– Джейкоб, мы не можем пойти на лекцию доктора Ли. Тебе нельзя выходить из дому, тем более покидать пределы штата. – Я сегодня выходил из дому. – Это другое дело. Ты ездил в суд. – Ты не понимаешь. Это Генри Ли. Такая возможность бывает раз в жизни. Я же не в кино прошусь. Оливер наверняка может получить разрешение на пропуск одного дня. – Я так не думаю, малыш. – Значит, ты даже не попытаешься? Просто смиришься с тем, что ответ – «нет»? – Именно так, потому что альтернатива домашнему аресту для тебя – это возвращение в тюрьму. И я на сто процентов уверена, что начальник тюрьмы тоже не дал бы тебе день отпуска для встречи с Генри Ли. – Могу поспорить, что дал бы, если бы ты объяснила ему, кто такой Генри Ли. – Это не обсуждается, Джейкоб. – Ты вчера уходила из дому… – Это совершенно другое. – Почему? Судья сказал, что ты должна следить за мной постоянно. – Я или другой взрослый… – Видишь, он уже делал для тебя исключения… – Потому что не я… – поняв, что собираюсь сказать, я резко захлопываю рот. – Не ты – что? – Голос у Джейкоба напряженный. – Убила кого-то? Я сворачиваю на нашу подъездную дорожку: – Это не я сказала, Джейкоб. Он смотрит в окно: – Тебе и не нужно. И выскакивает из машины, несмотря на то что я еще рулю, и пробегает мимо Тэо, стоящего у входной двери со скрещенными на груди руками. На подъездной дорожке припаркована какая-то странная машина, за рулем сидит мужчина. – Я пытался выставить его, – говорит Тэо, – но он сказал, что дождется тебя. – Выдав мне эту информацию, Тэо уходит в дом, оставляя меня один на один с невысоким лысоватым мужчиной; козлиная бородка у него выбрита в форме буквы «W». – Мисс Хант? – говорит он. – Я Фарли Макдафф, основатель движения «Нация нейроразнообразия». Может быть, вы слышали о нас? – Боюсь, нет… – Это сообщество людей, которые верят, что атипичное неврологическое развитие – это особенность человека и как таковому ему нужно радоваться, а не лечить его. – Слушайте, сейчас не очень подходящее время… – Нет более подходящего времени, мисс Хант, для членов сообщества аутистов, чтобы потребовать уважения к себе, какого они заслуживают. Нельзя позволять нейротипикам разрушать разнообразие, мы верим в новый мир, где принимают неврологическое многообразие. – Нейротипики, – повторяю я. – Которых иначе называют нормальными людьми, – говорит он. – Как вы. – Он улыбается мне, но не может выдержать моего взгляда дольше одного мгновения. Мужчина сует мне в руку буклет. МАДЖОРИТИЗМ – нераспознанное клиническое состояние. Маджоритизм – это ограничивающее дееспособность отставание в развитии, которое затрагивает 99 % населения в областях психической деятельности, включая самосознание, внимание, эмоциональные способности и сенсорное развитие. Симптомы проявляются с рождения и не поддаются лечению. К счастью, число затронутых маджоритизмом сокращается с углублением понимания аутизма. – Вы, наверное, меня разыгрываете, – говорю я и обхожу его с намерением войти в дом. – Неужели так невероятно думать, что человека, чутко реагирующего на чужую печаль или боль, не обременяет этот избыток эмоций? Или что подражание другим ради того, чтобы влиться в толпу, более приемлемо, чем занятие тем, что тебя интересует в данный конкретный момент? Почему не считается грубым смотреть в глаза незнакомцу при первой встрече или нарушать его личное пространство рукопожатием? Разве не следует считать недостатком уклонение от темы из-за сделанного кем-то замечания в противовес тому, чтобы держаться своей изначальной линии в разговоре? И хорошо ли не обращать внимания на какие-то перемены в окружающей обстановке, например когда какой-нибудь предмет одежды перекладывают из комода в шкаф? Это вызывает у меня мысли о Джейкобе. – Мне и правда нужно идти… – Мисс Хант, мы считаем, что можем помочь вашему сыну. Я не знаю, на что решиться. – Правда? – Вы знаете, кто такой Дариус Макколлум? – Нет. – Это человек из Квинса, штат Нью-Йорк, у которого страсть ко всему, что имеет отношение к переездам. Он был не намного старше Джейкоба, когда впервые сел в поезд метро, направлявшийся из Всемирного торгового центра к Геральд-сквер. Он катался для развлечения на городских автобусах. Сорвал стоп-кран в поезде и изобразил из себя работника транспорта в форме, чтобы самостоятельно вернуть его на место. Он выдавал себя за консультанта по безопасности на железнодорожном транспорте. Его признавали виновным в разных правонарушениях больше девятнадцати раз. У него тоже синдром Аспергера. По моей спине пробегает холодок, не имеющий ничего общего с морозной погодой. – Зачем вы говорите мне все это? – Вы слышали о Джоне Одгрене? В шестнадцать лет он зарезал ножом ученика пригородной старшей школы в Садбери, Массачусетс. У него и до того отбирали в школе ножи и имитацию пистолета, но никаких насильственных действий за ним не числилось. У Одгрена синдром Аспергера, и он испытывает особый интерес к оружию. Но в результате нападения с ножом была проведена связь между болезнью и насилием, хотя в действительности медицинские эксперты говорят, что о связи синдрома Аспергера с насилием ничего не известно и дети, которым ставят такой диагноз, скорее станут жертвами издевательств в школе, чем сами совершат преступление. – Мужчина делает шаг вперед. – Мы можем помочь вам. Мы поднимем сообщество аутистов, чтобы они распространили вашу историю. Представьте, сколько матерей вступятся за вас, как только они поймут, что их собственные дети-аутисты опять могут стать мишенью для нейротипиков, их не только опять будут пытаться «вылечить», но, вероятно, станут обвинять в убийствах, когда могло произойти простое недопонимание. Я хочу сказать, что Джейкоб невиновен, но – помоги мне Бог! – не могу выдавить из себя ни слова. Я не хочу, чтобы мой сын стал ребенком с плаката ни по какому поводу. Мне хочется только одного: пусть моя жизнь снова будет такой, как была. – Мистер Макдафф, прошу вас, уйдите от моего дома, или я вызову полицию. – Как удобно, что им уже известен кратчайший путь сюда, – говорит он, но при этом пятится к своей машине. У дверцы он мнется, легкая печальная улыбка трогает уголки его рта. – Это мир нейротипиков, мисс Хант. Мы просто занимаем в нем место. Джейкоба я нахожу за компьютером. – Билеты по тридцать пять долларов, – говорит он, не оборачиваясь ко мне. – Ты когда-нибудь слышал о группе под названием «Нация нейроразнообразия»? – Нет. А что? Я качаю головой и сажусь на его кровать: – Ничего. – Согласно навигатору, дорога туда займет три часа восемнадцать минут. – Куда? – спрашиваю я. – В Университет Нью-Гэмпшира. Помнишь? Доктор Генри Ли? – Он разворачивается ко мне на стуле. – Джейкоб, ты не можешь поехать туда. Точка. Мне очень жаль, но я уверена, это не последняя лекция доктора Ли. Будешь ли ты сидеть в тюрьме, когда он прочтет ее? Мысль заскакивает мне в голову, как кузнечик на покрывало для пикника, и она так же неприятна. Я подхожу к столу и смотрю на Джейкоба. – Мне нужно спросить тебя кое о чем, – тихо произношу я. – Мне нужно, потому что я еще не спрашивала, а мне необходимо услышать твой голос, когда ты будешь отвечать. Джесс мертва, Джейкоб. Ты убил ее? Его лицо сморщивается. – Нет, я ее не убивал. Дыхание, которое я невольно задержала, сама того не замечая, с шумом вырывается из меня. Я обхватываю Джейкоба руками – а он деревенеет от этого внезапного объятия – и шепчу: – Спасибо. Спасибо тебе за это. Джейкоб мне не врет. Он не может. Пытается, но его ложь так очевидна, что мне достаточно только сделать небольшую паузу, как он сам раскалывается и говорит правду. – Ты понимаешь, что держать меня под замком в этом доме неделями или месяцами нельзя, это могут счесть преступным поведением. Хорошие родители не обращаются с детьми как с животными, посаженными в клетки. – А ты понимаешь, что, даже если Оливер пойдет к судье и попросит сделать исключение, лекция доктора Ли закончится прежде, чем судья назначит слушания по этому вопросу? – замечаю я. – Я уверена, ее запишут. И мы послушаем подкаст. – Это не одно и то же! – кричит Джейкоб. Жилы у него на шее напрягаются, он в опасной близости к новому срыву. Я делаю голос нежным, как бальзам: – Вдохни глубоко. Аспергер опять берет свое.