– Я возьму лучше жеребят, – ответил Санчо, – потому что еще неизвестно, будет ли стоить еще внимания добыча от первого приключения. С этими словами они выехали из лесу и очутились около трех поселянок. Дон-Кихот окинул взглядом всю тобозскую дорогу, но, видя только этих трех крестьянок, он смутился и спросил у Санчо, не оставил ли он дам за городом. – Как за городом? – вскричал Санчо. – Разве у вашей милости глаза назади? Разве вы не видите тех, которые приближаются к нам, сияя, как полуденное солнце? – Я вижу, Санчо, только трех крестьянок на трех ослицах, – ответил Дон-Кихот. – С нами крестная сила! – возразил Санчо. – Возможно ли, чтоб три иноходца, или как их там называют, белые, как снег, казались вам ослицами? Клянусь Богом! я вырвал бы себе бороду, если б это была правда. – Да уверяю тебя, друг Санчо, – возразил Дон-Кихот, – что это так же верно, что это ослицы или ослы, как то, что я Дон-Кихот, а ты Санчо Панса. По крайней мере, мне так кажется. – Молчите, господин! – вскричал Санчо Панса. – Не говорите таких вещей, а протрите глаза и подите, приветствуйте даму ваших мыслей, которая здесь, около вас. С этими словами он подъехал к трем поселянкам, и, соскочив с своего осла, взял за недоуздок осла первой из них, потом, опустившись на оба колена, вскричал: – Царица, принцесса и герцогиня красоты! Да будет ваше высокомерное величие так великодушно, чтобы милостиво допустить и благосклонно принять этого покоренного вами рыцаря, который стоит там, как каменное изваяние, смущенный, бледный и бездыханный оттого, что видит себя в вашем великолепном присутствии. Я Санчо Панса, его оруженосец, а он беглый и бродячий рыцарь Дон-Кихот Ламанчский, иначе называемый Рыцарем Печального Образа. В эту минуту Дон-Кихот уже бросился на колени рядом с Санчо и растерянным, смущенным взглядом глядел на ту, которую Санчо называл царицей и госпожой. А так как он видел в ней только простую деревенскую девку, и к тому еще довольно невзрачную, потому что лицо у нее было раздутое и курносое, то он стоял ошеломленный и не мог открыть рта. Крестьянки были не менее поражены, видя этих двух людей, таких различных по наружности, на коленях на дороге заграждающими путь их товарке. Эта же, нарушив молчание, закричала с мрачным видом: – Прочь с дороги! убирайтесь! дайте проехать, нам некогда! – О, принцесса! – ответил Санчо Панса, – О, всемирная дама из Тобозо! Как! Ваше великодушное сердце не трогается при виде столпа и славы странствующего рыцарства на коленях в вашем божественном присутствии? Одна из двух остальных, услышав эти слова, сказала: – Эй ты! Поди-ка сюда, я тебя отдую, ослица свекрова.[93] Смотрите-ка, как эти щеголи потешаются над поселянками, словно мы хуже других будем. Ступайте своей дорогой и пустите нас ехать, куда нужно, если не хотите, чтоб вам попало. – Вставай, Санчо, – сказал Дон-Кихот: – я вижу, что судьба, которая еще не насытилась моим несчастьем, закрыла все дороги, по которым могла бы прийти радость к жалкой душе, находящейся в моем теле.[94] А ты, о божественный предел всех достоинств, совершенство человеческой прелести, единственное лекарство для этого огорченного сердца, которое тебя обожает! Пусть злой волшебник, преследующий меня, набросил на мои глаза облака и катаракты и превратил – не для других, а только для них – твою несравненную красоту и божественное лицо в наружность жалкой крестьянки; но если он только не превратил и моего лица в морду какого-нибудь вампира, чтобы сделать его отвратительным в твоих глазах, – о, не переставай глядеть на меня с кротостью, с любовью, видя в моей покорности, в моем коленопреклонении перед твоей искаженной красотой, с каким смирением душа моя тебя обожает и сливается с тобой. – Эй, не подъезжай ко мне, – ответила поселянка. – Не таковская я, чтоб слушать всякую дребедень. Прочь, говорят вам! Дайте дорогу: некогда нам возиться. Санчо посторонился и дал ей проехать, довольный тем, что его плутни так удалась. Когда поселянка, сыгравшая роль Дульцинеи, почувствовала себя свободной, как ткнула свою ослицу гвоздем, который был у нее на конце палки, и пустилась вскачь вдоль луга; но когда ослица почувствовала, что гвоздь колет ее более обыкновенного, она стала делать прыжки, и госпожа Дульцинея очутилась на земле. При виде этого злоключения, Дон-Кихот бросился ее подымать, а Санчо принялся поправлять вьюк, очутившийся у ослицы под животом. Когда вьюк был поднят и привязан, Дон-Кихот хотел поднять заколдованную даму и на руках снести ее на ослицу, но дама избавила его от этого труда: она поднялась, сделала несколько шагов назад, разбежалась и, упершись руками в круп ослицы, вскочила на вьюк легче сокола и села верхом по-мужски. – Клянусь святым Рохом! – вскричал Санчо. – Наша госпожа прыгает лучше козленка и могла бы научить вольтижированию самого ловкого из оруженосцев Кордовы или Мексики; она одним прыжком перескочила через овраг седла; и как она без шпор умеет наставлять своего иноходца навострять лыжи, точно зебр, и право, ее камеристки не отстают от нее: они все летят, как ветер. Это была правда, потому что, увидав Дульцинею в седле, они пришпорили ослиц и все трое пустились вскачь, проехав, не оборачиваясь, добрых полмили. Дон-Кихот долго следил за ними глазами, а когда они скрылись, он обернулся к Санчо и сказал: – Как это тебе покажется, Санчо? видишь, как меня ненавидят колдуны; видишь, до чего доходят их коварство и злоба, когда они вздумали даже лишить меня счастья, которое я испытал бы, созерцая мою даму в настоящем ее виде. О, да! я рожден, чтобы быть олицетворением несчастий, белым цветом, который служит мишенью для стрел злой судьбы. Притом заметь, Санчо, что эти мошенники не удовольствовались тем, что преобразили Дульцинею, дав ей такое низменное лицо, безобразное, как у поселянки: они еще отняли у нее все то, что составляет принадлежность знатных дам – благоухание от жизни среди цветов и ароматов, ты должен узнать, Санчо, что когда я подошел, чтобы подсадить Дульцинею на ее животное (иноходца, как ты говоришь, но который все-таки показался мне ослицей), она обдала меня запахом сырого чесноку, который замутил мое сердце и отравил душу. – Ах, канальи! – изо всех сил закричал Санчо. – О, подлые, коварные волшебники! Почему я не могу видеть вас всех повешенными за жабры, как сардинки на вертеле! Много вы знаете, много можете и много делаете зла! Мало вам было, проклятые плуты, изменить жемчужные глаза моей госпожи в гадкие желуди, ее волосы из чистого золота в шерсть рыжей вороны и все ее черты из очаровательных в отвратительные; зачем же было трогать еще ее запах? По нем мы бы, по крайней мере, предугадали, что скрыто под этой уродливой оболочной; хотя я, правду сказать, не видал ее уродства, а видел только ее красоту, еще увеличенную большим родимым пятном, которое виднеется на ее верхней губе, на подобие усов, с семью или восемью светлыми волосами, словно золотыми нитями, длиною больше пяди. – Кроме этого родимого пятна, – сказал Дон-Кихот, – и судя по соответственно между родимыми пятнами на лице и на теле,[95] у Дульцинеи должно быть пятно на бедре, соответствующем той стороне, где у нее родимое пятно на лице. Но такой величины волосы, как ты сказал, невозможны на родимых пятнах. – Ну, я могу сказать вашей милости, – ответил Санчо, – что они казались там точно нарочно для того созданными. – Конечно, друг, – возразил Дон-Кихот, – потому что природа ничего не дала Дульцинее, что не было бы самим совершенством, потому, имей она хоть сто таких родимых пятен, как ты говоришь, это все были бы знаки зодиака и блестящих звезд.[96] Но скажи мне, Санчо: то, что показалось мне вьюком и что ты поднял на место, было седлом плоским или в виде кресла? – Это было, черт возьми, наездничье седло,[97] – ответил Санчо, – с попоной, которая стоит полцарства, так она богата. – Как это я всего этого не заметил, Санчо! – вскричал Дон-Кихот. – О, повторяю и тысячу раз буду повторять, что я несчастнейший из смертных! Плут Санчо едва мог удержаться от смеха, слыша чудачества своего господина, так тонко одураченного им. Наконец, после многих разговоров, они оба сели на своих животных и поехали в Сарогоссу, куда надеялись приехать вовремя, чтобы присутствовать на пышных празднествах, которые ежегодно происходили в этом славном городе.[98] Но прежде, чем они туда доехали, с ними случилось так много приключений, и таких удивительных и таких новых, что стоит их записать и прочитать, как читатель увидит ниже. ГЛАВА XI О странном приключении, случившимся с доблестным Дон-Кихотом при встрече с телегой или тележкой Кортесов Смерти Дон-Кихот задумчиво ехал своей дорогой, озабоченный плохой шуткой, которую сыграли с ним волшебники, превратив его даму в безобразную крестьянку, и не в состоянии придумать средства, как бы воротить ей ее прежний вид. Эти мысли так выводили его из себя, что, сам того не замечая, он выпустил уздечку Россинанта, который, заметив предоставленную ему свободу, останавливался на каждом шагу, чтобы поесть свежей травы, обильно покрывавшей это место. Санчо вывел своего господина из этого молчаливого экстаза. – Господин, – сказал он, – печаль создана не для скотины, а для людей, и однако, когда люди без меры предаются ей, они становятся скотами. Полно, придите в себя, мужайтесь, возьмите в руки узду Россинанта, откройте глаза и явите твердость, подобающую странствующим рыцарям. Что это, черт возьми? К чему это уныние? Во Франция мы или здесь? Пусть лучше сатана поберет всех Дульциней, какие есть на свете, потому что здоровье одного странствующего рыцаря дороже всех чародейств и превращений в мире! – Молчи, Санчо, – ответил Дон-Кихот, довольно громким голосом, – молчи, говорю я, и не произноси богохульств против этой заколдованной дамы, которой опала и несчастье произошли по моей вине. О, ее ужасное приключение есть последствие зависти, которую чувствуют ко мне эти злодея! – Я это самое и говорю, – возразил Санчо; – кто это видел и видит, у того сердце не может не разрываться на части. – О, ты можешь, конечно, говорить это, Санчо! Ты видел ее во всем блеске ее красоты, потому что колдовство не омрачает твоего зрения и не скрывает от тебя ее прелестей: против меня одного и против моих глаз направлена сила его яда. Тем не менее, Санчо, мне сдается, что ты плохо описал ее красоту, потому что, сколько мне помнится, ты сказал, что у нее жемчужные глаза, а жемчужные глаза скорей похожи на рыбьи, чем на дамские. Мне думается, что глаза Дульцинеи должны быть изумрудно-зеленые, с красивым разрезом и бровями в виде радуг. Что касается жемчуга, то убери его от глаз и перенеси на зубы, потому что ты, наверное, перепутал, Санчо, приняв глаза за зубы. – Очень может быть, – ответил Санчо, – потому что меня так же смутила ее красота, как вашу милость ее безобразие. Но положимся на Бога, который один знает, что должно случиться в этой юдоли слез, в этом злом свете, который служит нам местопребыванием и в котором ничего не найдешь без примеси обмана и коварства. Одно меня огорчает более всего, господин: что делать, когда ваша милость победит какого-нибудь великана или другого рыцаря и прикажете ему явиться к прелестям госпожи Дульцинеи? У какого черта найдет ее этот бедный великан или этот несчастный побежденный рыцарь? Я уже будто вижу, как они рыскают, словно ротозеи, по Тобазо, обнюхивая воздух и ища госпожу Дульцинею, которую могут встретить на улице, узнав ее не лучше, чем моего отца. – Быть может, – ответил Дон-Кихот, – чародейство не дойдет до того, чтоб отнять у великанов и побежденных рыцарей, которые явятся от моего имени, способность узнавать Дульцинеи. Мы сделаем опыт с одним или двумя из первых, которых я побежу и пошлю к ней, и узнаем, увидит они ее или нет, потому что я прикажу им явиться ко мне с докладом о том, что они при том испытают. – Уверяю вас, господин, – ответил Санчо, – что я нахожу очень хорошим то, что вы сейчас сказали. Эта хитрость нам действительно поможет узнать то, что мы желаем знать. Если она скрыта только от вас одних, то это будет несчастьем скорее для вас, чем для нее. Но только бы госпожа Дульцинея была здорова и весела, а уж мы здесь как-нибудь уладим дело и будем жить как можно лучше, ища приключений и предоставляя времени делать все дело, потому что это хороший врач подобных и всяких других болезней. Дон-Кихот хотел ответить Санчо Панса, но его остановило появление на повороте дороги тележки, на которой сидели самые разнообразные люди, самых странных наружностей, какие только можно себе вообразить. Тот, который управлял мулами и исполнял обязанность возницы, был отвратительный черт. Тележка была открытая, без полотняного или ивового верха. Первая фигура, представлявшаяся глазам Дон-Кихота, была сама смерть в человеческом образе. Рядом с нею находился ангел с большими цветными крыльями. С другой стороны сидел император, носивший на голове, по-видимому, золотую корову. В ногах смерти сидел бог, называемый Купидоном, без повязки на глазах, но с луком, стрелами и колчаном. Далее виднелся рыцарь в полном вооружении, только без шишака и шлема, а в шляпе, украшенной разноцветными перьями. Позади этих лиц сидели еще другие в разных костюмах и равных видов. Все это своим внезапным появлением несколько смутило Дон-Кихота и испугало Санчо. Но Дон-Кихот сейчас же почувствовал радость, подумав, что судьба, наконец, посылает ему новое и опасное приключение. С этою мыслью он, одушевленный храбростью, готовый идти навстречу всякой опасности, подъехал к тележке и вскричал громким, угрожающим голосом: – Возчик, кучер или дьявол, или кто бы ты ни был! говори скорее, кто ты такой, куда едешь и кто эти люди, которых ты везешь в своем шарабане, который скорее похож на лодку Харона, чем на телегу, какие обыкновенно употребляются людьми. Дьявол, остановив телегу, ответил сладким голосом: – Господин, мы комедианты из труппы Ангуло Дурного.[99] Сегодня, в восьмой день праздника тела Господня, мы играли в одной деревне, которая находится вот за этим холмом, божественную комедию Кортесы Смерти,[100] а сейчас мы должны играть ее вот в той деревне, которая видна отсюда. Так как это очень близко, и мы хотели сэкономить труд переодевания, то мы и поехали в костюмах, в которых должны представлять. Этот молодой человек изображает смерть, тот – ангела, эта женщина, жена антрепренера,[101] одета царицей, этот – солдатом, тот императором, а я – чертом, и я одно из главных действующих лиц божественной комедии, потому что я в этой труппе играю первые роли. Если ваша милость хотите еще что-нибудь узнать о нас, так спрашивайте: я сумею ответить самым точным образом, потому что от меня, как от черта, ничто не скрыто, и я все знаю. – Клянусь честью странствующего рыцаря, – возразил Дон-Кихот, – что, увидав эту тележку, я подумал, что мне представляется какое-нибудь великое приключение, а теперь я говорю, что надо дотронуться руками до внешности, чтоб разубедиться. Ступайте с Ботом, добрые люди, хорошенько повеселитесь на празднике и подумайте, не могу ли я на что-нибудь пригодиться вам: я бы охотно и от души послужил вам потому, что я с детства очень люблю театральные маски, и в молодости комедия была моей страстью.[102] Пока они так разговаривали, судьбе угодно было, чтоб один из отставших актеров труппы подошел к ним. Он был одет придворным шутом со множеством бубенчиков, и держал в руках палку, на конце которой привязано было три надутых бычачьих пузыря. Подойдя к Дон-Кихоту, этот урод принялся фехтовать своей палкой, бить по земле пузырями и прыгать направо и налево, позвякивая бубенчиками. Это фантастическое зрелище до того испугало Россинанта, что, прежде чем Дон-Кихот успел осадить его, он закусил удила и бросился спасаться через поле с большей легкостью, чем можно было ожидать от его костей. Санчо, видя, что господину его грозит опасность быть сброшенным на землю, соскочил с своего осла и со всех ног пустился спасать его. Когда он добежал до Дон-Кихота, тот лежал уже распростертый на земле, а около него лежал Россинант, виновник его падения: обычный конец и последний результат всех резвостей и подвигов Россинанта. Но едва Санчо оставил свое животное, как дьявол с пузырями вскочил на осла и, хлестнув его ими, заставил его – скорее от страха, чем от боли – помчаться через поле к деревне, где должно было произойти празднество. Санчо глядел на бегство своего осла и на распростертого господина, не зная, чему прежде помочь. Но так как он был хорошим оруженосцем и верным слугой, то любовь к господину взяла в нем верх над любовью к ослу, хотя каждый раз, как он видел, что пузыри подымаются и опускаются на круп осла, он чувствовал смертельную тоску и предпочел бы, чтобы удары эти лучше сыпались на зрачки его глаз, чем на малейший волосок от хвоста его осла. В этой смертельной тревоге он приблизился к месту, где покоился Дон-Кихот, гораздо более пострадавший, чем ему это было желательно, и сказал, помогая ему сесть на Россинанта: – Господин, черт унес осла. – Какой черт? – спросил Дон-Кихот. – С пузырями, – ответил Санчо. – Ну, я у него отыму его, – возразил Дон-Кихот, – хотя бы он спрятался с ним в самые глубокие и темные недра ада. Следуй за мной, Санчо; тележка медленно едет, и я вознагражу потерю осла мулами, которые везут ее. – Не зачем вам трудиться, господин, – ответил Санчо, – пусть ваша милость успокоит свой гнев. Мне кажется, что дьявол бросил осла, и бедное животное возвращается восвояси. Санчо говорил правду, потому что дьявол упал вместе с ослом, в подражание Дон-Кихоту с Россинантом, и пешком дошел до деревни, тогда как осел возвратился к своему господину. – Все равно, не мешает наказать нахальство этого черта, – сказал Дон-Кихот, – на ком-нибудь из сидящих в тележке хотя бы это был сам император. – Выкиньте это из головы, – вскричал Санчо, – и последуйтее моему совету, который состоит в том, чтоб никогда не затевать ссор с комедиантами, потому что этот народ пользуется привилегиями. Я видел, как одного из них арестовали за два убийства и выпустили из тюрьмы без наказания. Знайте, господин, что это люди удовольствия и веселья; все им покровительствуют, помогают и уважают, особенно когда они принадлежат к королевским и титулованным[103] труппам, потому что тогда их по одеже и осанке можно принять за принцев. – Все равно! – вскричал Дон-Кихот. – Этот дьявол-скоморох не уйдет так, издеваясь надо мной, хотя бы весь род человеческий покровительствовал ему! С этими словами он повернул лошадь в вдогонку тележки, которая уже почти въезжала в деревню, и стал кричать на ходу: – Остановитесь, остановитесь, веселый, гаерный сброд! Я хочу научить вас, как надо обращаться с ослами и другими животными, на которых ездят оруженосцы странствующих рыцарей. Крики, испускаемые Дон-Кихотом, были так громки, что ехавшие на тележке услышали их и поняли из слов намерение говорившего. В одно мгновение Смерть соскочила на землю, за ней император, потом черт-кучер, а там и ангел, не остались в тележке и царица, и бог Купидон. Все они схватили камни и стали в боевую позицию, готовые встретить Дон-Кихота своими снарядами. Рыцарь, видя, что они выстроились в боевой порядок и подняли руки, готовые с силой пустить в него камнями, удержал Россинанта за узду и принялся размышлять, каким образом с наименьшей опасностью для себя атаковать их. Пока он стоял, к нему подъехал Санчо и, видя, что он готовится атаковать отряд, вскричал: – Это было бы чересчур безумно браться за такое дело! Сообразите, мой дорогой господин, что против такого гостинца нет на свете оборонительного оружия, кроме разве прикрытия из бронзового колокола. Сообразите также, что было бы скорее безрассудством, чем храбростью, если б один человек атаковал армию, во главе которой стоит Смерть, в которой сражаются сами императоры и в которой участвуют добрые и злые ангелы. Если этих соображений недостаточно, чтоб удержать вас в покое, так пусть вам хоть будет достаточно знать, что между всеми этими людьми, хотя они и кажутся королями, принцами и императорами, нет ни одного, который был бы странствующим рыцарем. – Теперь, Санчо, – сказал Дон-Кихот, – ты действительно коснулся пункта, который может и должен изменить мое решение. Я не могу и не должен обнажать шпаги, как я уже много раз говорил тебе, против людей, которые не принадлежат к числу посвященных в рыцари. Дело это касается тебя, Санчо, если ты хочешь отомстить за оскорбление, нанесенное твоему ослу. Я отсюда стану помогать тебе поощрениями и благодетельными советами. – Не из-за чего, господин, и не кому мстить, – ответил Санчо. – К тому же, добрый христианин не должен мстить за оскорбление, тем более, что я улажу с своим ослом, чтоб он предоставил свое оскорбление в руки моей воли; которая состоит в том, чтобы прожить мирно те дни, которые небу угодно будет дать мне прожить. – Ну, – сказал Дон-Кихот, – если твое решение таково, добрый Санчо, благоразумный Санчо, христианин Санчо, – бросим эти призраки и отправимся искать более солидных приключений: эта страна, сдается мне, способна доставить их нам много, и притом самых чудесных. Он сейчас же повернул лошадь, Санчо отправился сесть на осла, Смерть со своим летучим отрядом села в тележку, чтобы продолжать путь, – и таков был счастливый исход ужасного приключения с телегой Смерти. Благодарить за это следует Санчо, давшего благодетельный совет господину, с которым на другой день случилось не менее интересное и не менее любопытное приключение с одним влюбленным странствующим рыцарем. ГЛАВА XII О странном приключении, случившемся с славным Дон-Кихотом и храбрым рыцарем Зеркал Ночь, следовавшую за днем встречи с телегой Смерти, Дон-Кихот и его оруженосец провели под большими тенистыми деревьями, и Дон-Кихот, по совету Санчо, поел провизии, которую нес осел. За ужином Санчо сказал своему господину: