Ответить Октавии помешал новый потусторонний голос. Голос девочки по имени Розалинда. Судя по ее манере речи (она несколько раз капризно взывала к «няне Джоджо»), Розалинда была из обеспеченной семьи. Правда, как и Элис, она постоянно заговаривалась, и ее лепет оборвался прежде, чем она успела сказать что-то внятное. Третий дух материализовался внезапно, сам – его никто не призывал. Почти сразу же, как исчезла Розалинда, в другой части зала неожиданно возник еще один столб света. Но этот раз голос принадлежал не ребенку, а молодой женщине. – Как вы сюда попали? – вскричала она. – Он всегда запирает дверь, говорю я им. Никогда не забывает, приучен быть осторожным – работа такая. Вы что, не знаете, кто он, я вас спрашиваю? Он шкуру с вас спустит. – Добро пожаловать на наше собрание, добрый друг, – поприветствовала ее Психея. – Назови свое имя, пожалуйста. Тогда нам будет легче понять смысл твоих слов. Ты обращаешься к кому-то из присутствующих? – Ты только что замуж вышла, говорит один из них. Только что замуж вышла и уже слегла. Жаль, жаль, говорит другой. Позволь нам облегчить твои страдания. А я поняла, поняла. Они что, думали, я – дитя несмышленое? – Дорогая, назови свое имя. Или имена тех, о ком ты говоришь. Если они причинили тебе зло, помоги нам привлечь их к ответу. Но дух, игнорируя Психею, продолжал свое. Голос у женщины был натужный, словно болезнь все еще мучила ее, но полнился яростной решимостью. Она задалась целью рассказать свою историю, в чем бы ни заключалась ее суть, и не желала ни на что отвлекаться. – Вы будете держать ответ перед ним, говорю я. Если со мной что случится, он заставит вас ответить за это. И где вы тогда окажетесь со всеми своими странными словечками? Фу, уберите, говорю. Фу, как воняет, и голова от него плывет. Снова шум – тихий гул, перерастающий в громкое пронзительное дребезжание, которое заглушало речь женщины. Бряцанье, клацанье на все лады, будто галдеж взбудораженных скворцов, перекрывающий надрывный визг пилы. – Уберите, черт возьми. Он найдет вас, подлые трусливые злодеи! Или вы не знаете, кто он? Он не просто упрячет вас за решетку! Он не успокоится, пока вы не окажетесь в аду! Женщина вроде бы окликнула кого-то, но в гостиной уже стоял невообразимый шум, и Октавия засомневалась, что правильно расслышала имя. Она записала его в блокнот и поставила знак вопроса. – Кого ты зовешь, милая? – вознесся над какофонией пронзительный голос Психеи. – Повтори его имя и свое назови, если найдешь в себе силы. Психея еще дважды повторила свою просьбу, но скоро и ее голос потонул в нарастающем неблагозвучии шумов. Когда они наконец стихли, исчез и новый столб света. А вскоре появился другой, и к концу вечера гости миссис Дигби стали свидетелями еще пяти подобных манифестаций. Все это были духи девочек или молодых женщин, и хотя каждую из них отличало что-то свое – одна твердила стишок, другая беспокоилась о какой-то выставке цветов, – у Октавии сложилось впечатление, что все они принадлежали к низшему сословию. Одна трудилась на текстильной фабрике, как можно было понять из ее сбивчивых слов, и была покалечена, работая за станком. Другая, слепая подметальщица улиц (как это возможно?), угодила под колеса кареты. Она не видела людей, которые пришли к ней, когда она умирала, но почувствовала черный пар по запаху. Последние две гостьи явились вместе – два столба света рядом – и по очереди путано рассказали свои истории. По-видимому, они были сестры, по роду занятий им приходилось смешивать краски. За годы такой работы их организмы отравились, и в конце концов девушки попали «в больничку». – Там они нас и нашли, – сказала одна из сестер, Агнес. – И краски исчезли. Если все краски смешать, получится черный цвет, вот и у нас все стало черным. Мы почти ослепли, и в глазах почернело. Сестры умолкли, и фоновый шум тоже стих. Через некоторое время даже свет Психеи потускнел, черты ее лица утратили четкость. Октавия незаметно поменяла позу. Она больше часа просидела на стуле, но только сейчас почувствовала, что у нее затекли ноги. Остальные зрители, решив, что представление окончено, тоже зашевелились, стали тихо переговариваться. – Очень увлекательно, – произнес один джентльмен. – Очень увлекательно, миссис Дигби. Мы знаем, что у вас всегда интересно. Его слова были встречены одобрительным ропотом, но, похоже, не все разделяли это мнение. – Конечно, мы надеялись, – высказалась невидимая женщина, – что среди них будут одна или две, которые знакомы кому-то из присутствующих, как обычно бывает. Но разумеется, миссис Дигби, зрелище выше всяких похвал, и позвольте еще раз поблагодарить вас за отменную форель. – Форель была отменная? – шепотом спросил Эльф. – Не пробовала, тогда еще не проголодалась. – Октавия помолчала. – Прости, Эльф, никак в себя не приду. Это представление – а это именно представление – оставило тревожное чувство, ты не находишь? – Да, спектакль неплохой. Сам господин Бусико[33] такие мистификации не смог бы изобразить лучше. – И то, что они рассказывали… те, кто что-то рассказывал… казалось, что некоторые детали нам уже известны. Очевидно, в этом и состоит фокус. И ведь волей-неволей внимаешь, потому что тебе излагают то, что ты ожидаешь услышать. А на самом деле все куда проще. И безобразнее. Как это сказала миссис Кэмпион? – Кто? – Да так, никто. – Октавия подавила дрожь. – У меня из головы Похитители душ все не идут. Все эти истории про них выдумки ведь, да? – Ну, смотря какие. Что до россказней мисс Бьюэлл, у нее, надо признать, есть определенный вкус к таким вещам. Но в принципе, она далеко не из лучших, дорогая. – И все же это ведь просто слухи, да? Похитителей душ не существует? Эльф помолчал, опустив глаза. – Название придумали газетчики, не ваши, конечно, – из низкопробных изданий. Но они действительно существуют, насколько мы можем судить. Люди исчезают, это известно, просматриваются определенные схемы. Больные девушки из рабочего класса, из низшей среды. Но о таких преступлениях трудно судить наверняка, тем более что… в общем, тел нет. Прости, красотка, но это суровая правда жизни. – Не надо щадить мои чувства. Я и сама понимаю, что дело жуткое. Пропадают женщины – живые люди, а не тела. Тела-то еще могут найти. Значит, есть что-то еще? Какие-то факты, улики? Эльф предостерегающе повел рукой. – Ты же понимаешь, некоторые вещи я не вправе обсуждать. – А все эти разговоры о черной магии, о зельях и прочем? А страшные рисунки в газетах? Что-нибудь удалось установить? Есть в этих историях хоть крупица правды? – Крупица, может, и есть. Имеются кое-какие вещественные доказательства. Например, обнаружены остатки каких-то веществ, уж не знаю, зелье это или нет. Клочки ткани, как ни странно. Ткань дорогая, с вышивкой и все такое. Что касается колдовства, что ж, людям свойственно верить во всякие странности. Взять хотя бы этот Клуб привидений[34]. Это же полная чепуха. И еще этот кретин Дойл[35]. На нем тоже лежит немалая доля ответственности. Снова шум, свет Психеи задрожал и вспыхнул. Мгновение спустя появилось второе свечение. Оно было ярче предыдущих и почти не колебалось. – Говори, – произнесла Психея. – Только быстрее, мои силы на исходе. – Люси. – Слабый тонкий голосок, пробивающийся сквозь убывающий шум. – Обронила. – Люси? – обрадовалась Психея. – Тебя зовут Люси? – Люси Локет. – В голосе появилась жесткость, хотя он по-прежнему был тихий. Бестелесный, но твердый, как цинк. – Кошелек обронила. – Прошу тебя, юный друг… – Китти Фишер его подняла. – Стишков не надо, юный друг. Прошу тебя, у нас нет времени. – Ни гроша она там не нашла, только ленточка снаружи была… – Мы должны расстаться, дорогая. Я ужасно устала, ты даже не представляешь. Я вынуждена с тобой проститься. – … Ленточка… в ленточках атласных… – Доброй ночи, юный друг. Прими наше благословение. – …Таттон, в ленточках атласных… Октавия вскочила со своего места. – Стойте! – крикнула она. – Попросите ее задержаться! Это Энджи Таттон? Спросите, прошу вас. – Сядьте на место, мадам, – урезонила ее Психея. – Мы просим зрителей не вмешиваться в происходящее, пока к ним не обратятся. В любом случае уже поздно. Поздно. – Нет! – Октавия оступилась, и Эльф поддержал ее за руку. – Простите, что прервала сеанс, примите мои извинения, миссис Дигби, но это очень важно. Свет гостьи внезапно разгорелся до ослепительности, так что глазам стало больно, а голос вознесся до резкого хриплого визга. – Скажите им, что я приду! – завопила она. – Меня они теперь не могут тронуть, а я их – могу! Так и скажите! Узнают, что такое сияние! – Энджи! – Я ввергну их в мрак, будь они прокляты! Голос пропал, умолкла и Психея. Свет погас, и на этот раз новый нигде не вспыхнул. Гостиную окутала кромешная тьма. XVIII К утру поезд доставил их в Дил. Гидеон немного поспал – они с Каттером дежурили по очереди, – но отдохнуть толком и не отдохнул. Мокрый снег вымыл платформу, серый воздух полнился дразнящими криками невидимых чаек. Инспектор Каттер пошел нанимать извозчика, а Гидеон тем временем препроводил мисс Таттон в зал ожидания. Там он пытался, как делал это почти всю ночь, одновременно втянуть ее в разговор и уберечь от нежелательного любопытства посторонних. Его многое тревожило, но ее рука в данный момент – меньше всего. Соглашаясь забрать мисс Таттон из больницы, инспектор Каттер настоял, что она должна быть не только в перчатках – те, что теперь обтягивали ее ладони, были из тонкой серой лайки, – но и вообще одета так, как подобает молодой даме из среднего сословия, отправившейся в путешествие в зимнее время года. Если ему и было что-то известно о состоянии мисс Таттон, свои познания он держал при себе, но, очевидно, не хотел, чтобы ее странности становились заметны окружающим. Соответственно большую часть времени Энджи особо не привлекала к себе внимания. Правда, когда они вошли в зал ожидания, двое молодых военных встали, приветствуя ее с нескрываемым восхищением. Гидеон наградил их негодующим взглядом, но тех, казалось, это только позабавило, однако мисс Таттон прошествовала мимо военных так, будто это было пустое место. Гидеон не отходил от нее ни на шаг и старался ненавязчиво увести ее в укромный уголок. Пусть поначалу внешне она представлялась окружающим самой обычной женщиной, это впечатление могло быстро рассеяться. Мисс Таттон почти все время молчала, но порой ее прорывало, и она разражалась то речью, то песней. Фразы произносила странные, обрывочные, бессвязные, и зачастую невозможно было определить, чем они вызваны. Ее бледность тоже притягивала любопытные взоры. Нет, она не выглядела больной – лицо ее не было осунувшимся и не имело нездорового оттенка, как у чахоточной, и вообще казалось, что во многих отношениях она каким-то сверхъестественным образом окрепла. С лица ее, хоть и бледного как смерть, не сходило выражение блаженного довольства, и это бросалось в глаза, даже когда она молчала и замирала в неподвижности. Гидеон выбрал столик в тихом углу, где ее частично скрывал бы выступ камина, но она просто встала перед ним, завороженная ромбиком солнечного блика, дрожавшим на грубо оштукатуренной стене. Стоя спиной к залу, Гидеон как мог заслонял ее от ожидающих пассажиров и одновременно легонько подталкивал к стулу. – Мисс Таттон, – обратился он к ней, когда наконец усадил ее и сам сел рядом. Оглядевшись, он увидел, что два молодых офицера снова увлеклись разговором, и счел, что может без опаски возобновить свои попытки. – Энджи, вы… – Он понизил голос. – Энджи, это Гидеон. Гидеон Блисс. Вы ведь меня помните, да? Она слабо улыбнулась, но, склонившись к ней, он заметил, что ее взгляд направлен чуть в сторону. Проследив за ним, он увидел, что она смотрит на столик возле окна, над которым расплывался сигарный дым. – Чернота, – тихо промолвила мисс Таттон. – Она поднимается от лохани с грязной водой. Вымывается, говорила я в детстве. Помои-размои. – Помои-размои, – повторил Гидеон, силясь придать легковесность своему тону. Он нервным взглядом обвел зал. – Это вы здорово придумали. Но что за чернота, мисс Таттон? Вы можете объяснить? Энджи как будто его не слышала, и Гидеон сник, чувствуя, как его сковывает гнетущая усталость. Он почти обрадовался, когда в дверях появился инспектор Каттер.