Он поднял на меня рассеянный взгляд. — В смысле? — Ну что никакой ты не колясник на самом деле. Он передернул плечами и опять уткнулся в журнал. «Мало ли кому чего кажется». Он этого не сказал, но иногда вовсе не обязательно говорить что-то вслух, чтобы тебя поняли. — Может, ты и впрямь потомок драконов? — сказал я. — Может, на самом деле ты летаешь, а мы не видим? — Хочешь, объясню? — спросил вдруг кто-то. Я оглянулся. Это был Черный. Он лежал на своей кровати, с тетрадью под подбородком, прикусив карандаш. Похожий на крупную овчарку с тонкой косточкой в зубах. За время проживания в четвертой я успел привыкнуть к тому, что двое здесь всегда молчат. Македонский и Черный. Правда, молчали они по-разному. Македонский молчал, как глухонемой, а Черный — со значением. «Мне лучше рта не раскрывать». Что-то в этом духе. И я так привык к этому их молчанию, что когда Черный заговорил, совершенно растерялся. Даже уронил бутерброд. Упал он, естественно, маслом вниз. И яйцом вниз. — Чего? — переспросил я. — Говорю, могу объяснить, — повторил Черный. — Если хочешь. Я сказал, что хочу. И попытался вспомнить, о чем спрашивал. Черный сел и снял очки. Никто, кроме самого Черного, не садился на его кровать. А также не ложился, не падал, не клал на нее ноги и не зашвыривал грязные носки. Никто вообще ничего туда не клал. Эта всегда аккуратно застеленная, чистая кровать казалась здесь чем-то совершенно инородным. Как и сам Черный. Как будто он в любой момент мог отчалить на ней, как на плоту, куда-то к далеким берегам. Туда, где водятся Черные. — Все очень просто. Видишь эту кровать? Черный указал на полку Горбача у себя над головой. Которая не поплыла бы вместе с нижним ярусом к далеким берегам. Я сказал, что, конечно, вижу. — А как ты думаешь, что случится, если подвесить тебя на ее спинке? Так, чтобы ты держался только руками, как на турнике. — Я свалюсь, — сказал я. — А до того, как свалишься? Трудно было понять, какого он ждет ответа. Я честно представил последовательность событий. — Буду висеть. Потом упаду. Чуток повишу, и вниз… — А если тебя каждый день подвешивать? Я наконец начал понимать. — Хочешь сказать, что с каждым днем я буду висеть немного дольше? — Молодец. Умный мальчик. Черный снова прикусил карандаш и уткнулся в тетрадь. — Но ведь достаточно свалиться один раз, и некого будет подвешивать. Я же не кошка. — Вот и Лорд в свое время так думал. Лорд отшвырнул журнал и уставился на Черного. Очень нехорошим взглядом. — Может, хватит? — спросил он. Я с ужасом понял, что описанная Черным ситуация, как пишут в титрах самых гнусных фильмов, основана на реальных событиях. — Но это невозможно, — сказал я. — Это же садизм! — Вот и Лорд в свое время так считал. До сих пор, как видишь, не любит вспоминать. — Я спрашиваю, не заткнешься ли ты? Лорд выглядел так, что на месте Черного я бы заткнулся как можно скорее. Но Черный был Черным. — Остынь, — сказал он Лорду. — Красоту попортишь. И тут началось такое, что я поверил чуть ли не в половину историй, рассказанных прошлой ночью. Лорда швырнуло на край кровати. Оттуда, наверное, на пол, но в этом я не был уверен. Черный успел сесть. Успел даже снять очки. Вставал он уже с повисшим на шее Лордом. Дальше он пытался его от себя оторвать, а Лорд пытался придушить своего противника, и выглядело это чудовищно. Рычащая фигура из двух человек неуклюже покружила в проходе, понатыкалась на мебель, своротила тумбочку и рухнула на кровать, придавив Шакала. Шакал завопил. Потом они перекатились в мою сторону. Я завороженно вжался в прутья спинки. Два искаженных лица… тяжелое дыхание… слюни… очень близко. Слишком близко. Табаки не умолкал. Сейчас они еще разок перекатятся, обреченно думал я, и привет Курильщику. Переломают мне все кости. Они не перекатились. Черному удалось стряхнуть с себя Лорда и вскочить. Его ботинки потоптались перед моим носом, потом он спрыгнул на пол, и я наконец перевел дух. Кого считать победителем, осталось неясным. Лорд, корчившийся у спинки кровати, выглядел хреново. Черный, вытиравший подолом майки кровь с лица и шеи, выглядел не лучше. Если судить по последнему броску — победил он. Но, судя по тому, как быстро он ретировался с кровати, сам Черный не был в этом так уж уверен. Лучше всех выглядел недораздавленный Табаки. Сидя на двух подушках, он так цветисто ругался, что на его счет я сразу успокоился. — Таких, как ты, отстреливать надо, — сказал Черный Лорду, когда Табаки ненадолго заткнулся. — Как бешеных собак. — Ублюдок! — ответил Лорд. — Свинячья морда! Черный выплюнул в кулак выбитый зуб. Посмотрел на него, стряхнул на пол и направился к двери. На полу перед перевернутой тумбочкой валялось неимоверное количество выкатившихся из нее пузырьков с лекарствами. Уходя, Черный поскользнулся на одном и чуть не упал. Лорду это слегка подняло настроение. Совсем слегка. Когда вернулись Сфинкс, Македонский и Горбач, им тоже пришлось покататься на пузырьках. Лавируя между ними, Горбач донес Толстого до его ящика, усадил там и сказал, что мы здесь, как видно, неплохо развлекались. — Неплохо? — возмутился Табаки. — Вы ребята, можно сказать, пропустили все! Это была поэма! Бой Ахиллеса с Гектором! Лопни мои глаза! Сфинкс оглядел разоренную кровать в осколках и Лорда и сказал, что видит поле боя и труп Гектора, но нигде не видит Ахиллеса. — И не скоро увидишь, — предупредил Табаки. — Он где-то там, не знаю где, умывается кровью. — Понятно, — вздохнул Сфинкс. — Будем иметь в виду. — Он ссадил Нанетту на подоконник. — Хорошо хоть птицу с вами не оставили. Следующий час я проползал под кроватями, собирая бесчисленные пузырьки и склянки. Табаки мне якобы помогал. Его восторги по поводу драки жутко нервировали. По-моему, Лорд с Черным вели себя скорее как животные, чем как герои древности, и выглядело это омерзительно. — Уверяю тебя, дорогуша, герои древности вели себя не лучше, — возразил мне Шакал. — А может, даже и хуже, — добавил он задумчиво, явно освежая в памяти Гомера. Я поскорее отполз от него, пока он не начал цитировать избранные куски из Илиады. Я уже догадывался, какие именно отрывки могут у него быть любимыми. После уборки Слепой, ощупав Лорда, сказал, что у него сломано ребро. О Могильнике никто и не заикался. Лорд разрешил перетянуть себя эластичным бинтом и уселся в обнимку с подушкой, злой как черт. По его заверениям, бинт не давал ему дышать, а ребро — лечь, и теперь он был обречен на бессонные ночи и недостаток кислорода. Табаки пообещал, что не оставит его в беде. И не оставил. Он пел Лорду. Он играл ему на губной гармошке. Он поддерживал его силы мерзкими настойками, в которых плавали чилийские перчики. Заодно подкреплялся сам. Так что Лорд был не одинок. Ни одна живая душа не уснула бы там, где Табаки кого-то так рьяно утешал. Потом у Черного поднялась температура. Табаки заволновался. Сказал, что это явный признак занесенной в кровь инфекции и что дни Черного, надо думать, сочтены. Черного тоже утешили настойкой и песнями. В три часа ночи они запели хором. Под это жуткое пение мне все-таки удалось ненадолго заснуть. Проснувшись, я обнаружил на кровати голого Горбача, вооруженного шваброй. Он держал ее как штык, направленный на невидимого противника и выглядел законченным психом. Я бы, наверное, до смерти перепугался, будь мы с ним в комнате одни. Но рядом был Шакал, а в проходе между кроватями Лэри с Македонским, шепотом переругиваясь, зачем-то отодвигали от стены тумбочку. Выглядели они не лучше Горбача. Оба в трусах и в сапогах на голые ноги. Особенно хороши были сапоги Лэри с загнутыми носками. Раскрытые настежь окна чернели ночью, дверь в прихожую тоже была распахнута и даже подперта стопкой книг. По комнате гулял сквозняк. — Вот она! — прошептал Лэри. — Теперь не уйдет! Горбач, готовь швабру! Горбач перестал метаться, встал по стойке смирно и ответил — тоже очень громким шепотом — что, по его мнению, ей этим можно навредить. — Чистоплюй! — прокряхтел Лэри. Тумбочку своротили. Лэри акробатически прыгнул куда-то между нею и стеной и, должно быть, больно ударился. Горбач выронил швабру. Македонский вскочил на кровать. Я окончательно убедился, что все они не в себе. Табаки снял с меня швабру и, передавая ее Горбачу, любезно поделился: — Крысу ловим. Тебя не очень зашибло? Меня не зашибло, но смотреть, как истребляют крысу, не хотелось. С детства не переношу таких вещей. Будь это хоть крысы, хоть пауки. Окружающих такое отношение почему-то очень веселит.