– Так вот почему он не появляется уже вторую неделю после того, как сняли швы, и исчез сразу после операции! Ему противно смотреть на меня, но он собирается выполнить свой долг! Ну, я не допущу такой жертвы. Я сама поговорю с ним – и немедленно! – она ринулась в коридор, как была, в ночной рубашке. Элизу слегка пошатывало, но ярость была лучшей подпиткой для её сил. Сзади раздавались слабые крики Низель: – Лиза! Что ты делаешь, Лиза? К нему сейчас нельзя! – А мне плевать, – злобно и очень тихо, лишь для себя, пробормотала Лиз. Низель была настроена очень серьёзно; нет сомнения, если бы она успела настигнуть Лиз, она бы её остановила. Но Низель Лалие осталась далеко позади к тому моменту, когда Лиз ворвалась в комнату Мариса на самом верху дома. Она изрыгала громы и молнии, несмотря на физическую слабость. – Где ты, скотина?! Немедленно покажись! Я хочу… Слова внезапно застряли в её горле при виде странной фигуры в самой середине комнаты. Да и комната, куда Лиз не входила раньше, выглядела необычной. Благодаря стеклянному потолку в виде сферы, она вся купалась в солнечном свете. А в самой сердцевине лучей на крохотном коврике сидел Марис. Нет, пожалуй, не Марис… Омар Лалие. Весь в белом, с покрытой головой, ногами, скрещёнными так, как не смогла бы и достаточно гибкая Элиза, он смотрел на нарушительницу его покоя и одновременно сквозь неё. Смуглое лицо было мрачным и замкнутым. – Удались, женщина, – глухо прозвучал его голос, почти неузнаваемый. – Нечистому существу запрещён вход в обитель Аллаха. – Какому существу? – Лиз растерялась и даже забыла, что собиралась топать ногами, ругаться и визжать. – Повтори-ка ещё раз, кем ты меня считаешь? Она угрожающе подступила поближе к Марису. Его лицо не дрогнуло, зато сзади раздался испуганный писк. – Лиза! Я тебя умоляю… Простите меня, о сын моего господина! Низель низко склонилась перед бесстрастной фигурой, словно заключённой в стеклянный футляр. – Я не уследила за ней, это моя вина. Вы должны наказать меня. – Уведи язычницу, женщина, – холодно приказал Омар. – Запри её и поставь двух сильных мужчин, пусть её охраняют. Через четыре луны твой господин решит вопрос о твоём наказании. – Иншаллах, – пряча лицо, Низель вытащила непокорную северянку из комнаты, освящённой присутствием Аллаха. Лишь в коридоре Лиз заметила, что старшая подруга плачет. – Низель… – она остановилась в нерешительности. – Это он серьёзно – насчёт наказания? За что? И почему он назвал меня «нечистой»? Что случится через четыре луны, Низель? – Возможно, меня выпорют, – безжизненным голосом отозвалась мадам Лалие. – Я должна была приглядывать за тобой, но не уследила. – Да какое они имеют право!.. – взорвалась Лиз. – Хусейн – мой муж, – неожиданно твёрдо возразила Низель. – Он может наказать меня. – Но почему Омар сам не приглядывает за мной… – Рамадан, – коротко ответила женщина, как будто одно это незнакомое слово объясняло всё. И повернулась спиной к Лиз, собираясь уйти. – Низель! – отчаяние прозвучало в голосе Лиз, когда она схватила мадам Лалие за руку. – Я не знаю, что это означает! – Ничего не знаешь о священном месяце Уразы? – Низель удивлённо взглянула на неё подкрашенными глазами. – Не знаешь о празднике, когда Аллах говорит с каждым арабским мужчиной, который ведёт правоверный и благочестивый образ жизни? – Низель! – О, дорогая… Я думала, ты сознательно ворвалась к Омару в минуты, которые посвящены раздумьям о Пророке, чтению сур из Корана. А ты просто не знаешь… Она взяла Лиз под руку, ненавязчиво поддерживая её, вывела в сад и усадила в беседке, прячась от холодного ветра, напоминающего о зиме. – Как холодно здесь, – Низель поёжилась. – Говорят, у вас здесь бывает снег. – И очень часто, – удивлённо подтвердила Лиз. – Но какое это имеет отношение… – Рамадан – это время, когда всё живое мертво, и каждое существо должно помогать своим собратьям выжить. Ты знаешь, что Рейхан два раза в неделю кормит всех слуг едой, которую готовят для господина, и раздаёт им подарки? – Нет… но что же тогда едят Хусейн и Омар? – Почти ничего. В месяц Уразы правоверные мусульмане соблюдают пост. Собственно говоря, слово «Ураза» и означает по-арабски «пост». Для мусульман – это время духовного очищения и бесед с Аллахом. – И… – Элиза запнулась, – Омар действительно верит во всё это? – Конечно, – Низель выглядела изумлённой. – Он же мусульманин, такой же, как и Хусейн. – Но по рождению он… – не унималась Элиза. Низель движением руки и мягкой улыбкой остановила её. – Моя милая девочка, Аллах принимает всех, даже самых последних грешников, когда они приходят к нему с открытым сердцем. И не имеет значения, где и кем ты был рождён. Я приняла мусульманство, когда вышла замуж за Хусейна. Было 6ы неплохо, если бы ты тоже сделала это. Лиз усмехнулась. – Я замуж за Хусейна не собираюсь! – дерзко заявила она. – И не надо, – серьёзно взглянула на собеседницу Низель. – Ты – наречённая Омара. Лиз огляделась по сторонам, нагнулась поближе и жестом попросила Низель сделать то же самое. Их головы почти соприкасались, когда Лиз зашептала. – Низель, я открою вам тайну. Большую тайну, и только вам. Я его ненавижу. – Омара? – испуганно переспросила Низель. – Но… почему? – понять чувство ненависти, испытываемое вместо положенной благодарности, она была не в состоянии. Лиз отвернулась с ожесточенным видом. – Он меня обманул, – и больше она не отвечала ни на какие расспросы. При помощи Низель она поднялась в свою комнату, сняла с плеч мех, укрывавший её на улице от порывов холодного ветра, и в мрачном молчании забралась в постель. Сочувствие второй супруги Хусейна к больной девушке не помешало Низель выполнить распоряжение сына своего господина и выставить у дверей спальни Элизы двух крепких мужчин. Она предпочитала называть их по европейской привычке телохранителями. Им надлежало хранить тело Элизы Линтрем от последствий её безумных выходок. Глава 18 Молодая женщина с распущенными волосами, сияющими, как у богини любви, одетая в вышитый халат из настоящего китайского шёлка, сидела в кресле и покачивала ногой, на пальцах которой опасно повисла туфля той же расцветки. – Ты напрасно считаешь, Стронберг, что мне это не под силу. Нет ничего проще, чем справиться с тобой. Мужчина, опершийся на каминную полку, снисходительно ей улыбался. – Да, ты быстро учишься быть ведьмой, любовь моя. Но своей цели ты не добьёшься – я тебя не отпущу. – Почему? – негодующе взметнулась Элиза. – Объясни, зачем я тебе – бесполезное, ничего не умеющее существо, покрытое шрамами? – А чем тебе не понравились мои швы? – Марис обиделся. – Ну да, работа не филигранная, но и условия были какие, вспомни сама! Элиза нетерпеливо взмахнула рукой. – Я говорю не о том, красиво или уродливо ты меня заштопал, а о том, что я стала непривлекательной… – Для кого как, – склонив голову набок, Марис искренне развлекался. – Только вот я понять не могу: это страх искалеченной женщины перед будущим или снова попытка прогнать меня? Так я не уйду, Элизабетта. Не трать силы напрасно. – Я знаю! – Лиз зарычала от ярости. – Но что мне сделать, чтобы… – Я не уйду, Элизабетта. – Мне не нужна твоя жалость! – Моё что? – Марис нахмурился. – Жалость? Глупая женщина, если бы я испытывал к тебе жалость, ты провела 6ы на опиуме весь период выздоровления. Он пересёк комнату, опустился перед сидящей девушкой на колени, ухватил пальцами за подбородок, заставляя смотреть прямо себе в глаза. – Ты и тогда думала, что это была жалость, когда вопила от боли, проклиная меня? Лиз попыталась вырваться. – Ты не мог этого слышать! – Мог, мог, – теперь Марис не сжимал больно, а нежно ласкал её подбородок. – Мог, потому что я настроен с тобой на одну волну. Я даже чувствовал твою боль, как свою. А это уже не жалость, это любовь. Лиз Линтрем снова раскрыла рот. – Я не…