– Джейкоб говорил мне, когда я впервые увидел, как он пишет в такой тетради. Он отмечал, удалось ли ему раскрыть дело раньше теледетективов и сколько времени на это ушло. – Детектив, – обращается к Мэтсону прокурор, – не могли бы вы прочесть запись, сделанную внизу четырнадцатой страницы, озаглавленной «В ее доме», с содержанием которой вы знакомили нас раньше. Он смотрит на страницу: – Тут написано: «РЕШЕНО: мной». – Что-нибудь еще примечательное есть в этой записи? Мэтсон смотрит на присяжных: – Она подчеркнута. Десять раз. Тэо За обедом я замечаю, как мой брат ворует нож. Сперва я ничего не говорю. Но мне совершенно ясно, чем он занят: оставляет свой желтый рис и омлет, берется срезать зерна с кукурузного початка, а потом сталкивает нож большими пальцами с края стола, чтобы он упал ему на колени. Мама без умолку трещит про судебный процесс: кофемашина в суде дает холодный кофе; и что завтра наденет Джейкоб; и про защиту, которая будет представлять свои доводы утром. Думаю, ни я, ни Джейкоб не слушаем ее, так как брат мой пытается не шевелить плечами, заворачивая нож в салфетку, а я слежу за каждым его движением. Когда Джейкоб начинает вставать из-за стола и мама останавливает его резким притворным кашлем, я уверен, что она сейчас спросит его про украденный нож, но вместо этого мама говорит: – Ты ничего не забыл? – Можно я пойду? – бормочет Джейкоб и через минуту, очистив тарелку, идет наверх. – Не понимаю, в чем дело, – говорит мама. – Он почти не ел. Я быстро запихиваю в рот остатки еды, прошу разрешения уйти и торопливо поднимаюсь по лестнице, но Джейкоба в его комнате нет. Дверь в ванную распахнута настежь. Брат как будто испарился. Вхожу к себе, и вдруг меня хватают, припирают к стене, а к горлу приставляют нож. Ладно, хочу только сказать, это не первый раз, когда я оказываюсь в таком сценарии со своим братом, что, мягко говоря, угнетает. Делаю то, что, как мне уже известно, сработает: кусаю его запястье. Вы, наверное, думаете, что он этого ждал, – нет; нож со стуком падает на пол, и я бью Джейкоба локтем в живот. Он складывается пополам, всхрапывает. – Какого черта ты делаешь?! – ору я. – Практикуюсь. Я подбираю нож и сую его в ящик письменного стола – в тот, что держу запертым и где храню вещи, которые не должны попасть в руки брата. – Практикуешься в убийстве? – говорю я. – Ты гребаный идиот. Поэтому тебя и осудят. – Я не собирался ничего с тобой делать. – Джейкоб тяжело опускается на мою постель. – Сегодня один чел смотрел на меня как-то странно. – Думаю, многие люди в суде смотрели на тебя странно. – Но этот парень пошел за мной в туалет. Мне нужно уметь защищаться. – Точно. И что, по-твоему, произойдет, когда завтра утром ты придешь в суд и металлодетекторы на входе заверещат? А безмозглые репортеры будут пялиться, как ты вынимаешь из носка кухонный нож? Джейкоб хмурится. Это одна из его тупых аспи-схем, не продуманных до конца, вроде того случая два месяца назад, когда он настучал на маму и вызвал копов. Моему брату, я уверен, такие поступки кажутся совершенно логичными. Остальному свободному миру – нет. – А вдруг со мной все в порядке? – говорит Джейкоб. – Может, я поступаю так, как поступаю, и думаю, как думаю, потому что меня все время отвергают? Понимаешь, если бы у меня были друзья, может, я не делал бы таких вещей, которые кажутся всем странными. Это как бактерия, растущая только в безвоздушном пространстве. Может, нет никакого синдрома Аспергера. А все происходит лишь оттого, что ты не вписываешься. – Только не говори этого своему адвокату. Ему сейчас нужен синдром Аспергера в полном цвету. – Я смотрю на руки Джейкоба. Кутикулы у него обгрызены чуть не до крови. Мама раньше заматывала ему все пальцы пластырем, прежде чем отправить в школу. Однажды в коридоре я услышал, как две девочки называют его мумией. – Эй, Джейкоб, – тихо говорю я. – Я скажу тебе кое-что, чего никто не знает. Его рука дрожит на бедре. – Секрет? – Да. Но не говори маме. Я хочу сказать ему. Я так долго хотел сказать хоть кому-нибудь. Но может, Джейкоб прав: когда чему-то нет места в мире, эта вещь, оставленная в прошлом, разрастается и становится все более неузнаваемой. Это желание дать волю словам разбухает у меня в горле, заполняет все пространство в комнате, и вдруг я начинаю лепетать как ребенок, утираю глаза рукавами и пытаюсь притворяться, что моего брата не судят, его не отправят в тюрьму, это не кармическая расплата за все мои плохие поступки и дурные мысли. – Я был там! – выпаливаю я. – Был там в день смерти Джесс. Джейкоб не смотрит на меня, может, так и проще. Он трясет рукой чуть быстрее, потом подносит ее к горлу и говорит: – Я знаю. Глаза у меня лезут из орбит. – Знаешь?! – Конечно знаю. Я видел следы твоих кроссовок. – Он глядит поверх моего плеча. – Вот почему мне пришлось это сделать. О боже мой! Джесс сказала ему, что я подглядывал за ней голой, пригрозила, что пойдет в полицию, и он заставил ее замолчать. Теперь я всхлипываю. Я не могу успокоиться. – Прости меня. Джейкоб не прикасается ко мне, не обнимает, не утешает, как сделала бы мама. Как сделал бы любой другой человек. Он продолжает махать пальцами, как веером, а потом повторяет за мной: – Прости меня, прости меня, – будто эхо, лишенное всякой музыкальности, или дождь, стучащий по пустой жестянке. Это эхолалия. Часть синдрома Аспергера. Когда Джейкоб был маленький, он повторял мои вопросы и бросал их мне обратно, как мяч в бейсболе, вместо того чтобы отвечать. Мама говорила – это то же самое, что цитирование фильмов, словесный тик. Так Джейкоб перекатывал слова во рту, будто пытался распробовать их на вкус, когда не знал, что ответить. Но я все равно позволяю себе притвориться, что это его монотонный, как у робота, способ попросить прощения и у меня тоже. Джейкоб В тот день по возвращении из суда вместо просмотра «Борцов с преступностью» я выбираю другое видео – домашнее, про меня самого в годовалом возрасте. Наверное, отмечали мой день рождения, потому что там есть торт, я хлопаю в ладоши, улыбаюсь и говорю слова вроде «мама», «папа» и «моко». Каждый раз, как кто-нибудь произносит мое имя, я смотрю в камеру. Я выгляжу нормальным. Мои родители счастливы. Мой отец там, а его нет ни на одном видео с Тэо. У мамы нет складки на переносице, как сейчас. Большинство людей снимают домашние видео, чтобы запечатлеть моменты, которые они хотят помнить, а не те, что предпочли бы забыть. Но с этим видео все иначе. Вдруг, вместо того чтобы совать пальцы в торт и широко улыбаться, я стою и раскачиваюсь перед стиральной машиной, глядя, как одежда вращается по кругу. Лежу перед телевизором, но не смотрю его, а выкладываю дорожку из деталек конструктора лего. Отца в этом фильме уже нет, вместо него появляются какие-то незнакомые люди – женщина с кучерявыми желтыми волосами и в толстовке с кошкой опускается на пол и поворачивает мою голову так, чтобы я сфокусировался на пазле, который она положила передо мной. Женщина с ярко-голубыми глазами разговаривает со мной, если это можно так назвать. Женщина. Джейкоб, ты рад, что пойдешь в цирк? Я. Да. Женщина. Что ты хочешь увидеть в цирке? Я. (Молчу.) Женщина. Скажи: в цирке я хочу увидеть… Я. Я хочу увидеть клоунов. Женщина (дает мне три драже «Эм-энд-эмс»). Джейкоб, это здорово! Я. (Сую «Эм-энд-эмс» в рот.) Эти видео мама снимала как доказательства того, что я стал другим ребенком, не тем, с которым она начинала. Не знаю, о чем она думала, когда записывала их. Разумеется, мама не хотела сидеть и смотреть снова и снова эти визуальные эквиваленты пощечин. Может быть, она хранила их в расчете на то, что в один прекрасный день глава какой-нибудь фармацевтической компании вдруг приедет на обед, посмотрит эти записи и выпишет ей чек за нанесенный ущерб. Я смотрю, и вдруг по экрану с шипением пробегает серебристая полоса, отчего я прикрываю уши, а потом начинается другой отрывок видео. Его случайно записали поверх оскароносного фильма про меня, ребенка-аутиста. Я тут намного старше. Это было всего год назад, я готовлюсь к выпускному в конце учебного года. Видео снимала Джесс. Она пришла днем, чтобы посмотреть на результат приготовлений. Я слышу ее голос: «Джейкоб, ради бога, подойди ближе! Она тебя не укусит». Видео дрожит и качается, будто снято с машинки в парке развлечений, и снова раздается голос Джесс: «Ой! Что-то у меня не получается».