Он садится и подтягивает колени к груди. К бензоколонке подъезжает машина, вылезший из нее парень подозрительно косится на нас и взмахивает кредитной картой. – Тогда мы попросим судью дать его, как только войдем. – Оливер склоняет голову набок. – Что ты говоришь, Джейк? Ты готов спорить со мной? Я поджимаю пальцы внутри ботинок. Повторяю это трижды, потому что тройка – счастливое число, и отвечаю: – «Люблю запах напалма поутру»[30]. Оливер отводит от меня взгляд: – Я нервничаю. Не слишком приятно услышать такое от адвоката перед началом процесса, но мне нравится, что Оливер не врет мне. – Вы говорите правду, – сообщаю ему я. Это комплимент, но Оливер воспринимает его как указание. Он мнется. – Я скажу им, почему ты невиновен. – Потом встает, отряхивает брюки. – Так что ты говоришь? В этой фразе всегда таится подвох. Чаще всего ее произносят, когда вы ни слова не сказали, но, разумеется, как только заявите об этом, окажется, вы что-то сказали. – Мне снова придется пройти мимо всех этих людей? – Да, – отвечает Оливер, – но у меня есть идея. Мы возвращаемся к краю парковки, где нас ждут встревоженные мама и Тэо. Я хочу что-то сказать Оливеру, но забываю перед лицом более неотложной проблемы. – Закрой глаза, – говорит он мне; я так и делаю. Потом я чувствую, как Оливер крепко берет меня за правую руку, а мама – за левую. Глаза у меня закрыты, но я слышу гул голосов и, сам того не сознавая, начинаю гудеть горлом. – Теперь… пой! – Я пристрелил шерифа… но не его зама… – Я замолкаю. – Все равно слышу их. Тогда Тэо начинает петь. И Оливер. И мама. Мы вчетвером – парикмахерский квартет[31], поющий невпопад на ступенях здания суда. Это работает. Вероятно, окружающие изрядно удивлены нашим вокальным номером. Красное море репортеров расступается, и мы проходим прямо посередине. Я сильно удивляюсь и некоторое время не могу вспомнить, что застряло у меня костью в горле перед тем, как мы поднялись по ступеням. 1. Я сказал Оливеру фразу, часть словесного уравнения, назовем ее p: «Вы говорите правду». 2. Он ответил q: «Я скажу им, почему ты невиновен». 3. В логическом уравнении этого разговора я сделал вывод, что p и q эквивалентны. 4. Теперь я понимаю, что он не обязательно верный. До того как мы с Джесс начали работать вместе, я должен был ходить на занятия по социальным навыкам в школе. Там собирались в основном дети, которые, в отличие от меня, не особенно интересовались наукой вступать в общение. Робби был глубокий аутист и бо́льшую часть времени выкладывал дорожку из фломастеров по всему классу. Джордан и Ниа числились слабоумными, и с ними занимались отдельно от других детей. Ближе всех ко мне, вероятно, находилась Серафима, хотя у нее был синдром Дауна. Ей так хотелось участвовать в жизни, что она забиралась на колени к незнакомым людям и брала в ладони их лица; такое поведение воспринималось как милая шалость, когда девочке было шесть лет, но в шестнадцать на это уже смотрели совсем по-другому. Луиза, наша учительница, устраивала всевозможные игры, в которых мы должны были участвовать, – ролевые и прочие. Мы учились приветствовать друг друга, как будто не просидели в одном классе последние полчаса. Соревновались, кто дольше сможет поддерживать контакт глазами. Однажды Луиза завела таймер в виде яйца с целью давать нам сигнал, когда нужно прекращать разговор на заданную тему, чтобы кто-то еще мог вступить в беседу, но это быстро прекратилось, так как Робби слетел с орбиты после первого же звонка. Каждый день занятие заканчивалось общим кругом: мы делали комплименты сидящему рядом ребенку. Робби всегда говорил одно и то же, не важно, кто был его соседом: «Мне нравятся водяные черепахи». И это была правда. Робби знал о них больше, чем любой другой человек, с которым я встречался и, может быть, встречусь в будущем; если бы не Робби, я до сих пор путал бы их с коробчатыми. Джордан и Ниа всегда делали комплименты, имевшие отношение к внешности: «Мне нравится, что ты причесываешь волосы», «Мне нравится твоя красная юбка». Однажды Серафима сказала, что ей понравилось, как я рассказывал про митохондриальную ДНК. А я повернулся к ней и ответил: «Мне не нравится, что ты соврала», так как в тот день она использовала условный сигнал – жест рукой с поднятыми вверх буквой «V» средним и указательным пальцами, – давая знать учительнице, что она устала обсуждать эту тему, хотя я еще даже не добрался до объяснения того, как все люди связаны в этом мире. Тогда Луиза позвонила моей матери, и та нашла Джесс. С ней я тоже отрабатывал комплименты, но это было другое. Во-первых, мне действительно хотелось говорить их Джесс. Мне нравились ее волосы, похожие на шелковистые волокна, которые ты снимаешь с початка кукурузы, прежде чем положить его в воду, и как она рисовала смайлики на боковинах белых подошв своих кроссовок. И когда я без конца рассказывал ей про криминалистику, Джесс не поднимала вверх два пальца буквой «V», а задавала все новые вопросы. Она как будто таким образом лучше узнавала меня – через то, как у меня голова устроена. Это напоминало движение по лабиринту: нужно проследить все изгибы и повороты, чтобы понять, откуда я начал, и меня удивляло, что Джесс охотно тратила на это время. Наверное, я не придавал особого значения тому, что моя мама платила ей за встречи со мной, по крайней мере, пока этот идиот Марк Магуайр не сказал так в пиццерии. Но все равно непохоже было, что она сидит и считает минуты, сколько еще ей терпеть мое общество. Вы бы сами это поняли, если бы увидели ее. Больше всего мне нравились занятия с Джесс, когда мы учились приглашать девушку на танец. Мы сидели в кафе «У Венди», потому что шел дождь и он застал нас врасплох. Пока он не прекратится, Джесс решила перекусить, хотя в таких кафе мало еды без глютена и казеина. Я заказал две печеные картофелины и салат без заправки, а Джесс взяла чизбургер. – Тебе нельзя даже картошку фри? – Не-а, – сказал я. – Все дело в соусах и масле, на котором ее жарят. Из всех закусочных безглютеновая картошка фри есть только в «Хутерс». Джесс засмеялась: – Да, я не поведу тебя туда. – Она посмотрела на мой печеный картофель без соуса, на салат без заправки. – Тебе нельзя даже немного сливочного масла? – Нет, только соевое. – Я пожал плечами. – К этому привыкаешь. – Значит, для тебя это… – Джесс повертела в руках чизбургер, – поцелуй смерти? Я почувствовал, что заливаюсь краской. О чем она говорила, мне было непонятно, но, услышав от нее слово «поцелуй», я сразу ощутил, будто не кружок огурца съел, а бабочку проглотил. – Это вроде как аллергия. – А что случится, если ты его съешь? – Не знаю. Буду легче расстраиваться, наверное. Диета просто работает почему-то. Джесс посмотрела на булочку и сняла с нее зернышко. – Может, мне тоже завязать с этим. – Тебя ничто не расстраивает. – Мало же ты меня знаешь, – ответила Джесс, потом встряхнула головой и вернулась к теме дня. – Ну давай. Приглашай меня. – Гм… – промычал я, глядя на свою картошку, – так ты хочешь потанцевать со мной? – Нет, – ровным голосом произнесла Джесс. – Тебе нужно постараться и как-то заинтересовать меня. – Я… гм… я хочу потанцевать, и, раз уж ты тоже здесь… – Бла-бла-бла, – перебила она. Я заставил себя посмотреть ей в глаза: – Кажется, ты единственная, кто понимает меня. – Я тяжело сглотнул. – Когда я с тобой, мир перестает быть неразрешимой проблемой. Прошу тебя, потанцуй со мной, – сказал я, – потому что ты моя музыка. Джесс разинула рот. – О, Джейкоб, да! – закричала она, а потом вдруг вскочила с места, подняла меня и обхватила руками. Я почувствовал запах дождя в ее волосах и совсем не возражал против того, что она вторглась в мое личное пространство и находится совсем близко. Мне это понравилось. Так сильно, что вы понимаете последствия: мне пришлось отодвинуть Джесс от себя, пока она не заметила или (еще хуже) не почувствовала, как это твердое упирается в нее. Сидевшая напротив нас пожилая пара заулыбалась. Я понятия не имел, что они о нас подумали, но шансы ребенка-аутиста и педагога по социальным навыкам были невысоки. Женщина подмигнула Джесс: – Похоже, этот чизбургер ты не забудешь. Я многого не забуду из того, что связано с Джесс. Искристый пурпурный лак на ее ногтях в тот день. И как ей не понравился соус барбекю. И ее смех – не тонкий и нежный, а будто поднимавшийся прямо из живота. Так много времени мы проводим с людьми поверхностно. Помним, что было весело, но ничего конкретно. Я буду помнить о Джесс все. Оливер Когда мы с Джейкобом и Эммой добираемся до стола защиты, зал суда уже полон. Хелен Шарп просматривает свои записи. – Комната смеха отличная, – говорит она и бросает на меня косой взгляд. – Самой захотелось бы там посидеть. Комнатой смеха она называет зону для сенсорных перерывов, устроенную в задней части зала суда. Там повешены тяжелые звукозащитные шторы, которые отгораживают ее от галереи. Внутри резиновые мячи с пупырышками, подушки с вибрацией, лавовая лампа и что-то напоминающее длинные языки ткани в автомойке. Эмма клянется, что все это – приспособления, способствующие успокоению, но, по-моему, они с тем же успехом могли бы быть частью набора фетишей для съемок порно.