– Нет, не обломки. – Она снова повернулась к нему. – Сияние. – Вон оно что, – протянул Нейи. – Удивительно. Я редко встречаю людей, подобных мне. Да, мадам, я его вижу. А вы? Когда вы впервые обнаружили у себя эту способность? – В детстве. В каком возрасте, точно не скажу. Полагаю, я с этим родилась, но дети не воспринимают свои особые качества как нечто необычное. Я встречала их на улице. В домах знакомых, где они исчезали «под лестницей». Причем, как я заметила, они в основном принадлежали к низшему сословию. И всегда это были девушки, или, может быть, только девушки мне попадались. – Я тоже это заметил, – согласился Нейи. – А я за свою жизнь немало их повидал. – Но такой, как эта, думаю, не встречали. – Нет, мадам. – Нейи опустил голову. – Такой, как она, не встречал. Гидеон таращился на дядю и леди Аду, едва ли понимая, о чем они ведут речь, но попросить объяснений стеснялся. А вот Каттер не был обременен подобными условностями. – Это вы о чем, позвольте узнать? Не забывайте, что здесь присутствуют и простые смертные. – Простите, инспектор, – извинился Нейи. – У меня давно вошло в привычку таить это в себе, и я не сразу осознал, что сейчас нахожусь в кругу друзей. Леди Ада говорит о внутреннем сиянии, о сиянии души, хотя, наверно, мы по неведению неверно употребляем это христианское слово. Я должен многое вам рассказать, но прежде, если позволите… Леди Ада, вы чувствовали потребность скрывать это свое восприятие? Я встречал других – в кругах спиритов, среди многочисленных знахарей, – и они все говорили одно и то же. Они с детства усвоили, что об этом лучше не распространяться. Их подвергали осмеянию, а то приходилось терпеть и еще что похуже. Кого-то отлучали от семьи, кого-то упекали в психиатрическую лечебницу. Надеюсь, эта тема не слишком болезненная для вас. – Все мое существование – болезненная тема, – пренебрежительно отмахнулась леди Ада. – Чтобы так жить, нужно иметь мужество. Правда, жизнь моя была не столь печальна, как вы описали, – во всяком случае, на первых порах. Разумеется, я научилась скрывать свой дар от посторонних. Детство и юность я проводила в довольно узком кругу, хотя, конечно, бывали случаи, когда от общества нельзя было увильнуть. Ведь моя семья занимала в свете высокое положение. Однако отец не питал любви к балам и охоте. Светским мероприятиям он предпочитал свой кабинет, свою лабораторию. В этом смысле я была похожа на него, что его несказанно радовало. И не только в этом. – Простите, мадам, – перебил ее Нейи. – Я не совсем вас понимаю. Леди Ада наконец-то отвернулась от окна. – А что тут непонятного? Отец видел то же, что и я. Не помню, когда я об этом узнала, но это стало одной из наших с ним тайн – во всяком случае, на время. Помнится, однажды на скачках в Аскоте – а в ту пору всем надлежало их посещать – отец, убедившись, что за нами никто не наблюдает, склонился ко мне и показал на одну девочку. Та начищала чайники в одном из шатров, где подавали чай. Было жарко, полог, отделявший кухню, откинули, и нам было видно, что творится в глубине. «Смотри, Ада, – сказал отец. – Видишь, как она сияет? Восхитительно, да?» И всё. Он подмигнул мне, и мы пошли прочь. Не помню, случалось ли нам говорить об этом после, но всякий раз, когда мы их встречали, он просто обращал на меня многозначительный взгляд. Смотрел, и все. Но этого было достаточно. Их разговор прервало появление миссис Корниш. Та вошла в гостиную, гремя подносом с чайными принадлежностями. Она со стуком его поставила на стол, не утруждая себя учтивостью. – Поешьте, мадам, вы еще не завтракали. Я принесла ваши орехи с ягодами и чай. Вам нужно погреться горячим, а то уж больно сыро. – Убери эту дрянь, – вздорным тоном отвечала леди Ада. – Я виски хочу. И пудинг. И куда ты дела мои сигары? – Они в своем ящичке, мэм, почти у вас под рукой. Насколько я знаю, они всегда там лежат, их никто не трогает. – Наглая ложь! Да как ты смеешь?! – разгневалась леди Ада. – Я вечно хожу их ищу. Хозяин твой умер, а ты все никак не уймешься, мучаешь меня. Каттер при этом вскинул брови, но промолчал. Несомненно, вопросов у него было много, но пока он предпочитал, чтобы события развивались своим чередом. Нейи, очевидно, принял это к сведению. – Что ж, – сказал он, – нам многое нужно обсудить, но если инспектор не возражает – и если вы, леди Ада, готовы быть ко мне снисходительны еще немного… Позвольте спросить, ваш брат узнал об этом? О вашем даре? – Мой брат. – Леди Ада закурила сигару, закрыла ларчик и, погладив его крышку, медленно выпустила завиток дыма. Этот нехитрый ритуал, казалось, успокоил ее. – Мой брат… да. Мой брат всегда все узнавал. И обычно ничем хорошим это не заканчивалось. * * * Октавия бежала, прижимая к голове мокрую шляпу. Наверно, с ее стороны это была глупость – она понятия не имела, куда пошла Энджи, – но она действовала интуитивно, кинувшись за ней. Бедняга Джорджи, груженый чемоданами, не мог последовать за сестрой. Он пытался криком ее остановить, но у Октавии не было времени что-либо объяснять. Она снова заметила мисс Таттон – краем глаза уловила прозрачную зыбь в просвете между двумя соснами. Может, ей это и показалось, но она опрометью помчалась в ту сторону. Шляпа слетела с головы. Теперь было неважно, как она выглядит. Все остальное было неважно. Снова увидев Энджи, уже в другой стороне, она повернула туда, но вскоре поняла, что сбилась с пути. Здесь территория была дикая, местами безликая, с берега поднимался туман. Мокрый снег перешел в настойчивый дождь. Она ковыляла по узеньким кочковатым тропинкам и карабкалась по заросшим террасам, высматривая на бесцветных угодьях хоть какой-нибудь ориентир. Поднявшись на вершину холма, она повернула назад, миновала почерневший фонтан и вышла на неширокую аллею, обсаженную нестрижеными тисами. В дальнем конце – на этот раз Октавия была в том почти уверена – она снова заметила девушку и на мгновение остановилась в замешательстве. Аллея вела к летнему домику, который она видела от ворот. Сама того не сознавая, она вернулась туда, откуда начала свои поиски. Дождь усилился. Насколько она могла судить, раньше холод и осадки Энджи не сильно беспокоили, но, возможно, та все же решила укрыться от разгулявшегося ненастья. Некогда летний домик был выкрашен в зеленовато-серый цвет, но теперь краска сильно облупилась. Он имел восьмиугольную форму, вход в него был с покрытой мхом террасы. Ветер подхватил створки двери, когда Октавия ее отворила, заходя в домик. Она с трудом их закрыла, опасаясь, что вылетит стекло. Еще не повернувшись, она учуяла сигаретный дым. Аромат сандалового дерева. Потом услышала голос: – Привет, красотка. * * * Леди Ада не сказала больше ни слова, пока экономка не удалилась, забрав поднос с чайными принадлежностями. Но и потом она не спешила – возобновила разговор лишь после того, как выкурила почти три четверти своей тонкой, но вонючей сигары. – Скажите, инспектор, – наконец произнесла она, – а что говорят обо мне в Лондоне? Каттер поднял на нее глаза. Он был недоволен тем, что они отклонились от главной темы разговора. – Прошу прощения, мадам, но я не совсем вас понимаю. Леди Ада прошла на середину комнаты и встала к нему лицом. – Не испытывайте мое терпение, Каттер. Вы полицейский со стажем, за годы службы завоевали определенную репутацию, раз вам поручено копаться в делах моего брата. Или вы хотите убедить меня, что вам ничего не известно об истории моей семьи? Что по милости брата я почти тридцать лет живу затворницей и на этот счет никаких объяснений в обществе нет? – Как вы сказали, мадам, по роду своей профессии мне приходится слышать много всякого, и я мало на что обращаю внимание. О ваших обстоятельствах – раз уж вы спросили меня так прямо – я слышал только то, что ваш брат нашел некие доказательства вашей недееспособности и тем самым добился права держать вас взаперти и вести ваши дела. – Недееспособности? – презрительно фыркнула леди Ада. – Недееспособности? По-вашему, я недееспособна, инспектор? Слаба умом и здоровьем? Нет, брата заботила не моя недееспособность. Будь я просто душевнобольной или умалишенной, ему это было бы только на руку. Сразу же, как только умер отец, он поместил бы меня в психиатрическую лечебницу, и ему не понадобилась бы помощь полудюжины врачей, чтобы отстоять свои доводы. Он не терпел меня не из-за моей недееспособности – как раз напротив. Нейи спрашивает, узнал ли мой брат об этом – о моем особенном восприятии, как он выражался. Узнал, конечно, только вот как, ума не приложу. Мне казалось, мы с отцом были очень осторожны. Но я тогда была еще ребенком. Как знать, что он мог заметить или подслушать? В общем, пока отец был жив, он молчал. Брат всегда был чудовищем, завистливым негодяем, но отцу удавалось держать его в узде. Как только он умер… Леди Ада внезапно умолкла, отведя взгляд. – В доме двоюродного брата отца была одна юная служанка. Вероятно, он заметил мой восхищенный взгляд. Но он точно не знал, кто меня заворожил. Дом был большой, прислуги много. Ему не удавалось установить, кто она. Во всяком случае, на первых порах. Он начал открыто дразнить меня, обвинять в том, что я истеричка, сумасшедшая, ведьма. Но потом поменял тактику. Заявил, что он тоже это видит. Пытался описать, как она сияет, эта служанка, якобы излагал собственные наблюдения. Он добивался, чтобы я подтвердила его слова, чтобы его рассказ выглядел убедительным. И хотел точно знать, кто это. Я не отвечала, и он снова принимался изводить меня. Говорил, что это бредовые фантазии, что я психически ненормальная. Отцу это было известно, но он по доброте душевной потакал моим причудам. Ему была невыносима сама мысль, что он не понимает – что есть тайны, в которые он не посвящен. Он докажет мне, заявил брат, что это все лишь плод моего воображения. Докажет, что служанка – самый обычный человек. Я не знала, что он имел в виду и что задумал. Не знала, выяснил ли он, кто эта служанка. Но он, конечно же, выяснил. Вероятно, я проявила неосторожность. Должно быть, не сводила с нее взгляд, когда она была одна. После того как это случилось, он принес мне газету. Она заслужила не более двух-трех строк. Упала в канал в районе Паддингтонского рукава. Было сумеречно, пешеходная дорожка вдоль канала обледенела. Из воды ее выловили лодочники с пивоварни. Элис Коукс, 13 лет. Служила в Гауден-хаус в Мейфэре. – Запиши все это, Блисс, – произнес Каттер спустя минуту после того, как сестра Страйта умолкла. – Вы не возражаете, леди Ада? Она раздраженно затушила сигару. – Пусть сержант достает свой блокнот и записывает за мной, раз уж он мастер в таких делах. Я рассказываю не ради собственного удовольствия. – Ваш брат признался в убийстве, мадам? Открыто или косвенно? – Он был жестокий человек, инспектор, и куда менее умный, чем мнил себя, но все же он был далеко не дурак. «Не повезло Гауденам, – сказал он. – Впрочем, им не составит труда найти другую служанку. В конце концов, что одна, что другая, разницы никакой». Нейи тяжело вздохнул. – Теперь мы начинаем прозревать. «Ты смотришь сквозь очки», – сказал Донн[44]. Знаете эти его строки? Когда смотришь сквозь очки, утверждал он, «мнишь, что важно – ничтожное». Разумеется, он вел речь о божественном, о том, что нам, ограниченным людишкам, очень мало об этом известно. «Но поднимись на башню – и вмиг поймешь: ты ложью увлеклась». Думаю, мы наконец начали взбираться на башню, хоть это тяжело и утомительно. Мы начинаем прозревать. * * * Октавия медленно повернулась на его голос. Испытала она не шок, а омерзение. Эльф устроился на скамейке в глубине домика. Сидел в томной позе, словно они случайно повстречались на летнем светском приеме в саду, однако затрудненное дыхание и частое постукивание пальцем по сигарете при стряхивании пепла свидетельствовали о том, что он нервничает. – Не может быть, – произнесла Октавия. – Мы уехали на первом же кебе, какой удалось найти. Господин Альфред сказал, что следующего тебе, возможно, придется ждать более часа. – Бедная красотка. – Эльф склонил голову. – Какая это неприятная для тебя неожиданность. – Меня зовут Октавия. – Она не узнавала свой ломкий срывающийся голос. – Для тебя – мисс Хиллингдон. – Как угодно, разумеется. Спешу вас утешить, мисс Хиллингдон, что я действительно до сих пор торчал бы в гостинице, если б положился на милость вашего господина Альфреда. Но человек в моей должности не удержался бы долго на службе, если б зависел от всяких там господ Альфредов. – Он помолчал. – Как лучше: всяких там или таких вот господ Альфредов? – Почему? – спросила Октавия. – Все эти несчастные девушки. Почему? – Ах, ну да. – Сев прямо, он бросил окурок и тщательно раздавил его носком ботинка. – Я все думал, много ли тебе известно. Он ведь забрал кое-что у Брауна, да? Наш приятель с поезда. Что ж, полагаю, пришло время рассказать тебе немного. Не желаешь присесть? Эльф отодвинулся на край скамейки, церемонным жестом предлагая ей сесть рядом. Октавия попятилась и, прижавшись спиной к дверям, замотала головой. Он вздохнул, словно от усталости, и сунул руку в пальто. В первое мгновение Октавия, как ни странно, не узнала предмет, что он извлек. Потом щупальца страха оплели ее холодом. Оружие. Пистолет. На вид такая безобидная вещица. – Прости, – сказал Эльф. – Да, знаю, абсолютнейшая пошлость с моей стороны. И все же сядь, пожалуйста, будь умницей. Тебе несвойственно поднимать крик. Я уверен, мы обойдемся без вульгарных сцен. Поглядывая в сад, Октавия медленно двинулась к нему по краю комнаты. Эльф держал пистолет с небрежностью опытного стрелка. – Кого ты там надеешься увидеть, дорогая? Свою несчастную исчезающую сиротку? Увы, не брата. Полагаю, он нашел себе применение в качестве носильщика, и правильно сделал. Октавия осторожно опустилась на скамейку и, держа руки по бокам, вцепилась в края сиденья. Она старалась не делать резких движений, дышала медленно и размеренно. – Мой брат – офицер военно-морского флота, – произнесла она. – И лучше тебя во всех отношениях. – Лейтенант, да. Замечательно. Сдал экзамен, как я слышал, лишь с третьей попытки. Зато ты блистала в Гертон-колледже[45] и очаровала пол-Лондона, заставив всех позабыть про твое происхождение. Между прочим, ты могла бы сделать блестящую партию, если б слезла со своего ужасного велосипеда. Все могло бы сложиться иначе.