– Сколько лет вы прожили в своем доме? – спрашивает она. – Девятнадцать. – Знаете, сколько вы должны на текущий момент по ипотеке? – Не совсем. Но мы получали заем здесь. – Давайте посмотрим. – Абигейл просит произнести по буквам мое имя, чтобы найти его в компьютерной системе. – Ваш дом стоит триста тысяч долларов, и ваш первый ипотечный залог был на сумму двести двадцать тысяч. Верно? Я не помню. Помню только, как мы с Генри танцевали по дому, хозяевами которого стали; стук наших босых ног по деревянному полу гулким эхом отражался от стен. – Вот как это работает: банки дают в долг часть стоимости дома, около восьмидесяти процентов. Значит, это двести сорок тысяч. Потом мы вычитаем размер первого ипотечного залога… – Она поднимает взгляд от калькулятора. – Вы хотите взять в кредит двадцать тысяч? Я таращусь на нее: – Это всё? – При текущей ситуации на рынке важно, чтобы клиент имел личную заинтересованность в доме. Это сокращает вероятность неисполнения обязательств по кредиту. – Абби улыбается мне. – Давайте заполним несколько анкет, – говорит она. – Начнем с вашего работодателя? Я читала статистику, что в общем случае словесные утверждения людей проверяются только в половине случаев, но, очевидно, банки попадают во вторую половину. И как только сотрудники этого банка свяжутся с Таней и узнают, что я ушла с работы, то зададутся вопросом: как я собираюсь выплачивать им деньги по ипотечному залогу, тем более по двум? Если скажу, что намерена поправить дело самозанятостью, это не поможет. Я достаточно долго занималась редактурой в качестве фрилансера, чтобы понимать: для таких учреждений, как банки и фирмы, куда вы попытаетесь устроиться на работу в будущем, «самозанятый» в переводе означает «почти безработный, едва наскребающий себе на жизнь». – У меня сейчас нет работы, – тихо говорю я. Абигейл откидывается на спинку кресла: – Ну тогда у вас, наверное, есть другие источники дохода? Собственность для сдачи в наем? Дивиденды? – Алименты, – робко говорю я. – Буду с вами предельно откровенна. Маловероятно, что вам дадут заем без другого источника дохода. Я не могу поднять на нее глаз. – Но мне очень нужны деньги. – Есть другие источники кредитования, – объясняет Абигейл. – Ссуды на покупку автомобиля, микрофинансовые организации, кредитные карты, но проценты в конце концов убьют вас. Лучше обратитесь к кому-то из близких. Есть кто-нибудь в вашей семье, способный помочь? Мои родители умерли, и я сама – тот член семьи, который пытается помочь. Я всегда та, кто заботится о Джейкобе, когда все начинает разваливаться. – Мне хотелось бы вам помочь, – говорит Абигейл. – Может быть, когда вы получите другую работу… Я бормочу слова благодарности и выхожу из ее закутка, а она продолжает что-то говорить мне вслед. Сев в машину на парковке, я некоторое время не двигаюсь. Пар от моего дыхания висит в воздухе, как пузыри с мыслями в комиксе – мыслями, которые я хотела бы, но не могу объяснить Абигейл Легри. – Мне тоже хотелось бы чем-то себе помочь, – громко произношу я. Это нечестно по отношению к Джейкобу и Оливеру, но я не еду сразу домой, а делаю крюк и проезжаю мимо младшей школы. Давно мне не доводилось бывать здесь – все-таки оба моих сына уже вышли из детского возраста, – но зимой тут заливают каток и дети приходят кататься на коньках. На переменах девочки кружатся на льду, а мальчишки гоняют шайбу. Я останавливаюсь напротив катка. На нем играют малыши – класс первый или второй, – кажется невероятным, что Джейкоб тоже был таким. Когда он учился здесь, ассистентка брала у кого-нибудь коньки и выводила его на каток. Джейкоб ходил по нему, толкая перед собой два поставленных друг на друга ящика от молочных бутылок. Так учились кататься большинство детей, они быстро переходили к методу треножника: хоккейная клюшка давала им третью опору для равновесия. Вскоре они обретали уверенность и могли скользить по льду без всякой поддержки. А вот Джейкоб, он так и не преодолел стадию молочных ящиков. В катании на коньках, как и в любой другой физической активности, он был неуклюж. Помню, я пришла посмотреть на сына и увидела, как его ноги разъезжаются, выскакивают из-под него и он растягивается на льду. «Если бы не было так скользко, я бы не падал», – сказал он мне в конце перемены, краснощекий и запыхавшийся. Как будто, если есть на что свалить вину, это все меняет. Резкий стук в боковое стекло заставляет меня вздрогнуть. Я опускаю стекло и вижу полицейского. – Мэм, могу я вам чем-то помочь? – Просто… мне что-то попало в глаз, – вру я. – Ну, если теперь с вами все в порядке, я попросил бы вас уехать. Здесь напряженное движение и нельзя останавливаться. Я бросаю взгляд на носящихся по льду детей. Они как сталкивающиеся молекулы. И говорю: – Да. Здесь нельзя. Приехав домой и открыв дверь, я слышу такие звуки, будто кого-то превращают в лепешку. Умх. Оу. Уф-ф. А потом, к своему ужасу, слышу смех Джейкоба. – Джейкоб! – кричу я, но не получаю ответа; не снимая пальто, я бегу на звуки драки. Целый и невредимый, Джейкоб стоит перед телевизором в гостиной. У него в руках что-то вроде белого пульта. Рядом с ним Оливер с таким же пультом. Тэо развалился на диване позади них. – Вы никуда не годитесь, – говорит он. – Оба. – Привет. – Я захожу в комнату, но глаза всех троих прикованы к телевизору. На экране боксируют две объемные мультяшные фигуры. Джейкоб двигает пультом, фигура на экране взмахивает правой рукой и бьет своего противника. – Ха! – восклицает Джейкоб. – Я послал тебя в нокаут. – Еще нет, – возражает Оливер, поднимает руку с пультом и задевает меня. Я ойкаю и потираю плечо. – Ох, черт, простите! – извиняется Оливер, опуская пульт. – Я вас не заметил. – Это ясно. – Мам, – говорит Джейкоб, лицо у него оживленное, я не видела его таким уже много недель, – это крутейшая вещь! Можно играть в гольф, в теннис, в боулинг… – И бить людей, – продолжаю я. – Вообще-то, это бокс, – встревает Оливер. – А откуда это взялось? – Это я принес. Ну, все любят играть в Wii. Я сурово смотрю на него: – Значит, вы не считаете хоть сколько-нибудь зазорным без моего разрешения приносить в мой дом игры со сценами насилия? Оливер пожимает плечами: – Вы разрешили бы? – Нет! – Этим все сказано. – Он улыбается. – Кроме того, Эмма, мы ведь не играем в «Зов долга». Мы боксируем. Это спорт. – Олимпийский вид спорта, – добавляет Джейкоб. Оливер бросает свой пульт Тэо: – Подмени меня. – И мы с ним выходим на кухню. – Как ваше дело? – Оно… – начинаю я отвечать, но отвлекаюсь на состояние кухни. Пробежав через нее в поисках источника стонов и рычания, я ничего не заметила, но теперь вижу, что раковина забита кастрюлями и сковородами и почти все имеющиеся в доме миски выставлены на рабочий стол. Одна сковорода до сих пор на плите. – Что здесь случилось? – Я все уберу, – обещает Оливер. – Просто я отвлекся на игру с Тэо и Джейком. – Джейкобом, – автоматически поправляю его я. – Он не любит прозвища. – Он, кажется, не возражал, когда я так его называл. – Оливер проходит у меня перед носом к плите, выключает ее, нажав кнопку, и берет радужную прихватку, которую сделал мне однажды на Рождество Тэо. – Садитесь. Я припас для вас кое-что с ланча. Я опускаюсь на стул не потому, что Оливер предложил мне сесть, а потому, что, честно говоря, не могу вспомнить, когда в последний раз кто-нибудь готовил для меня. Оливер выкладывает теплую еду на тарелку, которую достает из холодильника. А когда наклоняется и ставит ее передо мной, я улавливаю запах его шампуня – свежескошенная трава и сосновые иголки. На тарелке омлет со швейцарским сыром. Ананас. Кукурузный хлеб. И на отдельном блюдце желтый кекс. Я смотрю на Оливера: – Что это? – Использовал одну из ваших смесей, – отвечает он. – Безглютеновую. Но посыпку мы с Джейком приготовили из того, что нашлось. – Я не о кексе. Оливер садится за кухонный стол и берет с тарелки кружок ананаса. – Сегодня ведь Желтая Среда, верно? – говорит он так, будто это самая естественная вещь на свете. – А теперь ешьте, пока омлет не остыл. Я сую в рот кусочек, за ним другой. Съедаю целый ломтик кукурузного хлеба и только тогда понимаю, как я проголодалась. Оливер смотрит на меня, улыбается, а потом подскакивает, как его игровой аватар после нанесенного Джейкобом удара, открывает холодильник и спрашивает: