Я уже говорил, что страдал от культурного голода. А как тут быть? Не дом, однако. Кино последний раз смотрел еще в декабре, и был это тот самый «Чапаев». Тут мне вспомнился рассказ про одного ушлого кинопрокатчика, только из более позднего времени. Его посылают в район с уже всеми много раз виденным фильмом «Парень из нашего города». Вот он в каждом населенном пункте и писал афишу: «Состоится кино «Парень из нашего Старгорода». В следующем: «Парень из нашей Ивановки» и так далее. Формально-то он прав, хоть и хитрая зараза. Книг у меня было две, и я их читал, пока еще был в состоянии. «Золотой теленок» и наставление по «максиму». Правда, и темнело рано, да и надоедало одно и то же читать. Но куда денешься, и свободное время все же случается, хотя столько дел вокруг – и пулемет, и своя винтовка, и работы в траншее, и наряды, и содержание себя в порядке… Хорошо, что забежал в ту хатку и подобрал Ильфа с Петровым. Еще там был учебник арифметики, но ему уже давно пришел печальный конец – раскурили. Некоторые курящие еще и ворчали, что бумага толстовата, но их одергивали, дескать, на дворе декабрь, листьями не воспользуешься, да и другой бумаги нет, радуйтесь тому, что имеется. Конечно, политинформации нам регулярно проводили, содержимое газет читали и пересказывали, но я привык к большему и постоянно ощущал себя недокормленным новостями. Нельзя сказать, что это было в новинку, но, увы, хотелось бы получше. Спасение было в пении. Хотя голосом меня природа обделила, да и инструментов в наличии не было, но ведь можно петь и без сопровождения. Здесь к этому относились проще: поет человек знакомую песню – подпоют, незнакомую – послушают. Могут и подбодрить, если слова понравились. Вот со словами были проблемы, потому как в мое время слова песен были не всегда созвучны людям прежних лет, да и не было акустического фона, что маскировал бы разные огрехи автора текста. Поэтому я старался выбирать из современных мне песни разных фолк-групп, какие смог вспомнить. Конечно, песни про ведьм и оборотней – это тоже не совсем созвучно, но хоть понятно и просто. Да и достаточно складно. Рассказать можно еще многое, про еду и про разговоры в нашем расчете, и про прочее. Но я расскажу вот о чем. В начале июня был какой-то непонятный день. Все время мне страшно хотелось спать, давило на голову, как будто надвигалась гроза. Я невыразимо тупил и своего командира расчета Васильева раздражал этим. Первый номер Максим Новодворов был человеком деликатным, поэтому только вздыхал, ожидая, когда же я полноценно голову задействую. Но кое-как день прошел, и даже при этом со мной ничего страшного не случилось. Видимо, я подозревал, что надо делать все помедленнее, авось кто-то заметит и скажет, что не туда вставляю пружину, и вмешается. Но пришло время отбоя, я свалился на нары и заснул. В этот момент внезапного сабантуя не случилось, потому глаза спокойно закрылись, и сознание нырнуло в царство снов. В нем я увидел Наташу, сидевшую на камне у берега не то реки, не то болотца и еще босиком. Это резко бросилось в глаза и отчего-то заставило беспокоиться. Хотя ну что в этом особенного? Но думал я об этом не раз и с какими-то дурными предчувствиями. – Жду тебя, Сашенька, даже все жданки прождала, а тебя все нет. Понимаю я, что далеко и незнамо где нахожусь, запросто не отыщешь, но ты уж постарайся. Холодно тут и сыро нам… И я проснулся от холода. А вот с чего холодно мне стало? В блиндаже скорее душно и жарко, чем холодно, а у меня зуб на зуб не попадает. И как посетил отхожий ровик, то и воистину убедился, что холодно – это не у нас внутри дзота, а за дверью. Да, увидишь такое и сильно запереживаешь. Что это, вещий сон, или просто настолько долго ее не видел, что Наташа сама пришла в сон? «Темна вода во облацех». Ну, то, что я от нее далеко и давно меня нет, это все понятно. О том, что меня уже долго нет в Питере, а тесть может приехать и увидеть мою записку – я эту мысль затолкал поглубже, ибо об этом думать вовсе нестерпимо. Что Наташа заговорила прямо как персонаж фильмов про старину, вообще непонятно. А то, что она босиком… Мне отчего-то пришла в голову мысль, что существуют простые и понятные поводы разуться, но это все не то, ибо в этом имеется какой-то смысл. Однако повторюсь, все размышления были пустыми хлопотами. Так вот я и мучился два с лишним дня. Потом мне стало опять холодно, как будто я в холодильник мясокомбината попал, да еще и налегке. День был теплым, а тут такой колотун, что руки даже не дрожат, а прямо-таки дергаются. Максим поглядел на меня, потом, не говоря ни слова, подошел и потрогал мой лоб. – Да у тебя, Саша, прямо огневица-трясовица! Голова – как печка горячая! – Откуда же ей такой взяться? Вроде как не чихал и не кашлял… Максим скомандовал нашему подносчику патронов Седых, чтобы он сбегал за санинструктором. Тот рванул в траншею, а мне аж дурно стало, такая слабость накатила, что я откинулся на стенку дзота и понял, что сейчас по ней съеду на пол. Прибыл наш ротный саниструктор Борис Красногородцев, на меня взглянул, сочувственно хмыкнул и пощупал лоб. Жар и его испугал. Поставили мне термометр, и Седых с Борисом следили, чтобы я градусник не выронил, потому как новый вместо него дадут не скоро. Пяток минут мне показались годом. Тридцать девять! Ешкин кот и его кошка! У Бориса в сумке нашлось что-то такое горькое, я эту пилюлю проглотил, и меня отвели в блиндаж. Температура не спадала несколько часов, меня всего трясло, уже не от холода, а от жара, пока все не кончилось. За каких-то полчаса я буквально истек потом, но жар спал, после чего я попробовал встать и ощутил себя юным котенком, что выбрался из коробки с мамой-кошкой и пошел по полу куда-то, спотыкаясь и шатась. Ноги были прямо как не свои. Я даже не помню, когда себя так паршиво чувствовал. Пожалуй, после контузии у дота и то получше было. Мне еще раз дали пилюлю, и я ею чуть не подавился. Потом постепенно отошел и два дня чувствовал себя относительно неплохо, а потом опять все повторилось. Жар, озноб, на мир глядишь, как через желтое стекло, и все такое прочее. Борис глубокомысленно сказал, что это малярия. А может, и желтуха. В общем, надо меня к врачу, потому как и то, и другое – это не для него задачи. Так что я лежал, слушал болтовню Бориса и ждал прихода батальонного фельдшера. Пока наш санинструтор рассказывал, что он родом из Красногородска на Псковщине и что про его родину говорят, что там город красный, река – синяя, а все жители черного рака боятся, мне стало еще хуже, потому я из-за жара совсем отключился и даже слышал все через раз. Вроде как доносилось, что раз глаза у меня пожелтели, то это скорее желтуха, чем малярия. Под данный научный диспут я окончательно вырубился. В итоге я оказался в городе Воронеже, сначала в инфекционном отделении, а потом – в обычном. Желтухи у меня не нашли, но малярия таки присутствовала, да еще какая-то упорная, плохо поддающаяся лечению. В чем именно ее упорность заключалась, я не знаю, но запомнил, что когда меня стали кормить акрихином (та еще гадость), у меня развилось состояние, похожее на то, как если бы я пару бутылок пива залпом выпил[15]. Не знаю, что испугало сестричку в этом, но она дежурного врача позвала, и они мною занялись. Потом это не повторялось, но с тех пор меня спрашивали, не чувствую ли я похожего, когда очередной раз акрихин давали. В итоге сожрал три его курса, раз – неделю и два раза по пять дней, а между курсами – трехдневные интервалы. Я что-то слышал, что при лечении малярии старыми препаратами можно было и оглохнуть, но меня это миновало, хотя кожа стала желтой. Лечащий врач сказал, чтобы я не боялся, это бывает часто и само пройдет. Ладно, походим и так. И походил бы, да пришлось эвакуироваться – в последних числах июня немцы начали наступление и вышли вскорости к городу. Сначала нас убрали в поселок со странным названием – не то Хава, не то Халва, а попозже – в некрупный городок или поселок Анна. Там война оказалась от нас в сотне километров, и даже грохот орудий не доносился. А бои уже шли за сам Воронеж. Судя по тому, что рассказывали вновь поступившие раненые, немцы быстро дошли до города и заняли его западную часть, что лежит на правом берегу тамошней реки. Левобережная часть осталась пока за нами, правда, заречная эта часть была куда скромнее размерами. Правый берег реки здесь выше, поэтому с него немцы видели противоположный и артиллерией громили незанятую ими часть города. Про состояние отступивших частей народ говорил, что десяток дней отступления обошлись дорого, и без окружения не обошлось. Так что по левому берегу опять шла «тонкая красная линия». Как-то все знакомо получается, не ждет ли меня плавание через реку и что-то из уже пережитого в прошлом году? Поскольку в защите города я не отметился, то может случиться его взятие. Я пытался спрашивать насчет речки, но народ при госпитале много не рассказал. Они даже название ее точно не знали. Как оказалось, это не Дон, как думали некоторые, а река Воронеж. Про нее сказали, что она неширокая, сильно петляет, ширина невелика, да и вброд кое-где перейти можно (был такой перешедший с ростом в полтора метра). Вот и все, что мне удалось узнать. Но больших болот вроде как вдоль речки нет, так, обычные топкие места, как во многих поймах. Ладно, надеюсь, ребята ничего не напутали, потому как я уже курс лечения заканчивал, так что могу достаточно быстро оказаться на берегу этой речки. Хорошо, если плавать через нее не придется. Анализы показали, что паразиты из меня изгнаны, явно близится выписка. Правда, военврач Илья Федосеевич задумчиво сказал, что часть инфекции может сохраниться в печени, поэтому она при благоприятных условиях может поднять голову. Скажем, я переутомлюсь, промерзну – и лихорадка опять трепать будет. Да, как оказалось, иммунитета от малярии практически нет, поэтому, если я буду шастать по болотам с комарами, могу еще раз заболеть. Уже не из-за того, что в печени осталась зараза, а за счет новой ее порции. Пока война, куда денешься, будешь там, где понадобишься, но вот после войны Илья Федосеевич мне бы не рекомендовал жить в болотистых районах. И на Кавказе тоже. Я поблагодарил за рекомендации, но не все из них воспринял близко к сердцу. Разве что про рецидивы. Я надеялся вернуться обратно в свое время, и тогда все это решится получше. Судя по рассказам, в мое время люди малярией не болели, разве что заражались, попадая куда-то в Африку или места наподобие. Комаров-то хватало, но от них было только эстетическое неудовольствие. Меня обычно они ели мало, да и не расчесывал я их укусы. Вот Наташа от насекомых сильно страдала, но она поясняла это тем, что кровь у нее первой группы, оттого ее едят поедом, ибо она для летающих вампиров вкусна. Да и удержаться и не почесаться – выше сил. А вот тут раз – и укусили, да еще и как надежно! Наверное, такие гнусные комары до моего времени не дожили, все были убиты дустом. А дожившие и расплодившиеся – это бывшие лузеры, которым раньше ходу не было. Я вспомнил одного парня с предыдущей работы, который что-то не очень законное делал в Африке и заболел малярией. Он утверждал, что его вылечили тремя или четырьмя таблетками. Сожрал их сразу и задавил малярию. Вот название он четко не помнил. Сначала он сказал, что трихопол, но потом добавил, что нет, это не то. Трихополом другую болячку давил, неинфекционную. Как потом выяснилось, это его от пьянства трихополом лечили, а таблетка, видно, на вкус похожая была, вот он и попутал. Но ладно, пусть даже не трихопол, а другое. Врачи же должны знать, что именно! Так что надо будет анализ сдать и при нужде пройти курс лечения. Глава пятая Дня через три меня с командой таких же бывших ранбольных отправили на фронт. Увы, мои вещички в сидоре частью стали жертвой кого-то ушлого, кто туда разок залез и некоторые полезные приобретения вынул. Но, правда, не все, видимо, у этой крысы в человеческом образе времени мало было. Шинель моя осталась в блиндаже, а в ее специально пришитом внутреннем кармане – ТТ. Я пистолет в нем обычно таскал, лишь на посту и в атаках перекладывал его поближе к руке. Жалко. Больше чем полгода он у меня был, правда, стрелял из него всего раза три, и то дважды для обретения навыков. А по живой цели – в том самом Черникове, будь он неладен. Не стал прозревать шестым чувством, в каком закутке немец в дыму прячется, а обстрелял все возможные углы. На шестом выстреле угадал и угодил. Да, не грех бы снова таким разжиться. Старший команды пошел к коменданту станции, и спустя часа четыре ожидания посадили нас на поезд, разместив на платформах с полевыми кухнями и грудами ящиков. Наше присутствие часовых смущало: а вдруг кухню в карман засунем и с собой утащим? Потому они грозно бдили и порыкивали, если опасно близко очутишься возле штабеля. Поезд, что называется, подпирал все наличные столбы и до Воронежа тащился почти до утра, то бишь часов двенадцать. И то до самого города не дошел, а высадил на каком-то полустанке, дальше пришлось топать пехом. Правда, ворчание по этому поводу в народе быстро прекратилось, потому как позади послышались взрывы бомб. Да, рассвело, и немцы прилетели на работу. Мы большую часть дня топали до Новой Усмани. По дороге нас обстреляла пара «мессершмитов», пронесшаяся очень низко, но никого не задевшая. Видимо, мы дернулись не в ту сторону, куда рассчитывали фашисты, потому и не пострадали. А идти на второй заход они не стали. Марш меня вымотал, потому как за месяц с небольшим лежания в госпитале я обленился и давно ничего тяжелого не таскал. То есть пару раз помогал санитаркам, но вот постоянной каждодневной работы в госпитале не было. Да и первое время вообще приказали вставать только по нужде, чтобы хуже не стало, но что могло случиться, то военврач не пояснил. Вот и детренировался. Но не я один начал кашлять и задыхаться. Да и раны, недавно зажившие, еще у людей побаливали. В итоге удалось пристроиться на попутные машины. В кузове были ящики со снарядами, но лучше быстро и опасно ехать, чем хорошо и безопасно идти. Да и как-то к разным опасностям привыкаешь, и часть из них не кажется тебе чем-то опаснее, чем переход оживленной улицы. Не чувствуешь опасности в этом, в других же случаях звенит внутри тревожный колокольчик. Сейчас у меня не звенело, и ожидание оправдалось. Ехали, пока с шоферами было по пути, потом снова поперли через поля наискосок. Еще десяток километров – и село Масловка. «Станция Березайка, давай вылезай-ка!» И нам пришлось вылезать. Еще пару километров от штаба – и вот 460-й полк 100-й стрелковой дивизии, день открытых дверей. Дивизия только сформирована, но от красноармейцев с опытом никто не откажется. По крайней мере наш комполка так и сказал. Что интересно, для командира полка у него звание было маловато – капитан. Но не будешь же спрашивать, отчего. Так что я сначала оказался в отделении сверхштатным, но потом одного красноармейца убрали, переведя в другое на место заболевшего. Да, пока мы двигались из госпиталя к фронту, меня грызло ощущение, что я безоружен. На лечении, когда температура полезет к сорока, не до оружия. Сейчас же ощущение было неприятным, но вполне оправданным. Мало ли, случится очередной прорыв немцев, и попробуй с ними бороться, взяв пайковую селедку за хвост и разгоняя ею пехоту и танки. Но и в дивизии оружие нашлось не сразу, а через двое суток. Пока не вооружился, придали меня расчету ручного пулемета, и ходил я на дневные и ночные учения как их вьючный транспорт. А что, я даже говорить могу и при нужде пулеметчика заменю, ибо диск вставлять умею и изготавливать к стрельбе – тоже. Стрелять – это как выйдет, но тем пулемет и хорош, что очередь исправляет ошибки прицеливания. Вовка и Васька (так звали пулеметчиков) немного понаслаждались бесплатным транспортом, но халява быстро кончилась: выдали мне винтовку, и каждый стал таскать свое бремя. ППШ в отделении, кстати, был, а вот самозарядок – ни одной, хотя вообще я их здесь видел. Наш отделенный командир был из кадровых, четверо – из ребят, которым недавно восемнадцать-девятнадцать стукнуло, остальные, почти поровну, делились на бывших саперов и запасников, которых призывали в конце зимы – в начале весны. Насчет саперов. Я удивился, но, как оказалось, под Вологдой для чего-то собрали кучу саперов, наверное, аж несколько тысяч человек, и они вокруг города и в области разное полезное строили. А весной части расформировали, и их передали в пехоту. Правда, за зиму они поработали всласть, а вот оружию и тактике учены практически не были. А как им учиться, если у них в части было всего несколько винтовок, не то пять, не то шесть, да и те иностранные, и пользовались ими только для караульной службы. Так что учиться пришлось весной и в начале лета, когда их в стрелки передали и оружием обеспечили. Что именно саперы под Вологдой строили, я спрашивать не стал. Вдруг это военная тайна. Повоевавших в отделении оказалось трое: командир, Федор Павлищев, побывавший на финской, и варяг в моем лице. Так что сейчас шла учеба: что еще не усвоили, то необходимо срочно усвоить. А это намекает на скорое выдвижение на передовую. Что же нас ждет? Штурм Воронежа или будем по Дону обороняться? Насколько мне помнится, фронт довольно долго стоял по Дону, почти до Сталинграда, а это уже приличное расстояние. Вот насчет теперешней своей дивизии я точно не знал, что ее ждет. Ну так и остальные тысяч десять человек из нее тоже этого не ведают. Вот комдив знает, если уже в штабе армии побывал и задачу получил. И кто-то из штаба, а остальным пока не положено. Они слушают канонаду из Воронежа и ждут команды. Кстати, голос артиллерии из Воронежа доносился куда мощнее, чем с юга. Насколько я представлял, дальше к югу река Воронеж сольется с Доном. Значит, там стреляют реже. Тогда, логически рассуждая, если нас после этого поведут на север, значит, нас ждет что-то серьезное, а если на юг – будем реку охранять. Да и снова, логически рассудив, получается, что Воронеж какую-то промышленность имеет, и населения там, как в областном городе, тоже немало. Так что воевать за него и мы, и немцы должны. Отвоюем город – промышленность будет на Союз работать, жители в армию призываться пойдут, когда нужно, на заводах трудиться и прочее полезное делать. Немцы в Воронеже удержатся – значит, у нас не будет воронежских заводов и воронежских людей. Воспользуются ли немцы здешними заводами и здешними жителями как бесплатной рабочей силой? Кто его знает. Но даже если и совсем нет, то нас они их лишат. Я почему про это еще и думал? Потому что в мое время слыхал: вот зачем тот город обороняли? Мол, оттого его перепахали артиллерией. И штурмовали другой – зачем? Зачем тот же Берлин брали? А вот и затем. Пока Берлин гитлеровский, у Гитлера на два миллиона (или сколько там) людей больше, и на двадцать заводов (а может, и больше) тоже. Когда они взяты у Гитлера – Гитлер слабее. С учетом обстановки весны сорок пятого взятый Берлин даже без Гитлера в нем оставляет у Германии не так много територии, населения и заводов. Да и брать Берлин нужно огромными силами. А чтобы поддерживать в нем порядок, этих сил нужно совсем не так много, да и то будет не армия, а НКВД. А освободившиеся силы Красной Армии пойдут из Берлина брать остальное, и у Гитлера останется еще и еще меньше. Вот такая вот мысль у меня получилась. Может, до этого и без меня уже додумались, но я это честно продумал сам и пришел к такому выводу. А пока дело пахнет штурмом Воронежа. Значит, скоро будет это: Пойдет, и Божье солнышко осветит блеск штыков На маковках высоких гор и выше облаков. За кровь своих товарищей умеет мстить солдат: За кровь их души нехристей столкнем штыками в ад![16] Гор тут таких не будет, ибо автор написал стихи о Кавказских горах. Но насчет ада я постараюсь. К 12 августа мы были готовы к наступлению. Как я уже говорил, левобережная часть оставалась за нами и активно расстреливалась немцами. Это был низкий берег, а правый, теперь немецкий, нависал над нами. А все закон Кориолиса: течет река с севера на юг, и правый берег у нее выше левого. Правда, есть извилистые реки, где на излучине все меняется, но тут, на Воронеже, все было классически. Неглубокая (ну, так я слышал) и не сильно широкая река Воронеж, с полкилометра поймы, за ней – Чижовка, не то предместье, не то захолустный район города, чуть подальше – центр. Через речку идет ныне взорванный мост, к нему через пойму – дамба с дорогой поверху. Вот такое будущее поле боя. Да, как оказалось, возле дамбы на том берегу – небольшой плацдарм, что за неделю до нас отвоевала одна из дивизий, оборонявшихся по берегу. А мы наступали правее их. Ночью на берегу готовились к утренней атаке, подтягивали орудия для стрельбы прямой наводкой по тем пулеметам, что будут бить по переправе. Саперы заготавливали нужное для постройки штурмового мостика. Что такое штурмовой мостик? Это такое переправочное средство, узенький мосток на поплавках. Поплавки делались из какой-то прорезиненной ткани, и саперы их набивали сеном. Сверху них – узенький настил, лишь немногим шире полуметра, а в качестве перил – натянутый трос. Когда бежишь через него, он под множеством ног ходит, аж страшно становится, и думаешь, что такое он не выдержит. Лекарство от этих дум одно – беги быстрей и не смотри ни назад, ни вбок. Пулеметные очереди свистят над головой, в стороне взлетают столбики минных взрывов, а ты беги, вдруг успеешь быстрее, чем немцы в мостик мину всадят! Мины падают то в воду, то в грязь, то на землю, потому сверху на тебя валятся то вода, то грязь, то огрызки какой-то травы, а ты все равно беги! За тобой все равно земли нет, есть только та земля, что под тобой и впереди тебя! А то, что тебя бьет то мелким осколком, то воздухом от разрывов, то грязь и лягушки падают – ничего, вот добежишь и все это немцам припомнишь: и осколок, оцарапавший руку, и эту чертову лягушку, что на плечо свалилась, как эполет, черт ее раздери еще раз после немецкой мины, за все, на меня упавшее! Да, бежишь не след в след, а с разрывом метра с два. Когда тащить «максим» собрались, сапер сказал, что надо пореже после него идти, метра так в три или чуть больше, так как тяжело. Нет, стоп, это был уже второй штурмовой мостик. Да, саперы его делали быстро. Собирали прямо на воде, метра три-четыре в минуту, а потом соединяли. Четко ребята поработали. Потом говорили, что этот комплект может и под плотики пойти, просто будет не сплошная лента, а куски его – паромчики. Можно пулемет, можно миномет перевозить. Вот лошадь вроде нельзя, так как она тряского мостика боится и взбрыкнуть может, вылетев за настил. Наступали, конечно, не только мы. Видимо, подошли из резерва несколько дивизий, вот они и ударили, и даже авиация нашлась, не только немцы над городом летали. Даже группа ополченцев участвовала, дня два я их видел. Нужные люди. Вот откуда нам, нездешним, знать, что за улица Двадцатилетия Октября? А она к дамбе спускается. А еще там несколько улиц с названием «гора». А кого же это гора была? Не то кузнецов, не то каких-то других, что с металлом работают. Улица Серго была, кажется, еще и Фрунзе. Ну и разные переулочки с простыми названиями типа Банный, Кленовый и Яблочный. Нет, вроде как Банного не было. Чего он мне тогда вспоминается? Ну, пусть не будет его там. Как-то все не очень хорошо отложилось в памяти, лучше бы сначала то, потом это, а после третье, четким порядком и в той же последовательности, но не вышло. Смесь получилась: этот мостик и проклятая лягушка, потом немецкая траншея, к которой бежал и боялся подорваться на мине, потом немецкая каска, по которой я врезал прикладом со всей широтой натуры. Что было дальше? Вроде бег по ходу сообщения, кидая по пути трофейные гранаты. Я-то знал, как из них шнуры выдергивать, спасибо интернету, а Федя Крошкин, что у меня шел за спиной, как выяснилось, не ведал, потому кидал просто так. Немцу тоже некогда разглядывать, он и отпрыгивал за поворот, а нам в итоге то и надо было – сами до него добежали, и насаживается немец на штык, когда снова дернется обратно. А в том переулке, что я счел Банным, меня чуть не прибило. Наша мина упала недолетом и прямо под яблоню, где я устраивался. В общем, на меня свалились и яблоня, и яблоки, а были они райскими, то есть такими мелкими и кислючими, которые люди так просто не едят, а из них варенье варят или самогон гонят… Я потом долго вытаскивал сучки, опилки и яблоки откуда мог. Пара яблок даже за обмотки завалилась. Увы, сапог тогда не было – где-то пропали между Корочей и Воронежем. Выдали мне ботинки, и восстанавливал я уроки Островерхова, как обмотки наматывать. Хороший был дядька, а что с ними стало – сплошная тьма истории. Ну и горелой взрывчатки нанюхался, в мине ее с полкило, так что духу от нее много, да и глаза ест не хуже разных баллончиков, популярных в наше время. Но водой поплескал на глаза, и хуже не стало. …Удара немцы явно не ждали, и сразу пошло неплохо, хотя и с потерями. Но подъем был душевный, такой, что давно не ощущал, да он не только у меня чувствовался. Наш политрук роты попал под очередь пулемета, его вынести хотели, а он: дескать, не надо, вперед, прорвемся в центр, а я пока так полежу. Вернулись позднее – умер уже от ран. Может, если бы потащили к медикам, то и жив был бы, но ощутил он, что наша берет, и на себя махнул рукой – все для Победы! И жизнь свою – тоже. Так что плохо у меня августовские бои отложились. Воспоминаний много, но как-то кусками, как лоскутное одеяло бабушкино, только одеяло-то бабушка сметала воедино, а у меня оно все никак не сойдется в целое. Больше всего потерь было в первые четыре дня, когда отделение ополовинилось. Да и среди оставшихся многие просто не ушли к медикам. Командир отделения чем-то в голову получил, да так, что каска еле налезала на бинты. Трофим Мишков тоже уходить отказался, хотя ударили его штыком в бок. Вот это он зря делал, но на своем настоял, и рана так у него и зажила. А мы его перевязывали. Наши пулеметчики от близкого взрыва аж оглохли, но тоже остались в строю. На меня это долбаное дерево свалилось, потом фонарь под глазом в рукопашной, еще эта вот царапина на руке, которую получил от осколка, и поясницу ободрал обо что-то. Но, ей-ей, не помню, чем это меня – или в двухэтажном доме осколком гранаты, или когда я через забор перелезал… Да, мы не уходили, но вроде как у меня и раны, и все остальное не тяжелое, а силы они тоже пьют. Побежишь в обход, перепрыгнешь через забор, а приземлился – и больно станет той самой пострадавшей пояснице, да и другим местам тоже. Вроде как и недалеко прошли, но вот высотки, что над Чижовкой нависают, и уже мы на них. А до берега – ну, наверное, с полкилометра будет. Только они нам дорого дались. Приходило и пополнение, и в нем были тоже потери. В первоначальном составе полным-полно было вологодских, еще и архангелогородцы, а также из Коми. С пополнением приходили ребята из госпиталей и почти местные – из Липецка и Тамбова. А Саша Горюнов, что стал вторым номером вместо тяжелораненого Клима, был из Саратова, весной ему девятнадцать стукнуло, но он не усидел дома, хотя у него бронь от железной дороги. Вот и пошел на фронт. А вот где он погиб? У строительного института или дальше? Нет, точно под строительным. Что еще интересное было? Подводная переправа! Как я по штурмовому мостику бегал, я уже говорил. Были и паромы на тросе. А вот как немцев чуток отдвинули от реки, то сделали подводную переправу. Река Воронеж не сильно чтобы и глубокая, потому кто-то додумался устроить как бы подводную дамбу. Только она до поверхности не доходила, а где-то на полметра или чуть меньше была ниже уровня воды. Саперы и другие собирали кирпич, обломки бетона и прочее и укладывали под водой. Стройматериала в разбитых домах левого берега и на заводах хватало. Вот и получилась дорога, немцами не видимая, но пригодная. Хотя немцы переправу обстреливали постоянно. И артиллерия работала, и самолеты ее отыскивали. Что не попало в реку, то по берегам ложилось. Так что доставалось и резервам, и тем, кто дожидался переправы туда или оттуда, из-за речки. Днем, конечно, немцы не давали переправляться, потому все оживало ночью. И они тоже старались. Как мы их ни отодвигали, а обезопасить переправу от огня было никак. Южнее моста с бугров немецкие зенитные автоматы работали (феерическое зрелище – поток их разноцветных трасс, что идет к мосту) и дивизионная артиллерия. И какие-то очень тяжелые пушки, про которые говорили, что они аж с двадцати километров бьют. И каждую ночь они били, сотрясая воду, землю и все остальное. Кстати, насчет отсутствия болот рассказ был не совсем правдивым – они-таки были и сильно сужали возможность переправы, потому народ и жался ближе к этому мосту. Легче стало только в ноябре, когда мороз сковал реку льдом. С переправой тяжелых грузов сложности остались, но люди ходили уже без опаски. Ну, конечно, если не влезть в полынью от снаряда. Э, это я сильно ушел дальше от рассказа про август. И вот за институтом мы застряли. Не помогали перетащенные на плацдарм полковые и противотанковые пушки, так как немцы приняли меры. Контратаки, огонь артиллерии, даже танки появлялись. Гул моторов я слышал, и снаряды от них рядом рвались, но разглядеть детали не мог. Может, это были танки, а может, самоходки, не разберешь. Да и какая мне разница? Бронеединица – и все. Нет, я читал про разные их варианты и про то, что часть из них вообще полностью брони не имела, но я ведь не противотанкист, чтобы выбирать, куда снаряд ей засадить. Моей винтовке ее все равно не взять.