Часть 4 из 15 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ханна была на том же самом месте, а я сидела рядом на полу, положив голову ей на колени, и она пыталась утешить как можно больше моих сестер одновременно. Камилла – рядом со мной с опухшими и покрасневшими глазами, Элизабет и Эулалия плакали и обнимали тройняшек, стоя на коленях возле нас. Ава и Октавия по обе стороны от Ханны держали на руках спящих Онор и Мерси. Только новорожденная Верити была не с нами, а с кормилицей.
Все боялись остаться одни в ту ночь.
– Какие славные похороны… – сказала Ханна, размешивая чай.
Я отвлеклась от воспоминаний.
– Столько молодых людей. Столько слез. Не сомневаюсь, Эулалия была бы довольна.
Я сделала небольшой глоток, неспешно насладилась вкусом специй и кивнула в знак согласия.
– Ты сегодня не очень-то разговорчива, – заметила Ханна, когда молчание слишком затянулось.
– Я просто думаю о том, каким странным был этот день. Вообще все как-то странно с тех пор, как они… ее нашли.
Я осеклась, словно смысл, стоящий за этими словами, был слишком тяжелым, чтобы облекать его в красивые фразы.
– Меня что-то смущает в ее смерти. А тебя?
Ханна внимательно посмотрела на меня:
– Когда умирают молодые, это всегда сложно принять. Особенно такие многообещающие и красивые девушки, как Эулалия.
– Нет, я немного о другом. Я могу понять, почему погибли остальные. Каждая смерть была по-своему ужасна и печальна, но вполне объяснима. А вот в случае Эулалии… Что она вообще там забыла? Одна в темноте?
– Мы обе знаем, что она вряд ли собиралась гулять там одна.
Я вспомнила заплаканные лица на похоронах.
– Но зачем ей было встречаться с кем-то именно там? Она никогда не гуляла по скалам даже при свете дня. Боялась высоты. Что-то здесь не так.
Ханна цокнула языком, отставила чашку и крепко обняла меня. Я ощутила легкий запах ее любимого мыла: молоко и мед. Ханна была слишком экономной, чтобы пользоваться духами или эфирными маслами, но ее простой и теплый аромат действовал на меня успокаивающе. Я с удовольствием вдыхала этот запах, положив ей голову на плечо.
Со временем оно стало мягким и податливым, а кожа на шее, выглядывавшей из-под воротника английской блузки, сморщилась и истончилась. Ханна появилась в Хаймуре с рождением Авы и с тех пор нянчила всех нас, залечивая содранные коленки и успокаивая раненые души. Ее сын Фишер был на три года старше меня и рос вместе с нами. Ханна затягивала на нас первые корсеты и делала прически, попутно утешая нас, когда непослушные локоны отказывались подчиняться. Она не упустила ни одного момента нашего детства и всегда была где-то рядом, чтобы обнять в трудную минуту или поцеловать перед сном.
– Ты стелила для нее постель той ночью? – спросила я, присев. Ханна, вероятно, одна из последних, кто видел Эулалию живой. – Тебя ничего не насторожило?
– Не припоминаю, – покачала головой няня. – Но я была с ней совсем недолго. У Мерси заболел живот, и она попросила мятного чая.
– А что… потом? Ты помогала с… ее телом, да?
– Конечно. Я позаботилась обо всех твоих сестрах. И о маме.
– Как она выглядела?
Ханна сглотнула и скрестила руки на груди.
– О таком лучше не говорить.
Я нахмурилась:
– Я знаю, она… наверное, это было совершенно ужасно, но ты, случайно, не заметила ничего странного? Может, чего-то не хватало?
Ханна скептически прищурилась:
– Она упала на скалы с высоты более сотни футов. Да, кое-чего «не хватало».
– Прости, – извинилась я, глубоко вздохнув.
Мне очень хотелось узнать, помогал ли кто-то еще подготовить тело Эулалии к возвращению в Соль, но Ханна явно не желала больше говорить на эту тему.
– Ты устала, милая, – сказала она. – Ложись спать, утро вечера мудренее.
Ханна поцеловала меня в макушку и ушла. Дверь тихонько захлопнулась. Убедившись, что Верити снова крепко заснула, я подошла к окну, не в силах унять необъяснимую тревогу. Из моей спальни открывался вид на сад, находившийся тремя этажами ниже с южной стороны дома. В центре лужайки располагался большой фонтан в виде мраморного парусника, окруженный декоративным зеленым лабиринтом.
Верити перевернулась и что-то пробормотала сквозь сон. Я почти задвинула тяжелые портьеры, но тут мое внимание привлек огонек, блеснувший в темноте. Дождь давно закончился, но тучи по-прежнему застилали небо, скрывая звезды. Это был фонарь. Огонек мелькал среди фигурно выстриженных кустов, напоминавших формой горбатого кита, а потом показался из-за ветвей, и я увидела два силуэта.
Первый человек, пониже ростом, нес фонарь, затем он сел на закругленный парапет фонтана и поставил светильник рядом. Пламя свечи осветило белую прядь папиных волос.
Что он делал в саду так поздно в день похорон Эулалии? Он отправил всех нас спать пораньше, сказав, что мы должны посвятить этот вечер священным молитвам, чтобы морской бог Понт позволил нашей сестре обрести вечный покой в соленых водах. Человек с фонарем откинул капюшон мантии, и я увидела светлые локоны. Морелла. Она указала на место рядом с собой, и папа присел. Через несколько мгновений его плечи содрогнулись. Он плакал.
Морелла прижалась к нему, обняв за спину и притянув поближе. Она провела рукой по папиной щеке, и я отвела взгляд. Мне не нужно было слышать их разговор, чтобы понять: слова Мореллы приносили отцу утешение, словно спасительный бальзам. Может, она и не знала наших островных обычаев, но в эту минуту мне почему-то стало радостно оттого, что она здесь, в Хаймуре. Никто не должен переживать такое страшное горе один.
Отвернувшись от окна, я улеглась в кровать и устроилась поудобнее рядом с Верити. Ее мерное дыхание убаюкивало, и я вскоре задремала.
4
Первым, что бросилось мне в глаза за завтраком, оказалось синее атласное платье Мореллы. Ее локти были обрамлены белой плиссированной органзой, а на шее поблескивала нитка жемчуга. В комнате с завешанными портретами и траурными венками жемчужины выглядели просто ослепительно, словно маленькие драгоценные птички.
Морелла подняла на меня взгляд, отвлекшись от стола, на котором стояли подносы с едой. В Хаймуре придерживались свободного утреннего расписания: каждый мог прийти, когда ему удобно, и позавтракать самостоятельно.
– Доброе утро, Аннали. – Морелла положила на тарелку имбирный скон[8] и щедро смазала его маслом. – Как спалось?
На самом деле ужасно. Верити спала очень беспокойно и при каждом повороте лягалась, как мул. Я не могла перестать думать об Эулалии и ее ночной прогулке по утесу. Сумбурные мысли не давали мне крепко уснуть, и я забылась тревожным сном только после полуночи.
– Привет, любовь моя! – раздался папин голос.
Мы с Мореллой обернулись: каждая посчитала, что приветствие адресовано ей. Но отец прошел мимо меня и поцеловал супругу, пожелав ей доброго утра. На нем был темный сюртук, но не иссиня-черный, к которому я уже успела привыкнуть, а скорее угольно-серый.
– Ты прекрасно выглядишь! – сказал отец, покружив Мореллу и любуясь ее едва выступающим животом.
– Кажется, беременность мне к лицу.
Она излучала абсолютное счастье. Беременности мамы обычно были связаны с невыносимой тошнотой по утрам и постельным режимом задолго до родов. Когда я подросла, Ава и Октавия научили меня заботиться о маме и показали лучшие масла и примочки, облегчавшие боль при схватках.
– А ты как думаешь, Аннали? – поинтересовалась Морелла.
Я решила, что, включив меня в разговор, она попыталась проявить доброжелательность. Я внимательно рассмотрела ярко-синий атлас. Морелла выглядела чудесно, но такой наряд показался мне неуместным на следующий день после похорон падчерицы.
– А платья Эулалии уже стали тебе малы?
– М-м-м… О да, конечно. – Морелла воспользовалась возможностью и с довольным видом погладила свой живот.
– На самом деле, – вмешался папа, добавляя в свою тарелку несколько кусочков копченой рыбы, – нам всем нужно поговорить на эту тему. Аннали, ты не могла бы позвать сестер?
– Сейчас? – Я взглянула на вареные яйца, которые как раз собиралась съесть. Они быстро остынут.
– Пожалуйста.
Я демонстративно оставила посреди стола полупустую тарелку и нехотя поплелась вверх по лестнице. Я была ранней пташкой, но далеко не все сестры разделяли мои предпочтения. Мерси и Розалию, пожалуй, не смог бы разбудить даже пушечный выстрел.
Я решила начать с Камиллы. Она уже открыла шторы, и ее богато убранную спальню в сливовых тонах освещал слабый серый свет. К своему удивлению, я обнаружила сестру перед зеркалом: она закрепляла заколками локоны. Камилла пока еще не успела накрасить губы и подрумянить щеки, но на туалетном столике стояли баночки с краской и хрустальные флаконы духов. Черное креповое покрывало, такое же, как на моем зеркале, лежало у ее ног. Интересно, как давно она его сбросила.
– Уже позавтракала? – спросила сестра.
– Папа хочет, чтобы все спустились. У него для нас какие-то новости.
Камилла на мгновение замерла над шкатулкой с украшениями, а затем неохотно достала черную сережку.
– Он больше ничего не сказал?
Я присела на скамью рядом с Камиллой и поправила свою прическу. Я не видела своего отражения в зеркале почти неделю.
– Папа – нет, а вот синее платье Мореллы говорит о многом. Думаю, Эулалия была бы в ярости, если бы узнала о происходящем. Помнишь, после смерти Октавии Эулалия как-то раз захотела выйти на улицу и посмотреть, что за шум – бродячий цирк или что-нибудь другое, – и папа не выпустил нас из дома? Он сказал: «Никто не должен видеть нас, когда мы переживаем такое горе», – продолжила я, изображая папин низкий голос. – А к тому времени с похорон Октавии, между прочим, прошло уже несколько месяцев!
– Эулалия не могла прийти в себя несколько недель…
– А мы почтим ее память, соблюдая траур пять дней или сколько там? Папа, например, уже в сером. Я считаю, это неправильно.
Камилла открыла пузырек с помадой винного цвета и начала его внимательно рассматривать.