Я не злопамятен, нет. Просто в моей профессии гораздо проще делить поступки на правильные и неправильные, без переходных полутонов, которые что-то объясняют. Мне ни к чему знать, каким образом Ханна поняла, что ее сердечный друг – не тот мужчина, за которого она вышла замуж, а парень, обслуживавший кофемашину в учительской. – Он начал приносить мне арахис, – сказала она, из чего я должен был заключить, что это означает: «Я тебя больше не люблю». Вернувшись в дом, я открываю холодильник и достаю оттуда бутылку пива. Сажусь на диван, включаю игру «Брюнс» по кабельному каналу и беру в руки газету. Большинство читателей сразу открывают раздел биржевых или спортивных новостей, меня же интересует раздел «Развлечения» из-за колонки на последней странице. Я подсел на «Сострадательную тетушку» – так раньше называли колонку с полезными советами по поводу разных жизненных ситуаций. Эта женщина выбрала себе имя Тетушка Эм, и она моя тайная слабость. Я влюбилась в своего лучшего друга и знаю, что мы никогда не будем вместе… Как мне забыть его? Мой парень ушел и оставил меня с четырехмесячной дочерью. Помогите! Может ли быть депрессия у человека в четырнадцать лет? Две вещи нравятся мне в этой колонке: во-первых, письма туда – это постоянное напоминание, что моя жизнь не такая паршивая, как у других, а во-вторых, кажется, что хотя бы у одного человека на свете есть ответы на все вопросы. Тетушка Эм всегда подсказывает самые разумные решения, как будто величайшие загадки бытия разрешаются путем хирургического отрезания эмоционального компонента и рассмотрением одних только голых фактов. Ей, вероятно, лет восемьдесят, и живет она со стаей кошек, но, по-моему, Тетушка Эм стала бы отличным копом. Последнее письмо удивляет меня. Я замужем за прекрасным человеком, но никак не могу забыть своего бывшего и все время думаю: не совершила ли я ошибку? Стоит ли мне сказать об этом ему? Глаза у меня расширяются, и я невольно смотрю на подпись. Автор письма живет не в Страффорде, как Ханна, она из Стоу. «Спокойно, Рич», – мысленно говорю себе, тянусь к бутылке пива и уже собираюсь сделать первый блаженный глоток, как вдруг звонит мобильник. – Мэтсон, – отвечаю я. – Капитан? Простите, что дергаю вас в выходной. Это Джой Уркхарт, новобранец-патрульный. Наверное, мне кажется, но, по-моему, новые полицейские год от года становятся все моложе; этот, вероятно, до сих пор спит в памперсах, а звонит мне не иначе как спросить, где у нас в участке хранится туалетная бумага или еще какую-нибудь подобную глупость. Новичкам лучше бы не тревожить начальство, а я второй по старшинству. – …Мы тут получили рапорт о трупе и решили сообщить вам. Я мигом настораживаюсь. Задавать ему вопросы вроде есть ли признаки насильственной смерти или речь идет о суициде, не стоит. Сам разберусь. – Где? Патрульный диктует адрес по главному шоссе, рядом с территорией заповедника. Это место зимой популярно у лыжников и любителей ходить на снегоступах. – Уже еду, – говорю я и вешаю трубку. Бросаю последний страждущий взгляд на невыпитое пиво и выливаю его в раковину. Потом беру в прихожей куртку Саши, ищу там же ее сапожки, но их нет, на полу в спальне тоже. Сажусь на край дочкиной кровати и шепчу: – Эй, малышка. Папе нужно идти на работу. Саша моргает глазами: – Но сейчас ночь. Формально говоря, сейчас полдесятого вечера, но время относительно, когда тебе семь лет. – Знаю. Я отведу тебя к миссис Витбери. У миссис Витбери наверняка есть имя, но я никогда его не произносил. Она живет на другой стороне улицы, ее покойный муж прослужил в полиции тридцать пять лет, и ей хорошо известно, что такое срочный вызов. Эта женщина нянчилась с Сашей, когда мы с Ханной еще были вместе, и теперь тоже присматривает за ней, когда дочка остается у меня, а я вдруг должен уехать на работу. – От миссис Витбери пахнет носками. Так и есть. – Давай, Саша, поторопись. – Она садится, зевает, а я надеваю на нее куртку, завязываю под подбородком флисовую шапку. – Где твои сапоги? – Я не знаю. – Ну, внизу их нет. Ты бы лучше поискала, а то мне никак не найти. Саша озорно улыбается: – Но ты же детектив? – Спасибо за доверие. – Я поднимаю ее на руки. – Будешь в тапочках. Я отнесу тебя в машину. Я пристегиваю дочку к детскому креслу, хотя нам ехать всего-то двадцать ярдов, и тут вижу сапоги, лежащие на резиновом коврике. Видимо, Саша скинула их по пути домой из «Гановера», а я не заметил, потому что нес ее в дом на руках. Если бы все загадки решались так просто. Миссис Витбери открывает дверь молниеносно, будто дожидалась нас. – Мне так неудобно вас беспокоить… – начинаю я, но она только отмахивается: – Ничего страшного. Я мечтала провести время в хорошей компании. Саша, не могу вспомнить, ты любишь шоколадное мороженое или печенье? Я ставлю дочку за порог, говорю одними губами: – Спасибо, – и поворачиваюсь, чтобы уйти, мысленно прочерчивая кратчайший маршрут до места преступления. – Папа! Я оборачиваюсь и вижу, что Саша тянет ко мне руки. Долгое время после нашего развода дочка не могла выносить, когда кто-нибудь ее оставляет. Мы придумали ритуал, который со временем превратился в заговор на удачу. – Поцелуй, обними, дай пять, – говорю я, встав на колено и делая то, что говорю. Потом мы соединяем большие пальцы и давим на них. – Мешок арахиса. Саша прижимается к моему лбу своим. – Не переживай, – говорим мы хором. Дочка машет мне, а миссис Витбери закрывает дверь. Я прикрепляю к крыше машины мигалку, превышая лимит скорости, проезжаю двадцать миль и только тогда понимаю, что мертвец не станет мертвее, если я появлюсь на пять минут позже, а вся дорога покрыта тонкой коркой льда. И это напоминает мне… Что я не выключил воду, она так и течет из шланга, а значит, к моменту моего возвращения Сашин каток, вероятно, разольется на весь задний двор. «Дорогая Тетушка Эм, – думаю я, – мне придется перезаложить дом, чтобы расплатиться за воду. Что делать? Замученный Проблемами в Таунсенде». «Дорогой Замученный. Пей меньше». К огороженному полицейской лентой месту преступления я подъезжаю с улыбкой на губах. Меня встречает Уркхарт, и я осматриваю брошенный «понтиак». Смахиваю немного снега с бокового стекла и заглядываю в салон, светя внутрь фонариком. На заднем сиденье полно пустых бутылок из-под джина. – Капитан, простите, что вызвали вас, – говорит патрульный. – Докладывайте. – Тело в лесу нашел бегун. Труп полураздет и весь в крови. По уже протоптанной тропе я иду вслед за Уркхартом. – Кому, черт подери, взбредет в голову бегать трусцой по лесу в темноте посреди зимы?! Мертвец действительно не совсем одет и уже застыл. Брюки спущены к лодыжкам. Я быстро опрашиваю других полицейских, что они обнаружили. Не много. Кроме крови на конечностях мужчины, никаких следов борьбы. Есть отпечатки ног, совпадающие с оставшейся на жертве кроссовкой, и другие, очевидно оставленные бегуном, алиби которого исключает его из числа подозреваемых, но преступник либо каким-то образом стер следы своих ног, либо совершил убийство на лету. Я сижу на корточках и рассматриваю ссадину на левой ладони трупа, когда прибывает шеф. – Господи Исусе! – произносит он. – Суицид или убийство? Кто бы знал. Если убийство, где тогда следы борьбы? Или повреждения на руках, которые свидетельствовали бы о том, что жертва защищалась? Ссадина на ладони, как от падения, на предплечьях ни синяков, ни царапин. Если это самоубийство, почему мертвец в нижнем белье и как он покончил с собой? Кровь у него на костяшках пальцев и на коленях, а не на запястьях. По правде говоря, в Таунсенде, штат Вермонт, мы не часто сталкиваемся с такими вещами, чтобы быстро делать выводы. – Пока не могу сказать, – уклоняюсь от прямого ответа я. – Хотя сексуальное насилие, кажется, налицо. Вдруг из-за деревьев выходит какой-то паренек и говорит: – Вообще-то, вы оба ошибаетесь. – А ты кто такой? – спрашивает шеф, и двое патрульных подходят к парнишке с боков. – Опять ты, – говорит Уркхарт. – Месяц назад он болтался вокруг, когда ограбили ювелирный. Вроде как детектив-любитель. Скройся, малыш. Мы тебя тут не видели. – Погодите, – останавливаю я полицейского, смутно вспоминая этого паренька. Да, он был там, когда мы расследовали ограбление. А сейчас я взвешиваю в голове шансы на то, что этот пацан – преступник, и не хочу, чтобы он удрал.