– Скажи мне. – Так говорят, когда парень и девушка не гуляют вместе, но связаны. Мама обдумывает его слова. – То есть… занимаются сексом? – Помимо прочего… – А что потом? – Я откуда знаю! – восклицает Тэо. – Наверное, перестают обращать внимание друг на друга. У мамы отвисает челюсть. – Ничего более унизительного я в жизни не слышала. Этой бедной девушке нужно не просто сказать своему парню, чтобы он утопился в озере, а в придачу проколоть ему все четыре шины и… – Вдруг мама пронзает пристальным взглядом Тэо. – Ты ведь никогда не обращался так с девушками? Тэо выкатывает глаза: – Ты не можешь быть как другие матери и просто спросить меня, курю ли я травку? – Ты куришь травку? – говорит она. – Нет! – У тебя есть подружки для взаимной выгоды? Тэо резко отодвигается от стола и встает: – Да. У меня их сотни. Выстроились у нас под дверью, ты не заметила? – Он ставит тарелку в раковину и взбегает по лестнице. Мама вытаскивает ручку, засунутую под резинку, которой стянуты в хвост ее волосы (она всегда делает такую прическу, потому что знает, как я отношусь к распущенным, болтающимся по плечам лохмам), и принимается быстро набрасывать ответ. – Джейкоб, – говорит она, – будь добр, убери за мной со стола, а? И мама уходит, защитница обманутых, наставница недоумков. Приберегающая для мира по одному письму зараз. Интересно, что подумали бы все эти верные читатели, узнай они, что у настоящей Тетушки Эм один сын – практически социопат, а другой – социально бесполезен? Мне хотелось бы иметь подругу для взаимной выгоды, хотя я никогда не признался бы в этом матери. Мне хотелось бы иметь подругу. Точка. В прошлом году на день рождения мама сделала мне невероятный подарок – радио с настройкой на полицейские частоты. Оно работает в диапазонах, которые недоступны обычным приемникам – VHF и UHF; они расположены над FM-станциями и предоставлены федеральным правительством в распоряжение полиции и спасательных служб. Я всегда знаю, когда появятся вызванные дорожным патрулем машины для посыпки песком проезжей части, получаю предупреждения о приближении северо-восточного циклона. Но чаще всего я слушаю переговоры полицейских и спасателей, ведь даже в таком маленьком городишке, как Таунсенд, преступления происходят едва ли не каждый день. Только со Дня благодарения я дважды побывал на местах преступлений. Сперва был ограблен ювелирный магазин. Я приехал туда на велосипеде, услышав адрес по своему приемнику, и застал там нескольких полицейских, которые искали в витрине магазина улики. Тогда я впервые увидел, как используют распыляемый воск для снятия следа обуви со снега; это было круто. Во втором месте преступление не состоялось. Это был дом одного парня из моей школы, который вечно ко мне вяжется. Его мать позвонила в службу спасения, но, когда полиция приехала, стояла на пороге дома с разбитым носом и говорила, что не хочет подавать заявление на своего мужа. Сегодня, только успев надеть пижаму, я услышал по радио новый цифровой код; до сих пор такого не звучало, а их было уже немало: 10-52 НУЖНА СКОРАЯ; 10-50 АВТОАВАРИЯ; 10-13 ГРАЖДАНЕ ПРИСУТСТВУЮТ И СЛУШАЮТ; 10-40 ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА; 10-54 СКОТ НА ШОССЕ. Прямо сейчас я слышу: 10-100. А это означает: «ТРУП». Кажется, я ни разу в жизни не одевался с такой скоростью. Хватаю блокнот, в котором пишу сочинения, хотя он уже начат, но мне не хочется тратить время на поиски другого, и быстро записываю адрес, который несколько раз называют по радио. На цыпочках спускаюсь по лестнице. Если мне повезет, то мама уже спит и вообще не узнает, что я уходил из дому. На улице жгучий холод, снега нападало дюйма на два. Я так взволнован известием о трупе, что надел кроссовки вместо сапог. Колеса моего горного велосипеда буксуют на каждом повороте. Адрес места преступления – на шоссе. Я понимаю, что приехал куда надо, так как вижу четыре полицейские машины с мигающими синими огнями. В землю воткнут деревянный столбик, к нему привязана трепещущая на ветру полицейская лента (желтая, не оранжевая), а рядом – цепочка следов. Брошенный «понтиак» стоит на обочине дороги, обледенел и присыпан снегом. Я вынимаю блокнот и пишу: «Машина простояла здесь не меньше двенадцати часов, брошена до снегопада». Подъезжает еще одна, я скрываюсь в лесу. Эта машина обычная, без опознавательных знаков, только к крыше на магните прилеплена мигалка. Наружу выходит высокий мужчина с рыжими волосами. На нем черное пальто и тяжелые ботинки; палец на руке обмотан детским бактерицидным пластырем. Все это я тоже заношу в блокнот. – Капитан, – говорит один из полицейских, появляясь из-за деревьев. Он в форме, толстых перчатках и сапогах. – Простите, что вызвали. Капитан качает головой: – Что у вас тут? – Один человек вышел на пробежку и нашел в лесу тело. Парень наполовину голый и весь в крови. – Кто, черт возьми, бегает по лесам вечером посреди зимы?! Держась в тени, я осторожно иду за полицейскими в лес. Место, где лежит труп, освещают прожекторы, чтобы все детали были описаны в протоколе. Убитый мужчина лежит на спине. Глаза у него широко раскрыты. Брюки спущены до лодыжек, но нижнее белье на месте. Костяшки пальцев рук ярко-красные от крови, основания ладоней тоже, а также колени и икры. Молния на куртке расстегнута, на ступнях нет одного носка и ботинка. Снег вокруг розовый. – Вот дерьмо! – Капитан опускается на колени, надевает резиновые перчатки, которые достает из кармана, и внимательно осматривает тело. Я слышу шаги еще двоих. В круг света вступает мужчина, его сопровождает полицейский в форме. Коп смотрит на мертвеца, резко бледнеет и блюет. – Боже! – произносит пришедший с ним мужчина. – Привет, шеф, – обращается к нему капитан. – Сам или убийство? – Пока не знаю. Хотя сексуальное насилие налицо. – Рич, парень в крови с головы до пят и лежит здесь в трусах. Думаешь, его изнасиловали, а потом он сделал себе харакири? – Шеф полиции фыркает. – Я понимаю, у меня нет такого богатого опыта в расследованиях, как у тебя после пятнадцати лет работы в полиции Таунсенда, но… Я смотрю в свой блокнот. Что сделал бы доктор Генри Ли? Ну, он осмотрел бы раны. Проанализировал, почему кровь только на поверхности – этот розовый оттенок снега, и ни брызг, ни капель. Он заметил бы следы на снегу – одни от кроссовки жертвы, другие – принадлежащие бегуну, который нашел тело. Задался бы вопросом: почему после сексуального насилия на жертве остается нижнее белье, хотя брюки спущены? Меня трясет от холода. Я топаю ногами в кроссовках, потом смотрю на землю, и вдруг все становится предельно ясно. – Вообще-то, – говорю я, выходя из тени, – вы оба ошибаетесь. Рич Не знаю, почему я обманываю себя уверениями, что успею все сделать за выходные. Намерения у меня самые лучшие, но что-нибудь вечно мешает. Сегодня, к примеру, я собирался залить каток на заднем дворе для своей семилетней дочери Саши. Она живет с моей бывшей женой, Ханной, но время с вечера пятницы до воскресенья проводит у меня, и в данный момент планирует попасть в команду США по фигурному катанию, если не станет поющим ветеринаром. Я думал, Саша с удовольствием будет помогать мне и мы вместе зальем водой брезент, постеленный во дворе и обнесенный загородкой из брусьев, которую я сколачивал целую неделю после работы. Я обещал дочери, что в воскресенье утром она проснется и сможет кататься на коньках. Но я не рассчитывал, что на улице будет так чертовски холодно. Саша захныкала, как только подул ветер, в результате я изменил планы и отвез ее ужинать в Бёрлингтон. Она очень любит одно кафе, где можно рисовать на скатерти. По дороге домой моя дочурка заснула в машине. Напевая себе под нос песенку из сериала «Ханна Монтана» с любимого диска Саши, я несу малышку наверх, в ее спальню. Это розовая гавань в холостяцкой квартире. Во время развода я получил дом, а Ханна – почти все, что было внутри. И теперь, забирая Сашу от матери, мне странно видеть ее отчима развалившимся на моем старом диване. Переодеваю сонную дочку в ночную рубашку; она вяло шевелит головой и руками, потом вздыхает, ложится на бок, и я накрываю ее одеялом. Минуту просто смотрю, как она спит. Быть единственным детективом в захудалом городишке – это проигранная битва. Платят мне гроши; я расследую дела настолько мелкие и неинтересные, что о них не пишут даже в местных газетах. Но я делаю так, чтобы мир для Саши или, по крайней мере, этот маленький его уголок становился немного безопаснее. И потому продолжаю трудиться. Ну… и еще ради прибавки к пенсии, которую получу после двадцати лет службы. Спустившись вниз, я беру фонарик и иду к заброшенному катку. Включаю шланг. Если я проторчу здесь еще несколько часов, то на брезент выльется достаточное количество воды, и к утру она, вероятно, успеет замерзнуть. Не люблю нарушать обещания. Пусть этим занимается моя бывшая.