Над полем еще стелился туман, но мне он не мешал. Чай меня хорошенько взбодрил и оптимизма прибавилось. Встретившийся хутор я вновь обошел – ветер дул оттуда, и пахло готовящимся завтраком. Раз так густо и далеко несет запах, то, логически рассуждая, можно ждать, что там варит или греет борщ не пара женщин, а работает пара полевых кухонь, а то и больше. Лучше я не буду рисковать. И еще раз пожалел, что нет у меня какого-то оптического прибора, чтобы издалека усмотреть, кто там в хуторочке что варит. Но с собой брать оптику я не стал, а тут никак не попадалась она так, чтобы изъять и ничего за это не было. Впрочем, я недолго страдал по оптике, ибо желание мое сбылось, но как мне не хотелось бы такого удовлетворения в будущем! Потому как я наткнулся на разбитый наш обоз. Видимо, немецкие танки застали вереницу подвод на дамбе и прошлись «головней» по нему. Кто уцелел на дамбе и убежал на мокрый луг – был расстрелян на нем. После чего остатки посбрасывали с нее вниз, так что под греблей, как здесь ее называют, образовался сплошной вал из раздавленных и простреленных людей, лошадей и обломков телег с их содержимым. Правда, регулярно по дамбе мотались немецкие мотоциклы, так что приходилось притворяться мертвым. Но мотоциклисты среди множества тел в серых шинелях не заметили одного живого. Потом я не выдержал этого царства мертвых и убрался оттуда подальше, нагруженный разным полезным скарбом. Но меня все добытое недостаточно радовало. Уйдя под прикрытие прибрежного ивняка, я сел и стал успокаиваться. Столько убитых на небольшом клочке земли я раньше не видел. Даже при том налете, когда наш эстонский «максим» приказал долго жить вместе с переносившим его Прошей. А сейчас… Ну, наверное, полсотни убитых страшным валом возле дороги, и кто знает, сколько дальше, по всему лугу, вплоть до предела дальности пулеметов… Чтобы вырваться из лап стресса, я достал лист бумаги и принялся записывать фамилии убитых, которые я увидел в их документах. Всего десяток я успел посмотреть. Конечно, можно было собрать их с собой, а потом спокойно переписать, но это означает, что они уйдут безымянно, ибо кто знает, что будет со мной дальше. А так бабы и детишки из села закопают, и сохранится память, что были там такие-то и такие-то. Ну да, и тут возможны варианты, но вот сохранилась же петлица с генеральскими звездами у безвестных останков в вяземском окружении, и так нашелся командарм Ракутин, о судьбе которого никто не знал много лет[12]. Из кольца не вышел, смерти его никто не видел, в плен не попал. Его зарыли в лесу местные жители (скорее всего), вот так он и нашелся. Да, возможно, их документы заберут немцы, поглотит плямя пожара, но не все же! Так что пока запишу: Миронов Алексей Кузьмич, 1922 года рождения, комсомольский билет выдан Кинельским райкомом комсомола. Куйбышевская область, значит. Что-то не смог вспомнить, где этот город Куйбышев, ну ладно[13]. Маленецкий Антон Юрьевич, это тот лейтенант, которого очередь, считай, надвое перерезала. Двадцать первого года рождения, Бежецк Калининской области. А, это сейчас Тверь! Так, кто был третий… Вот теперь надо подумать и об оружии. Ну, от ТТ я не откажусь, как и от дополнительных гранат, и карту уж как-нибудь дотащу, не говоря уже о бинокле. А вот поднятый мною ППД с двумя рожками, как с ним быть-то? У меня и карабин есть, а тащить и то, и другое тяжеловато. Да и не очень удобно. Если консервы поесть, то потом легче станет, но вот автомат не похудеет. Неужели придется карабин выбрасывать? Я решил не гнать лошадей, а решить этот вопрос попозже, когда успею разобрать и привести все в порядок. Ведь выбросить – это всегда успеется. Рассовал все, как мог (а ощущения были, словно мне опять эту коробку с дисками в нагрузку дали), и пошел дальше. Уйдя подальше от места побоища, я снова занялся полученным добром. Прямо как древний Робинзон Крузо или многочисленные герои попаданий в иные миры. Ну да, есть в этом элемент штампованности, но, с другой стороны, а ведь в таких ситуациях от запасов многое зависит. Есть у тебя еда – значит, своих сил хватит дойти. Есть патроны – отобьешься от мешающих. А нет их – все становится куда сложнее, хотя еще возможным. ТТ на вид был исправным, полностью заряженным. Я его, осмотрев, убрал в левый карман шинели. Патрон в патроннике, но курок не на боевом взводе. Так что будет элемент внезапности для некоторых. Обе лимонки, обернутые подобранными там же тряпками, – в противогазную сумку. В своей гранатной уже некуда, а на пояс – да ну его. Белье, флягу и две банки бог весть каких консервов (этикетки отлетели) – в вещмешок. Мешочек с сухарями – тоже в сумку, она уже изрядно раздулась, но еще нести можно. Впрочем, сухари легко переходят на переноску желудком. Бинокль пока повесил на грудь. Ну да, пока я сижу тут под дубком, он вперед не перетягивает. Карту временно засунул за пазуху, чтобы не потерять при резком старте, и взялся за автомат. Убитый хозяин его уронил в грязь, и она успела засохнуть приличным слоем. Кстати, я в результате последнего дня уже тоже выгляжу немногим лучше, чем бомж, ибо поиски добра на краю болота и попытка прикинуться мертвым на мне плохо отразились. Но гигиена будет чуть позже, а пока я стал оттирать автомат мокрой травой и ветошью. И обнаружил, что карабин выкидывать не придется. ППД-то получил от немцев смертельное ранение, как и хозяин. Правда, будь тут оружейная мастерская, то, может, ствол бы там заменили, и служил бы автомат, как новый, но нет ее. А таскать с собой непригодное железо – увы, нет у меня транспорта. Потому ценное оружие отправилось в яму, под воду. Туда же ушли затвор вчерашней винтовки и оба магазина. Правда, из них я выбрал патроны – все же ТТ у меня есть, хотя и без запасного магазина. Ладно. Я немного оттер мокрую грязь с лица, рук и шинели, помыл сапоги и ремень. Ну, надеюсь, что чуть лучше выгляжу. Теперь – карта. С большим трудом разобрал, где это я и куда шел. Увы, сказались издержки прежней жизни – пользовался только картами автомобильных дорог, а многих значков и близко не знаю. Вроде как это – обозначение болота. Вот это – источник, а это что? Похоже на циркуль, приставленный к кружку. О, да это еще и двух родов бывает! Вот здесь с пустым кружком, а на краю этого села – с залитым краской! Что бы это могло быть? Вот, блин горелый, тяжкое наследие 90-х в стране и разгильдяйства во мне лично! Все пытаюсь заткнуть пробелы в знаниях, но там еще столько дырок… А автомата жаль. До невозможной степени. Но все же я прав: если б знать, что завтра я выйду к своим, то можно было бы и помучиться. Так что надо лишнее не таскать и выходить за Псел. Вот тут эта проклятая дамба, а мне – сюда… Спасибо, товарищ лейтенант, что карту оставил для меня, хоть теперь представление будет на ближайшие несколько дней, куда тащиться. И остальным тоже спасибо, у кого нашлось что-то полезное, чтобы к своим идти легче было. Забыл добавить, что когда отступаешь и этому отходу конца и краю нет, то настроение настолько паскудное, что не хватает слов для описания. Просто какая-то черная полоса отчаяния. Легче было держаться в доте: опять попали, еще кто-то ранен или убит, но ощущаешь, что ты держишься, и жертвы твои не напрасны. Так отвратно себя не чувствовал, даже когда глядел на трещины в бетоне, после того как наш дот чем-то так достали, что мы заопасались быть закупоренными внутри. Так что долгое и постоянное отступление подрывает дух. А еще хуже, когда пробираешься один кустами и огородами, стараясь, чтобы никто тебя не увидел, словно ты совершил что-то постыдное и скрываешься от людского взора, не в силах его вынести. Своего рода Каинова печать. Лучше такого и не испытывать никогда. Ни пеших маршей по захваченной врагом территории, ни этого угнетения в душе. Ну, про то, что здесь территория занята немцами и каждый из них готов до тебя добраться, если сможет, и говорить нечего. От этого дополнительная морока – уставшие нервы все время выдают, что как будто кто-то за тобой следит, даже когда этого не должно быть. Вот сижу я в овраге у костерка и ощущаю злобный сверлящий взгляд в спину. А в двух метрах от меня – стенка оврага, откуда злобно глядеть может разве что полевая мышь или крот. И на шорохи с хрустом тоже реагируешь каждый раз, как будто идут по твою душу. Я пытался мудрить и выбрать, как лучше идти к своим. Очень соблазнительно выглядела здравая мысль днем затаиться, а двигаться ночью. Как бы. Потому как и ночью полностью движение по дорогам не останавливалось. А когда в тебя бьет свет фар, то, даже если ты далеко от дороги, все равно невольно думаешь, что это тебя обнаружили, вот сейчас обстреляют, а потом и догонят. Ну и ходить по полям опасно. Я, попробовав, свалился в невидимую в темноте воронку на поле и чуть не убился, после чего долго употреблял разные непристойные слова в адрес всего, что было вокруг меня. Ходить же с фонариком по ночному полю – это верх идиотизма. Поэтому принял решение идти тогда, как только можно, но желательно, чтобы было видно, куда это иду и что под ногами делается. Оттого старался идти рано утром и вечером, исходя из мысли, что в это время немцы либо собираются в путь, либо заканчивают его и готовятся к ночлегу. По большей части так и было, но всегда находились извращенцы, путавшие мне стройные теории. Днем я тоже ходил, но лишь когда можно было укрыться в овраге или в перелеске. …Вот так и шел, на этот раз относительно недолго и недалеко. Вроде как восемьдесят или около того километров и почти четверо суток не выглядят как нечто поражающее воображение. И даже кажется, что совсем ничего. Но еще раз скажу: к диаволу такое «удовольствие». К нему именно, потому как он отец лжи и враг истины, оттого и любит показать нечто серьезное и достойное мелочью, а действительно мелкое и суетное – как недостижимую вершину. Итого я пересек штук восемь дорог, из них две с великими приключениями, речек, по-моему, четыре, считая Хорол за две, потому как пришлось его два раза пересекать, причем во первый раз я ухнул в воду почти по пояс. Обстреляли меня три раза, причем один раз свои же при выходе. А раз вообще дико и непонятно. Иду я ночью по полю (это было еще до падения в воронку) и слышу справа винтовочный выстрел. Я присел и узрел впереди себя красную трассу, пересекшую мне дорогу, как черный кот путь во дворе. Упал на землю и увидел еще одну трассу, тоже впереди себя, но чуть ближе, чем первая. Я ползком переместился в сторону и изготовился, но на этом все затихло. Никто больше не стрелял, никто на меня не набежал, никто не окликнул. Я сделал крюк и обошел пакостное место. Но вот кто это был, по кому стрелял: по мне, призракам в его мозгу и для чего, так и осталось непонятным. За исключением того момента, что если бы он взял упреждение поменьше, то мог бы и зацепить. После чего выход к своим стал бы проблемным и даже невозможным. С едой было нормально, с водой чуть хуже, ибо в села и хутора я так и не зашел, а прочие источники не всегда радовали. Но – не пустыня же, хотя чистую воду приходилось экономить. Просто кипятить взятую воду приходилось аккуратно, потому как костерок на оккупированной территории слегка демаскирует, а под сомнительную у меня не было лишней посуды. Кстати, пару раз натыкался на соленые озерца. Может, они могли и за лечебные сойти, но мне отчего-то хотелось пресной воды. Но еще раз повторю, это сильно не мешало. За вторым рукавом Хорола встретил наше боевое охранение, которое меня сначала обстреляло, потом обматерило, я им ответил упоминанием их предков, происходящих от лесных зверей и пиломатериалов. Дальше диалог был более плодотворным. Как выяснилось, это даже ребята из нашей дивизии, только из другого полка. Дивизия наша тогда занимала оборону по Пслу от Остапья до Сухорабовки. Может, и до каких других сел, но тут я уже точно не знаю. В штабе полка, куда меня вскорости препроводили, мои «документы» вызвали некоторые сомнения, которые в беседе успешно развеялись, поскольку я назвал и место расположения штаба дивизии, и командира дивизии (и что он именно полковник Афанасьев), то, что один полк воевал за Днепром, а также некоторые другие детали. Поскольку мой полк еще не выходил, то меня оставили у себя, пообещав потом вернуть в целости и сохранности обратно. Спасибо, что хоть так подсластили пилюлю, а не просто сказали: «Шагом марш!», хотя кто потом отдаст красноармейца, потому как и у самих некомплект… Правда, бинокль отобрали, сказав, что не положен он рядовым. Да, не положен, как и ТТ, но про него я помалкивал. Про карту – тоже, но если мы сейчас будем отходить, то ценность ее будет равняться ценности бумаги, ибо мы скоро выйдем за ее границы. Карабин не понравился и здешнему ротному, но он тоже не имел возможности его заменить сразу. День сурка какой-то получается. Снова документы, снова карабин, который мозолит глаза, но который, тем не менее, остается… Вообще что-то странное выходит. Вроде как к своим вышел, должна душа рваться на части от радости, а у меня только усталость и ворчание на разные мелочи бытия. Может, это та самая депрессия? Не похоже. Один знающий человек мне сказал, что при депрессии должен обязательно быть запор. А то, что в «бабских» журналах пишется про депрессии у звезд – это «белый шум» и заполнение пустого места в журнале измышлениями на популярную тему. Ладно, утром увидим, депрессия это или нет. Пока же меня поставили на пост на входе в село, я стоял и тихо страдал от несовершенства мира и самого себя: выйдешь к своим – ан не радостно, да еще и с ходу на пост ставят. Сплошное мучение Даниила Заточника: «Кому Переславль – а мне Гореславль, кому Белоозеро – а мне оно смолы чернее, ибо не развилось там счастие мое». От мыслей о Наташе я прямо силой удерживался, иначе свалился бы в черную бездну тоски. Пока еще так, на краешке ее и в раздражении, но не в горе. Но нужно удержаться на этом краешке. Вот и вышел «праздник со слезами на глазах». Правда, я еще сохранил критичность восприятия и понимал, что могло бы и похуже выйти. Скажем, посадка и разбирательство, не шпион ли я, или вообще плен. Осталось только утешать себя, что раз вышел живым и не раненым, а лишь раздраженным и лишившимся бинокля – значит, я еще для чего-то нужен. Или просто везет. Утро показало, что депрессии явно нет, спать хочется, ибо практически не спал со всеми этими делами, кухня не прибыла, так что завтрак отменяется – все нормально, вполне рабочая атмосфера. Пора идти на берег рыть себе ячейку. Жизнь подолжается, раз у тебя есть заботы и от тебя что-то требуется. «Пойду и подопру». Ячейку копать не потребовалось – отделение уже окоп выкопало, надо только кое-где его углубить. Со мной стало в нем восемь душ, пулемет в наличии был, автоматов, правда, не досталось, самозарядок – тоже, но гранаты имелись. У меня сразу же спросили, не богат ли я табаком – увы, нет. Вообще стоило подумать о других и попавшийся мне кисет у дамбы взять, но что уж там, задним-то умом. Отдал одну из найденных банок, чтобы народ с утра не ходил голодным. Оказались внутри бычки в томате – значит, завтрак будет. Я по утрам люблю чай и кофе, а остального можно и по минимуму. Так что нагрел водички в консервной банке, кинул туда заварки, и с сухариком вполне пошло. Теперь можно ход сообщения углублять и свое место обихаживать, как там мне удобно. И два дня обихаживал, пока не начался отход. До того была относительно тихая жизнь с редкими артналетами от немцев. В этом отделении народ собрался аж из трех областей: трое – из Харьковской, двое – из Киевской, остальные – из Полтавской (считая и меня тоже). Так что можно было наблюдать спор между первой столицей и второй. К тому времени в столицах УССР побывал и Харьков, что оставило в сердцах наших харьковцев (слово «харьковчанин» они не использовали) неизгладимый след, но вот теперь столицей был Киев. Так что периодически имела место быть шутливая перебранка на тему «Зачем Киев сделали столицей, если Харьков до сих пор больше». Ну и прочие доказательства того, что их город лучше, научной доказательной базой не обладающие. Сержант Веремейко обычно посмеивался, но когда Семен-харьковец в пылу полемики заявил, что Киев – это контрреволюционный город, политизацию спора задавил в зародыше. Под угрозой нарядов вне очереди спорящие вернулись к сравнению красоты протекающих через города рек и стоящих памятников. Насчет рек харьковчанам обычно было нечем крыть, так как две протекающие через центр города реки однозначно проигрывали одному Днепру. Еще сложно было побить козырь возраста Киева и разных древних памятников в нем. Харьковцы в битве сразу переходили к новым заводам и новым районам, что строились у них. Вот тут мяч переходил к «первой столице». Еще приятное воспоминание было о баньке, особенно после известных обстоятельств с выходом из окружения. Дальше все началось сначала: отход, новый рубеж, с него нас сбивают ударом или обходом, мы снова отходим. Все дальше и дальше на восток. Закончилась Полтавская область, началась Харьковская. К началу октября дивизию вывели в резерв и даже пополнили: люди были из Ростовской области и еще откуда-то. Но передышка была ненадолго, и пополнение нам значительной силы не придало. Соседний полк был выдвинут на фронт, потому как обозначилась угроза Богодухову, а позже и наша очередь пришла. После недели или чуть больше сдерживающих немцев боев продолжился отход. Кажется, это было 16 октября. Через неделю немцы взяли Харьков и Белгород. Но это было уже из их последних сил. Как оказалось, за Харьковом преследования отходящих не было, да и от нас немцы отстали. Между остановившимися фашистами и нами осталось довольно большое расстояние. Ситуацию немцам подпортила распутица, так как в грязи застряли оставшиеся машины. Поэтому довольно долго в образовавшейся многокилометровой нейтральной полосе ходила лишь пешая разведка. У нас организовывались небольшие группы добровольцев, которые ходили туда и утаскивали брошенное при отступлении полезное имущество. Попадались даже полковые пушки и минометы. Я тоже раз вызвался, и нашей группе досталось довольно много винтовок и два ручных пулемета. Ну и разное добро в ящиках и мешках. Пришлось даже посылать людей обратно за лошадями и сбруей, а мы, ожидая транспорта, пока ночевали в брошенном хуторке. К следующему обеду прибыли две пароконные подводы, мы полезное погрузили и двинулись обратно. Увы, в результате похода ротный вспомнил про мой карабин и приказал взять вместо него вырученную винтовку. Вот, называется, достарался! Инициатива наказуема! Теперь таскай на горбу лишний килограмм нагрузки! Хотя ворчал я больше для порядка. Даже если бы не пошел и не ходил по дороге отступления, отправился бы кто-то другой и винтовку эту принес. Так что пару месяцев пофорсил с карабином – и хватит, горб отдохнул… Год шел к концу, уже было достаточно холодно и снежно. Бои на нашем участке пока затихли, но вроде как это должно быть ненадолго. Зимой должно начаться наше контрнаступление. Значит, и нас это ждет, хотя дивизия в результате всех минувших бед явно требовала пополнения и довооружения. На нашу роту приходилось шестьдесят с небольшим человек, в третьей роте было что-то около сорока пяти. В пулеметной роте не знаю, сколько точно, но «максимов» у них всего пять. Как и ручных пулеметов в нашей роте. Ротный миномет один на весь батальон, и то его только сейчас спасли из нейтральной полосы. Я читал в свое время про него, что он был снят и у нас, и у немцев с вооружения из-за слабости действия. Возможно, что и слаб, но пришлось пару раз полежать под их огнем при неудачных атаках – ой как нехорошо оказалось. Пулеметы прижимают огнем, а дальше работают эти крошки. Эдак неспешно начинают с какого-то фланга и долбят вдоль цепи. Когда лежишь в воронке, то близкие взрывы тебя не достают, но поневоле думаешь, что будет, когда эта мина свалится к тебе в воронку. Видел и это воочию – слившийся с взрывом крик и затем куски тела, полетевшие вверх. Прощай, Василий, вечная тебе память… За это время я прошел много, считай, от Днепра будет километров с триста, а то и побольше, но вот приблизился ли я хоть чуть-чуть к Наташе? Сколько километров или месяцев (про годы и думать не хочу) осталось до встречи с ней? «Ответ знает только ветер», – мне так отвечал батя, когда я спрашивал у него что-то такое несусветное. Вот и сейчас я получаю тот же ответ… Дивизию вскоре с передовой убрали, и мы попали в резерв, где и пребывали почти до Нового года. Пополнить – тоже пополнили. В тыл мы уходили с шестью оставшимися в отделении, а сейчас стало десять. Есть куда еще расти, но уже лучше прежнего. И нам, рядовым бойцам, легче – реже в наряд попадаешь. Так что мы отдохнули, отъелись, отогрелись, а затем пришла пора наступать. Слухи поползли ближе к середине месяца, что вот и нам скоро, а не только под Москвой или под Ростовом, вперед идти. И политрук провел политзанятие о том, что нас ждут Курск и Белгород и пора освободить эти города от фашистских захватчиков. 28 декабря все и началось. Но наступление получилось какое-то непонятное, если не сказать больше. Авиации своей мы практически не видели (собственно, к этому можно было уже привыкнуть, но надо бы к наступлению что-то показать), нашу артиллерию пополнение явно обошло – даже в первый день гром ее на слух был жидковат. Оттого и продвижение пошло медленно и тяжело. Выходившие из боя раненые говорили, что немцы за это время хорошо врылись в землю. Сидят они в хорошо укрепленных селах и на высотах, а промежутки между ними простреливают огнем, ну и из глубины работает артиллерия, особенно когда прижатые пулеметами цепи залягут. Наша же артиллерия ни их огонь подавить не может, ни разбить пулеметы в домах и на колокольнях. Дивизию бросили в бой, но тоже как-то непонятно. То в атаку бросили отдельно наш полк, мы взяли хутор Зеленый и еще какую-то деревеньку. Потом нас обратно оттянули. Через некоторое время пошел в бой 59-й полк[14], но неудачно. Его отвели назад, на место полка стали мы и атаковали – с тем же результатом. Хорошо, что зимний день короток, и до темноты мы не все померзли в поле. Хотя еще часа два, и явно бы обморозился – перекрестный огонь слева и справа такой, что головы не поднять. Очереди пулеметов идут настолько низко, что кажется, будто волосы от пролетающих пуль шевелятся. Это, конечно, нервное, но именно так ощущалось, хотя понятно, что неправильно. Спасибо еще, что минометы немецкие молчали, а то был бы всем со святыми упокой. А через день это село взяли, и не грудью, а обходом, с другой стороны. Потом снова нас выдернули. К Новому году мы, наверное, километров на десять продвинулись и заняли вряд ли больше шести сел и хуторов, если судить по рассказам. В Новый год тоже наступали. Впрочем, народ к этому празднику особо ничего не питал. Это в наши дни люди оба новогодних праздника отмечают, а с тех пор, как устроили такие вот зимние каникулы для всех, так и вообще не знаю, как просыхают после окончания загула. В это же время о нем и говорили мало. Обычно в таком стиле: «Вот год кончается, что нас в следующем ждет?» В первый день нового года мы опять ходили в атаку и брали село Марьино. Правда, безуспешно, но подошли достаточно близко. Придали батальону две полковые пушки, потому дело пошло чуть веселее. Вот в Марьино немцы сидели до упора и ушли только через три дня. Наш полк обратно вернули в резерв, а я ходил в санчасть личико обрабатывать. Как раз подъехал санный обоз с ранеными, и пока ими медики занимались, мы успели переброситься словами с теми, кто в сознании был. Оказалось, немцы держались упорно, хоть обходили их с обоих флангов, и ушли уже только тогда, когда стало совсем невмоготу. Что со мной было? Да невовремя из воронки высунулся. Мне близкая очередь вогнала замерзший кусок земли в правую бровь. Мозги не пострадали, но крови было изрядно. Тогда я думал, что надо будет, когда вернусь домой, отращивать брови покустистее, чтобы красоту шрам не портил. Или само хорошо затянется? Иногда раны на лице бывают весьма и весьма, а глядишь, ходит парень после них, как и был, а шрамик нужно специально высматривать: где же он тут находится? Потом нас таки окончательно вывели в первую линию, и мы несколько раз пытались взять три деревеньки. Взяли только одну. Вроде как все силы были направлены на Обоянь, в нее даже ворвались и частью заняли. Немцы подтянули резервы и остановили наступавших. А потом перешли к отжиманию нас обратно, и это у них получилось. Продвинулись мы недалеко, километров на двадцать, наверное, и отходить пришлось тоже не так сильно. Вернулись на позиции, что и были до наступления. В конце января была вторая попытка наступления, результата снова почти что не было. Такое вот неброское и неудачное наступление получилось. Хотя в местах с очень знакомыми названиями – Обоянь, Прохоровка, Курск. Да, в следующем году… А кто вспомнит села Бобрышево, Пселец или Нагольное? Или хуторок Черниково? Два раза в него врывались, и только после вечернего удержали. Дворы хоть и деревянные, но попробуй взять. В стенах сараев и домов пропилены амбразуры, вокруг – снежные валы, да еще облитые водой, которая замерзла. Хорошо хоть, под снегом утонули минные поля, потому падаешь на него и не боишься подорваться. Колючку немцы частично из-под снега поднять смогли, ну а эти снежные заборы еще и не перескочишь. В узкие пропиленные амбразуры гранату черта с два закинешь… Дом близок, словно локоть, но не укусишь. Потом подвезли противотанковую пушку, и мы ее с радостью таскали по улице от домика к домику: два снаряда в окна – и немцам не до смеху. Можно и брать. Пушка с нашей помощью прямо летала, но потом мышцы жутко болели, я на адреналине сразу этого не почуял – еще бы, ура, мы ломим, как писал Александр Сергеевич. А во время боя и пушку таскал в большой компании, и во дворы врывался. В разбитое окно летит граната, добавляя туда дыму, пламени и шороху, а затем уже и мы. Дым и пыль еще от снаряда не совсем осели, а тут еще граната или две, оттого не видно ни бельмеса, потому ты лишь каким-то шестым чувством ощущаешь, где немец прячется. Те, кто плохо ощутил, получают пулю в упор или даже очередь. Хорошо ощутил – штык входит в немца «до характерного хруста». Насчет хруста – это такой невеселый черный юмор, хотя и он бывает, когда попадешь в район ребер. Нас-то учили колоть пониже, но ведь тут не в ростовой стойке на дворе, поэтому попадаешь где придется и как получится… И не один раз, а несколько, если не застрянет острие в пришельце с запада. Оттого-то и говорили товарищи сержанты Волынцев и Веремейко, чтоб кололи «ниже сисек», тогда не будет застревать. Мне отчего-то показалось, что гранаты при взрыве дают сейчас больше дыма, чем я помнил по 11-й дивизии. Может быть, это и не ошибка, потому как могли после начала войны чем-то худшим по качеству гранаты начинять. Вот такая была операция, не очень удачная и не очень известная. Зато наводящая на мысли: а сколько солдат полвойны отвоевало, участвуя в таких вот малоизвестных операциях, которые, наверное, только в энциклопедиях и есть? И сколько там в них погибло «в безымянном болоте, в пятой роте, на левом»? Потом живые вернулись с войны и не рассказывали про то, сколько воевали за крохотный городок Велиж, вплоть до ведения подкопов, как во времена Ивана Грозного, и подрыва мин в них… Ну и понятно, что вслед за этим я сам подумал. * * * Как я относился к своим противникам, то есть к немцам? Они у меня… Вот сейчас употреблю шибко ученое слово – не персонифицировались. И не только тогда, когда мне на голову падали снаряды с их стороны, и сложно сказать, кто это там стреляет и откуда. Я их видел и вблизи, и совсем в упор, и мертвыми, и живыми. Наиболее точное отношение к ним – как к песчаной буре. Иногда принимающей какие-то образы, а иногда выглядящей как поток песка в глаза. Помните фильм «Мумия-2»? Там было войско царя Скорпионов, или Анубиса, то есть песок иногда приобретал форму подобия этого бога и пытался убивать людей каким-то оружием, иногда просто летел черной массой. Убьешь его – рассыпался на отдельные песчинки. Вот какое-то такое опасное и безликое скопление врагов. Подземные чудовища, которых нужно отправить обратно под землю, к Анубису. Но что именно будет происходить с ними под землей – какая разница! Закончилась суровая и снежная зима, теперь следовало ожидать жаркого лета. Как-никак, это уже зона такого климата, когда зима холодная и снежная, а лето жаркое и чаще сухое. Но в любом смысле слова все будет правдой – лето сорок второго выдалось страшно жарким. И май этого года тоже, хотя больше в переносном смысле, потому как мы в мае только-только начали переходить на летнюю форму одежды. Климат тогда отличался от моего времени. 12 мая мы наступали, приблизительно уже дней шесть, после чего остановились. На сей раз все было организовано получше, немцев мы спихнули, и довольно далеко. Правда, до Белгорода и Харькова осталось еще много километров, но нашу армию извиняет то, что она наступала для обеспечения фланга наступающих соседей, которые в итоге застряли, а затем застряли и мы. И вообще, лучше всех здесь наступали армии, несколько позже сгинувшие в Барвенковском котле от удара немцев в основание нашего выступа. Затем пришла очередь наших соседей, которых постепенно отжали за границу Харьковской области. Наша дивизия в этом наступлении не участвовала, хотя, может, какие-то подразделения из нее брали на помощь ударной группе. Так что мы слушали орудийный гром и гадали, когда же придет весть о взятии Харькова. Судя по тому, что я раньше читал, фронт достаточно неплохо подготовил операцию, и, собственно, успех под Харьковом больше зависел от того, у кого окажутся крепче нервы, и он выждет подходящий момент для сокрушительного удара. Дело в том, что удар готовили и немцы, но маршал Тимошенко их опередил и успешно начал продвигаться вперед. Южная ударная группа фронта успешно выходила во фланг харьковской группировке и поставила немцев перед выбором – или забирать части и соединения из своей ударной группировки на защиту Харькова (отложив свое наступление в долгий ящик), или медленно готовиться к этому удару (рискуя потерей Харькова). К первому варианту склонялся командующий немецкой группы армий «Юг», но в Берлине настояли на втором. И тут был такой нюанс: если бы Тимошенко активно вводил свои танковые корпуса и еще дальше продвинулся ими, то немцы могли не выдержать и решиться на отказ от окружения сил фронта. Может, даже вообще на отход из Харькова. Но так не случилось. Ввод в дело танковых корпусов был задержан, и возможность победить ушла. Но это я знал как человек из будущего, а пока вздыхал и ждал того, чего дождаться было нельзя. Как жил я с февраля по май? Как обыкновенный рядовой пехоты. То есть много работал, иногда отдыхал, вздыхал по культурному отдыху и по Наташе, которых мне так не хватало. Хватало только работы – вот этого было всегда вволю и до офигения. Ну сами посудите. После январских боев мы отошли частично на свои старые позиции, частично – нет. Во втором случае надо брать и долбить скованную морозами землю, отрывая окопы и ходы сообщения. Ломом и на полный профиль. Прошло время, снег начинает таять, и мы снова беремся за инстумент, доделывая траншеи и прочие сооружения. Зачем? Ну, вот в феврале мы отрывали траншею с учетом того, что лежит двадцать сантиметров снега. Да, потом снег этот тает, вот и надо бороться с этой напастью. Плюс и вылезают разные огрехи, нам не видные, но заметные начальству, да еще и начинается совершенствование обороны. Минные поля, еще проволока, дзоты. Про них сейчас расскажу. Я опять попал в пулеметчики, и понятно, что во вторые номера и на «максим». Этому предшествовало пополнение, которым нас напитали очень неплохо. Но вновь призванные были явно недоученными. Встречались среди них и ребята из-за решетки, решившие стать более полезными стране, но это еще не так страшно. А вот то, что знали они военное дело на уровне меня под Кингисеппом, это было значительно хуже. Вот и приходилось искать людей, кого можно оторвать от дела. Ведь наличные пулеметчики – они же еще и своим делом заняты. А тут есть в стрелковом взводе два типа, признавшиеся в том, что знают устройство пулемета. Саша, который может как второй номер, и Максим Федорович, в гражданскую воевавший пулеметчиком на бронепоезде. Вот их и припахали вместе с разными другими, а потом командир пулеметной роты Давиташвили (глядя на него, в жизни не подумал бы, что он грузин), когда получил не только пополнение народом, но и два новых пулемета, пошел к комбату и выпросил нас к себе. Наш ротный бросился в бой за дело своей роты, но не преуспел. «Поздно, закомпостировали». Так что судьба описала петлю, да еще и двойную, ибо сидел я уже в дзоте. Это, конечно, не тот дот, что был близ Нарвского шоссе, но как бы его бюджетный вариант. Два наката бревен, семьдесят сантиметров курской земли сверху и двойная стена спереди, где между стенами засыпана тоже земля. В расшифровке – деревоземляная огневая точка. Вообще он послабее, чем наш «Чонгар», но бывали же не столь мощные доты. 75-миллиметровый снаряд должен держать, так сапер-инструктор говорил. Мины-то точно удерживал, это мы уже ощутили, только земля между бревнами немного осыпается на голову или за шиворот. Так, чтобы помнили, что это все не шутки. Кроме дзота мы подготовили еще три открытые площадки для смены позиций под огнем. Собственно, из дзота мы старались не стрелять, чтобы не открыть свое местонахождение. Стреляли обычно с открытых площадок. Причиной было то, что дзот наш был с амбразурой, направленной к противнику. Когда открываешь огонь, открываешь и себя ему тоже. За тобой будут охотиться, а стойкость нашего «сарайчика» к огню по амбразуре невелика. В «Чонгаре» наши амбразуры закрывали бронезаслонки в 40 миллиметров. Пули ее не брали, огнеметная струя тоже не пробилась за нее (мой тогдашний первый номер успел закрыть заслонку, оттого мы и не погорели, как куры в духовке). Комендант говорил, что она выдержит и снаряд противотанковой пушки. Со вторым таким же, попавшим в то самое место, уже никаких гарантий, но все же. А у нас тут амбразуру закрывала только деревянная плаха на петлях, которая чисто для маскировки. Были еще и другие маленькие нюансы вроде отсутствия принудительной вентиляции и отсоса угарного газа, которые и в доте не всегда справлялись, а здесь бороться с угарным газом будет только сквозняк. Жили мы в блиндаже чуть в стороне, потому как в самом дзоте было тесновато – два на полтора метра. То есть набиться погреться еще можно, но вот воевать всем расчетом – нет. Поэтому обычно мы там находились втроем – первый номер, второй номер и подносчик. Начальник же наш когда был с нами, а когда выходил и, как горный орел, обозревал окрестности. Немецкие снайперы нам не докучали (возможно, их в тамошней дивизии совсем не было), зато пулеметы и ротные минометы старались вовсю. Батальонные вступали в дело только иногда, группой и старались достать наши станковые пулеметы, а просто беспокоящих налетов от них почти не было. Зато их младшие братья действовали активно. Если с немецкими пулеметами мы старались бороться, то как достанешь ротный миномет? Мы – никак, потому наилучший способ борьбы с ними был пассивный, то бишь либо перекрытие, либо побыстрее смыться. Пулеметы же регулярно портили нам жизнь. Как днем, так и ночью, как прицельно, так и бесприцельно. Просто запустят очередь впритирку к брустверу и прочешут траншею. Кто невовремя высунулся – тот покойник или раненый. Мы тоже устраивали с ними дуэли. Если наш пулемет на открытой площадке и мы видим, что немец безобразничает, то его тоже обстреляем. Немец мог смотаться от греха подальше, а мог и в перестрелку с нами вступить. Были у них такие герои. У нас было преимущество – щит, хотя иногда его снимали, чтобы лучше замаскироваться. Вот тогда чувствуешь себя как-то неудачно. Вроде как и щит – это не панацея и всех не прикрывает, но сняли – и у тебя ощущение, как у голого, что гуляет возле рассадника комаров. Попадали ли мы в немцев в таких дуэлях – возможно, и да, а точнее пусть скажет кто-то другой. Второй номер смотрит больше на ленту, как она идет и сколько еще осталось. Все остальное – второстепенно. То, что они затыкались и меняли позицию, это однозначно. Но кроме этого изменения положения были еще две предпосылки. Комсорг батальона подходил и спрашивал, как у несоюзной молодежи, не желаю ли я стать комсомольцем. Но тут камнем преткновения встала моя религиозная позиция. Я, хоть не сильно религиозен и в церкви бываю раз в год, но атеистом не являюсь, поэтому ничего из этого не вышло. Еще меня наш командир стрелковой роты Шепелев склонял к тому, чтобы я в военное училище пошел. И тут сам виноват: сказал бы, что у меня пять классов образования, когда в списки заносили, так и не спрашивали бы. А так хитрость проявил, но недостаточную: вместо десяти классов, что закончил, сказал, что восемь. В это время, правда, школа разделялась не так, как в наше, и неполное среднее было не восемь классов, а семь. Так что я невольно выступил как человек, что решил учиться и дальше, но не смог. Увы, я хоть в школу и ходил (не без прогулов, правда), сильно себя наукой не нагружал, за что теперь бесконечно стыдно, что, допустим, английского практически не знаю. В памяти остались только те слова, что на панелях управления бытовой техникой есть. По географии приходится регулярно пополнять знания. То есть я каждый раз, будучи за компом, специально изучал материал про один-два города, чтоб хоть иметь представление о стране, в которой я живу, и про те города, где не был и, может, и не буду. Про алгебру вообще молчу. Но, правда, на практике мне ее знания пока ни разу не потребовались. Так что приходилось тратить время на то, на что мог и не потратить. Ах, да, про военное училище. С этим тоже не получилось. Пришлось сказать про глаза, что меня медкомиссия в училище завернет обратно. К командирам ведь требования по здоровью жестче. Ротный, несколько раздосадованный, меня отпустил, а потом ситуация с уходом в пулеметную роту. Я подумал, что теперь его, наверное, своим видом раздражать буду, но ошибся. При встрече никакого неудовольствия от лицезрения меня во взоре не было.