Стая была стаей, пока напоминала о себе окружающим. Разбитыми стеклами, надписями на стенах, мышами в учительских столах, курением в туалетах. Дурная слава делала их счастливыми и обособляла от главных врагов — колясников. Но самым любимым развлечением стаи были новички. Мамины детки, пахнущие наружностью, плаксы и нытики, недостойные кличек. С новичками можно было развлекаться множеством способов. Можно было пугать их пауками и гусеницами. Можно было давить их подушками и засовывать в шкафы. Выскакивать на них из-за углов и кричать в уши. Подсыпать им в обед перец и соду. Приклеивать их одежду к стульям и отрезать от нее пуговицы. Можно было их просто лупить. Ничуть не хуже можно было развлечься с незрячими, заступающимися за новичков. Натянутые на дороге веревки, переставленные тумбочки и кровати, надписи на одежде. Двери, заблокированные стульями; кнопки, рассыпанные под ногами, и надежно спрятанные кеды; пропадающие вещи, и другие, появляющиеся взамен пропавших. Много чего можно придумать, если умеешь думать о таких вещах. Стая умела. — Вот они! Бей! Ату их! — визжали мальчишки, проносясь по коридору пестрой лавиной. Глаза их сверкали охотничьим азартом, потные ладони сжимались в кулаки. — Ура! — завопили они, загоняя свои жертвы в угол. Жертвы — Кузнечик и Слепой — приготовились к бою. С равным успехом они могли к нему не готовиться. Визжащая лавина молотящих рук и пинающих ног нахлынула на них, смела, протащила по полу и, потрепав, откатилась. Охотники убегали, размахивая трофейными клочьями одежды и оглашая воздух пронзительным свистом. Хромой Сиамец не поспевал за остальными. Когда топот стих в глубине коридора, Слепой встал и отряхнулся. — Мда, — сказал он. — Численное преимущество по-прежнему на их стороне. Уткнувшийся лицом в колени Кузнечик промолчал. Слепой присел рядом с ним. — Перестань, — попросил он. — Сегодня их было уже меньше, ты не заметил? Удалось кому-нибудь врезать? — Удалось, — мрачно ответил Кузнечик, не поднимая головы. — Но толку от этого все равно никакого. — Это тебе так кажется, — Слепой пощупал опухшую щеку и поморщился. — Толк есть, — сказал он уверенно. — Сегодня с ними не было Макса, а это кое о чем говорит. Кузнечик с любопытством взглянул на него: — Откуда ты знаешь, которого из них не было? Они же одинаковые. — Они одинаковые — голоса разные, — объяснил Слепой. — Макс, наверное, струсил из-за своей ноги. Теперь их на одного человека меньше, разве этого мало? Кузнечик вздохнул: — Все равно их слишком много на нас двоих. Мы их никогда не одолеем. Слепой пренебрежительно фыркнул: — Никогда — это слишком долгое слово. Ты их любишь, такие дурацкие слова. Лучше думай о том, что мы сильнее. Просто их больше. Когда-нибудь мы вырастем, и они пожалеют, что нас доставали. — Если мы доживем до этого времени, — мрачно добавил Кузнечик. — А если и дальше все будет, как сейчас, мы до него не доживем. — Ты пессимист, — грустно сказал Слепой. Они сидели спина к спине и молчали. Зажглась лампочка под потолком. Одна, потом вторая. Ухо Кузнечика горело. — Потрогай, пожалуйста, мое ухо, — попросил он. — Оно жжется. Слепой нащупал его плечи, шею и прижал ладонь к уху. Ладонь была холодная, уху стало приятно. — Придумай что-нибудь, Слепой, — сказал Кузнечик. — Пока мы еще живы. — Я постараюсь. Слепой держал его ухо и думал. О своем обещании Лосю. «Обещай мне за ним присматривать». Все лампочки, сколько их было, зажглись разом. Коридор осветился. В спальне под руководством Спортсмена мальчишки устанавливали на приоткрытую дверь таз с водой. — Свалится, — предупредил Пышка. — Вам же на головы и свалится. Или еще кто-нибудь зайдет до них. Так всегда бывает. Пышка сидел на кровати и нянчил ушибленный в драке палец. Палец был зашиблен об кого-то из своих, поэтому настроение у Пышки было вдвойне плохим. — Не свалится, — отвечал Спортсмен. — Все сделано на совесть. Зануда соскочил со стула, опасливо покосившись на таз. — Классная идея, люди! Они входят — Слепому — бамс! — по макушке! Пока он в отключке, мы мамину детку хвать — и в унитаз башкой! — Зануда захихикал. Плакса, оторвавшись от чистки ножей, визгливо поддержал его с подоконника. Они легли, каждый на свою кровать, и приготовились к долгому ожиданию. Таз угрожающе блестел синим боком, нависая над пустым пространством. Всем было весело. Всем, кроме Горбача. Он был против таза, как до того был против дохлой крысы в постели новичка и собачьей какашки в ботинке Слепого. Горбач был гуманистом. Но его никто не слушал. — Пойдем, — сказал Слепой, поднимаясь с пола. — А то заснешь прямо здесь. Я кое-что придумал, но не знаю, получится ли. Кузнечик нехотя встал, прижимая плечом больное ухо. Придумки Слепого — он это точно знал — мало для кого годились. — Если ты придумал, что-то вроде того, что мы сейчас пойдем и всех их измордуем, то я лучше здесь посплю. Слепой не ответил. Он шел в сторону их спальни. Ворча и негодуя, Кузнечик поплелся за ним. — Сигарету бы мне сейчас. — Рано тебе еще курить, — не поворачивая головы, отозвался Слепой. — А как долго колотят новичков? — Кузнечик догнал его и зашагал рядом. — Десять раз или сто? Месяц или два? — Один или два раза. Кузнечик споткнулся от возмущения. — Один или два? Тогда почему меня достают уже целую вечность? Я что — особенный? Слепой остановился: — Конечно. Ты ведь не один. С тобой я, а это уже война. Мы против них, они против нас. Разве ты еще не понял? — То есть если бы не было тебя… — Ты бы давно стал для них своим. Слепой не шутил, потому что он не шутил никогда. Кузнечик поискал на его лице следы улыбки, но Слепой был серьезен. — Так это все из-за тебя? — упавшим голосом спросил Кузнечик. — Ага. А ты еще не понял? — Слепой отвернулся и пошел дальше. Кузнечик медленно брел за ним, чувствуя себя самым несчастным человеком в Доме. Виноват в этом был Лось. Добрейший и мудрейший Лось, который подарил ему друга и защитника, а заодно кучу врагов и нескончаемую войну. Никогда не стать ему своим среди младших, пока рядом Слепой, а Слепой всегда будет рядом, потому что так захотел Лось. И их всегда будут бить и ненавидеть. Хотелось плакать и ругаться, но он молчал, стараясь не отставать от Слепого. Потому что если сказать, что виноват Лось, Слепой озвереет, и все станет еще хуже. Слепой остановился перед дверью десятой спальни. Спальни старших. Дверь была выкрашена в черный, с белыми и красными надписями, с каплями краски и брызгами, сделанными специально для красоты. Слепой стоял прислушиваясь. Кузнечик перечитывал надписи, которые и так знал наизусть: «Каждый поет свою песню». «Весна — страшное время перемен». «Логово Сиреневого Крысуна». «Будь осторожен. Я есмь Кусливая Собака». «He стучать. Не входить». В Доме дверь в чужую спальню — не всегда дверь. Для некоторых это глухая стена. Эта дверь была стеной, поэтому, когда Слепой постучал в нее, Кузнечик испуганно ахнул. — Ты что? Нам сюда нельзя! Слепой, не дожидаясь приглашения, вошел. Кузнечик сел перед закрытой дверью на корточки. Он догадывался, зачем Слепому понадобился Седой, и боялся об этом думать. Через некоторое время дверь отворилась. Надписи уехали и появились опять. Кузнечик встал. Слепой прислонился к двери, таинственно улыбаясь. Под полуприкрытыми веками влажно плавали невидящие зрачки. — У тебя будет амулет, — сказал он. — Только надо немножко подождать. Сердце Кузнечика подпрыгнуло и провалилось куда-то в глубину живота. Коленки задрожали. — Спасибо, — прошептал он еле слышно. — Спасибо тебе. В темной спальне горел ночник, повернутый колпачком к стене. Седой склонился над жестяной коробкой с откинутой крышкой. Талисманы от сглаза таращились на него стеклянными зрачками. Камешки с дырками, пуговицы с монограммами, потемневшие монеты и медали, собачьи и кошачьи клыки, иероглифы на крошечных, с ноготь, осколках, семена неведомых растений, нанизанные на нитки. Сокровища, при виде которых малолетний Пылесос потерял бы рассудок. Там было много всего, но Седой не мог выбрать. Он закрыл глаза и нащупал наугад. Крошечный котенок из пористого камня. С человеческим лицом. Исцарапанный от долгого хранения в коробке, от частого соприкосновения с другими сокровищами. Седой повертел его в руках и, хитро улыбнувшись, положил на кусочек замши.