— Тебе ведь, кажется, уже четырнадцать? — задумчиво уточнил Марко, а потом еле слышно добавил: — Что же, пожалуй, через несколько лет я приеду за тобой, чтобы забрать взамен этого твое сердце. Могла ли я услышать в своей жизни что-то еще более прекрасное? Пристально глядя в глаза, он медленно поднес мою руку к своим губам, слегка прикоснувшись ими к коже над кружевной перчаткой. Обычный вежливый жест, но меня словно электрическим разрядом ударило. Кузен усмехнулся, продолжая улыбаться, и вдруг мне показалось, будто в его зрачках, устремленных прямо в мои, мелькнуло что-то очень опасное — хищное, жестокое. Но я моргнула, и уже ничего странного больше не замечала, скорее всего, привиделось. Я тут же напрочь выбросила увиденное из головы, зачарованная магией его вкрадчивого голоса, а особенно его словами. Этот день промелькнул для меня, словно одно мгновение. К сожалению, Марко, вежливо раскланявшись, простился со мной еще до окончания праздника. Безумно не хотелось расставаться, но, конечно же, я не посмела даже поинтересоваться причиной такой поспешности или спросить, когда увижу его снова. Не исчезла лишь надежда, подаренная его обещанием. Как обычно, нас оставалось лишь несколько человек из почти трех сотен воспитанниц. Вся группа разъехалась вместе с родителями на каникулы, и большая спальня встретила меня непривычной тишиной. Но, пожалуй, впервые за все годы пребывания в пансионе, мне от этого совсем не стало грустно. Скорее, наоборот, в тот момент я испытывала потребность побыть одной. Меня переполняли радужные мысли и сокровенные чувства, ни с кем не хотелось этим делиться, даже с Энни, которая всегда меня понимала, и от которой прежде у меня не было секретов. Кажется, для меня пришло время первой настоящей осознанной влюбленности. Многие подружки уже рассказывали о подобном. Они ведь пользовались возможностью хотя бы дважды в год общаться с родными и соседями, среди которых, конечно же, имелись и ровесники, и взрослые молодые люди. Когда они, вернувшись после каникул, взволнованно прижимая руки к груди, с придыханием и дрожью в голосе рассказывали о вспыхнувших чувствах к соседу-студенту или молодому секретарю отца, о клятвах верности, и даже жгучих поцелуях и любви до гроба, мне это казалось наигранным и неестественным, словно бы пересказанным из дамского романа. В пансионе, очевидно, чтобы избежать малейшего соблазна, или, тем более, скандала, весь мужской персонал состоял из пожилых сторожей, дворника, садовника, истопника, хромоногого полотера, и доктора. Причем, белыми из них были только двое последних. Я же, после страшных событий моего детства, с большим опасением и неприязнью относилась к чернокожим мужчинам. Впрочем, подобное вообще характерно для девушек-южанок конца ХIХ века. Так что, до поры до времени, все мои симпатии ограничивались книжными героями, да детскими мечтами о златовласом принце. А теперь я даже не пыталась заснуть, вспоминая по минутам сегодняшний праздник, те сладостные ощущения от руки Марко, поддерживающей меня во время танца, от его улыбки, и самое главное — от его слов. Я сжимала в руке маленькое золотое сердечко и чувствовала, как сама не могу перестать улыбаться. Марко сказал, что через несколько лет он заберет мое сердце. А мне казалось, что он уже его похитил, даже если сам еще не понял этого. Возможно, несколько лет для кого-то показалось бы очень долгим сроком, но я была согласна ждать сколько угодно. Ведь что еще могли означать эти слова, кроме того, что я очень нравлюсь своему кузену, и он непременно приедет, чтобы сделать мне предложение? Вот так и появилась у меня большая личная тайная — первая наивная влюбленность, которая, я ничуть не сомневалась, и являлась той самой настоящей великой любовью на всю жизнь, о которой писали поэты и мечтали все девушки. Утром мою радость омрачило страшное известие об ужасной трагедии, произошедшей после вчерашнего праздника. Растерзанные тела двух воспитанниц были обнаружены истопником в дровяном сарае. Тут же вызвали шерифа, тем не менее, насколько знаю, расследование не дало никаких результатов. Обе девочки обучались в старших группах. Одна — сирота, а вторая оказалась оставленной в пансионе на каникулы за какую-то провинность. Выяснилось, что никто даже не мог сказать, поднимались ли девушки после праздника в спальни или же, воспользовавшись общей суматохой, смогли незаметно выйти из здания прямо в бальных платьях. Верхняя одежда несчастных так и осталась в гардеробной, несмотря на то, что погода в тот вечер оказалась не самая подходящая для прогулок — холодно, ветрено и сыро. Конечно, мне никто не сказал, что именно обнаружил истопник, но история это настолько всех шокировала, что поневоле я то и дело ловила обрывки разговоров взрослых, из которых складывалась ужасающая картина преступления. Обе девушки перед смертью лишились невинности, на шее у каждой следы укусов, прочные корсеты разодраны, что невозможно сделать руками обычному человеку, грудные клетки проломлены, как предположил шериф, чем-то тяжелым, хотя орудие преступления найдено не было. Сердца у несчастных были вырваны, а в зияющих ранах лежали плотные куски картона, наподобие визиток. Одну такую карточку шериф мне показал, когда опрашивал возможных свидетелей, и поинтересовался, не видела ли я у кого-то подобных. На размокшей картонке темно-бордового цвета вытиснена фраза золотыми буквами: «Iter habeam in voluntate Dei». Подобных визиток я прежде не встречала, а вот сама фраза на латыни была мне более чем знакома. «По воле Бога», — эта фраза постоянно звучала в церкви, неоднократно слышала я ее и от падре Джиэнпэоло. Но какой преступник посмел бы так кощунствовать? Если только сам дьявол? Но едва ли повелитель преисподней стал бы оставлять свои визитки. Но самое ужасное, по словам очевидцев, это ангельские улыбки на лицах убитых, словно они уснули и видели хороший сон. И совершенно непонятно, почему никто не услышал ни крика, ни стона в ночной тишине. Несколько дней в пансионе царил страх на грани паники. Это был беспрецедентный случай, трагедия, с какой еще не сталкивались стены заведения за всю историю его существования. Наверное, каждого встретившегося с подобным в первую очередь одолевали гнетущие вопросы о нечеловеческой жестокости и бессмысленной ее демонстрации. Какие демоны могли овладеть разумным существом, чтобы превратить его в страшную убийцу? Ответов на этот вопрос никто дать так и не смог, следствие зашло в тупик, а в сердцах людей, в том числе и моем, надолго поселился страх. А ведь и я могла оказаться на месте одной из тех несчастных девушек, не поспеши я уединиться в своей комнате. Чтобы избежать повторения случившегося, меня с тремя младшими девочками поселили на время каникул в одну спальню, где с нами всю ночь оставалась воспитательница, а на воротах вместе со сторожем, а также в холле пансиона круглосуточно дежурили полицейские. Теперь мне и мечтать не приходилось о том, чтобы уединиться в саду хоть ненадолго, воспитательницы не оставляли нас ни на секунду. Да я и сама, пожалуй, не рискнула бы выйти одна за дверь. Тем не менее, после каникул постепенно все вернулось в прежнее русло, разве что присмотр за нами еще более усилился, и мы сами стали осторожнее. В конце концов, все сошлись во мнении, что подобное зверство мог совершить лишь умалишенный маньяк или язычник, потому что ни один богобоязненный человек в здравом уме не способен на столь страшное преступление. Глава 7 Прошло еще четыре года моего пребывания в пансионе. Ужасная трагедия забывалась, постепенно обрастая вымышленными подробностями и превращаясь в страшилку для новеньких. Я терпеливо дожидалась, когда Марко сочтет меня достаточно взрослой, чтобы приехать за мной и исполнить свое обещание. Девушки имели возможность покинуть пансион, достигнув возраста замужества, но для этого, естественно, требовалось согласие родителей или опекунов. Мне еще в позапрошлом году исполнилось шестнадцать, но, возможно, мистер Аластер отказал моему кузену. Или Марко считает меня еще недостаточно взрослой? А, может быть, он хочет, чтобы я сначала закончила колледж? Или он опять находится где-то в отъезде по своим мужским делам? По крайней мере, опекун, приезжая поздравить меня с днем рождения, ничего мне о нем не говорил, а я, естественно, не имела права спрашивать. Но ни разу у меня и сомнения не мелькнуло, что кузен не выполнит своих слов. Значит, я просто должна ждать столько сколько нужно, хотя бы до самого окончания пансиона. Среди прочих знаний, которыми мы овладевали по программе женского колледжа, много внимания уделялось подготовке по курсу сестер милосердия, а уход за больными являлся его важной частью. Поэтому, когда в нашем лазарете появлялись заболевшие, старшие воспитанницы непременно привлекались как к исполнению обязанностей сиделок, так и, под руководством доктора или его помощницы, к выполнению различных медицинских процедур. Старенький лекарь, обучавший нас премудростям своей профессии, работавший при пансионе, не отличался особым рвением и не мучил воспитанниц разными новомодными лекарствами. Почувствовав даже небольшое недомогание, девочки с удовольствием обращались к мистеру Ламберту Годтфри. Он никогда не отказывал нам в возможности законным образом увильнуть от скучных занятий, денек-другой провести в лазарете, где не нужно было просыпаться рано утром по звуку колокольчика. Худощавый подслеповатый старичок с аккуратно подстриженной бородкой, насквозь пропахший лекарствами, был с нами неизменно добр и никогда не разоблачал даже откровенных симулянток. Пощупав пульс, деликатно прослушав легкие через сорочку с помощью деревянной слуховой трубки — стетоскопа и заглянув сквозь пенсне в горло, покачав седой головой, он обычно назначал очередным «страдалицам» постельный режим, усиленное питание, а в качестве лечения солодковую микстуру от кашля и лакричные пастилки. Также, по указанию доктора Ламберта, его помощница или старшие воспитанницы делали больным компрессы, уксусные обтирания, для укрепления организма давали по ложке вино Мариани с листьями коки, а при сильной лихорадке — порошок из коры хинного дерева. Но иногда, к сожалению, случались проблемы и посерьезнее. И когда познаний мистера Годтфри оказывалось недостаточно, то собирался медицинский консилиум. Из городского госпиталя вызывались другие врачи в помощь нашему. Тогда в ход шли уже не только мятные капли, но и инъекции, которые с помощью большого страшного шприца также делала нам помощница доктора. Таких тяжелых больных, требующих особого ухода, обычно помещали отдельно, в маленькие комнаты лазарета, где стояло лишь по одной кровати с тумбочкой да стул для сиделки. Так и в этот раз, когда одна из воспитанниц, вернувшись после рождественских каникул в пансион, тяжело заболела дифтерией, а следом за ней и еще двое, для их лечения привлекли дополнительные силы. Как ни старались оградить пансион от распространения инфекции, вскоре и я оказалась на больничной койке с дифтерийным крупом. Несмотря на получаемое лечение, внезапно умерла самая первая заболевшая девушка. Руководство пансиона переполошилось и сообщило о болезни родственникам воспитанниц. Но я об этом ничего не знала, потому что уже лежала с сильной лихорадкой, с трудом дыша через забитое пленками горло. Время болезни я почти не помню. С трудом мне удавалось разобрать голоса врачей, негромко обсуждающих варианты лечения и вероятность того, что я не выживу. Но это меня почему-то совсем не пугало, да и вообще почти не вызывало эмоций, возможно, мне все это чудилось. Потом я, кажется, узнала раздраженный голос моего опекуна, отчитывающего нашего мистера Годтфри. Позже мистер Аластер обсуждал с падре Джиэнпэоло возможность моего венчания в таком состоянии и настаивал на своем праве как опекуна выдать меня замуж и дать за меня согласие на брак. А когда священник категорически отказал, опекун злился и рассуждал о наследстве. «Венчание? — всплыло в моем воспаленном жаром мозгу. — Значит, Марко все-таки решил посвататься. Значит, он где-то рядом!» Как ни странно, эта мысль вызвала во мне куда больше эмоций, чем известие о возможной смерти. Мне вдруг очень сильно захотелось поправиться, не могла же я умереть теперь, когда счастье так близко. А потом сквозь шум и звон в ушах я услышала новый голос, очень знакомый, и в этот раз измученный мозг выдал мне подсказку незамедлительно, да так что ни малейшего сомнения не возникло. Этот голос я ни с кем не спутаю! «Конечно же, это Марко», — уверила я себя, внутренне ликуя и ужасаясь одновременно, понимая, что принц застал меня далеко не в лучшем виде. — Не волнуйся, брат, я не позволю ей умереть, — уверенно произнес он. — Завтра она проснется здоровой. Нужно только проследить, чтобы она провела ближайшие сутки в постели, сам знаешь. Сейчас я дам ей лекарство, а потом рекомендую снотворное. Я не могла даже шевельнуться, не было сил, чтобы приоткрыть глаза, убедится, что это не горячечный бред, но я почувствовала, как уверенные пальцы разжали мне губы, и по воспаленному горлу стекло несколько капель. Вкуса я так и не ощутила и не могла понять, что это было, но вдруг стало удивительно хорошо. Потом последовал укол в плечо, голоса исчезли, а я провалилась в глубокий сон. На следующий день я проснулась с ощущением не только полного выздоровления, но и так, словно вообще не болела, а просто хорошо и крепко выспалась. Доктор Ламберт, которого позвала сиделка, зашедший вместе с двумя другими медиками, только ахнул и руками всплеснул, они все трое восхищенно заговорили о правильно выбранном лечении. Потом меня еще долго осматривали и ощупывали горло, убеждаясь, что я действительно абсолютно здорова. Когда помощница мистера Годтфри принесла мне чашку какао с молоком, и взбила подушки, чтобы усадить меня в постели поудобнее, я попыталась расспросить ее о моих ночных посетителях, но она очень удивилась и сказала, что все это мне, очевидно, привиделось в бреду. Да, действительно, моему кузену падре Джиэнпэоло разрешили зайти сюда, чтобы, как моему духовнику, выполнить положенные обряды, поскольку полагали, что я не доживу до утра, но никого больше не было, и уж точно не могло быть здесь этой ночью. «Получается, что это всего лишь сон», — разочарованно осознала я. Я никому не рассказывала о нем, но с большим удовольствием думала, что Марко оказался как бы моим ангелом-хранителем, явившимся в самый тяжелый и практически безнадежный для меня час. И пусть во сне, но он пришел мне на помощь. Какой же я была наивной и глупой в свои восемнадцать лет! Другая благочестивая девица и католичка, вознесла бы хвалу Всевышнему и заботливому падре, молившемуся в ту ночь за меня, что возможно и помогло, если как он утверждает, быть абсолютно искренним в своих молитвах. Я же тогда почему-то решила, что это моя любовь спасла меня, дала мне сил для выздоровления и очень долго эта мысль грела мне душу, лучше всяких молитв. Глава 8 И вновь все вернулось на круги своя, в пансионе вообще редко происходило что-то, выбивающееся из привычного распорядка. Я уже смирилась с мыслью, что мне придется пройти полный курс обучения, когда в день моего двадцатилетия в пансион приехал мистер Аластер, однако впервые за все время не один. Вместе с ним прибыли падре Джиэнпэоло и солидный молодой мужчина с правильными чертами лица и горделивой осанкой, в котором я с большим трудом узнала пухлого зануду Квентина из своего детства. Признаться, я очень удивилась их визиту в таком составе, но мне и в голову не могла прийти истинная его причина. Они дожидались меня в холле. Поздравив с праздником и задав несколько дежурных вопросов, гости приступили к главной цели своего визита. В присутствии классной дамы до меня довели, что, оказывается, много лет назад, вскоре после моего рождения, мой покойный отец и мистер Аластер заключили договоренность о том, чтобы породниться семьями. Я узнала, что еще в двухлетнем возрасте была помолвлена с Квентином, и с тех пор являлась его нареченной невестой. В первый момент я даже не поняла, о чем речь. Если подобное и имело когда-то место, в памяти совсем ничего не сохранилось, даже разговоров таких не припоминалось. Но, возможно, я была слишком мала, чтобы что-то запомнить. Или отец не считал нужным раньше времени говорить со мной об этом. С возрастающим ужасом, я осознавала, что все сказанное вовсе не шутка, и Квентин, достигший совершеннолетия, находится здесь для того, чтобы сделать мне официальное предложение уже от себя лично. И вот он, самодовольно улыбаясь и ничуть не сомневаясь в моем согласии, произнес положенные слова, взял меня за руку и выжидающе замер. Мой пульс бешено заколотился где-то в районе горла и висках. Больше всего в этот момент мне хотелось закричать: «Нет, ни за что на свете! Я не выйду замуж за Квентина, потому что я жду Марко!». Но ведь все одиннадцать лет, которые я провела в пансионе, главное и основное, чему меня учили — это беспрекословное подчинение главе семьи. До брака — отцу или опекуну, а после — своему мужу. Нам вполне определенно давали понять: нынешнее общество создано мужчинами и для мужчин. Девушка должна не только осознавать свою целиком зависимую роль, но и с радостью и благодарностью принимать ее. Эти непреложные истины словно в мозгу были выжжены. Не в силах противится тому, что я считала совершенно правильным и естественным порядком вещей, тем не менее, я не могла отречься и от Марко, и от своих чувств и тех обещаний, которые сама себе дала. Ни за что, не бывать этому! Ощущая себя настоящей преступницей, я отдернула руку, возможно, чересчур поспешно. Все в немом изумлении уставились на меня, классная дама аж рот приоткрыла, довольно неприлично, а я, впервые оказавшись в ситуации необходимости выбора между долгом и своими желаниями и чувствами, растерявшись и осознавая, что начинаю паниковать, постаралась хотя бы как-то оттянуть принятие решения: — Я очень благодарна за ту честь, которую оказывает мне Квентин. Но все это явилось для меня полнейшей неожиданностью. Я никогда прежде не думала о нем, как о своем будущем муже. Поэтому я прошу дать мне немного времени, чтобы я могла спокойно обдумать столь важный и ответственный шаг, — пролепетала я, стараясь, чтобы мой голос не выдал моего истинного отношения к происходящему. — Позволь, дорогая, о чем тут думать? — возмущенно нахмурился опекун. — Кажется, я объяснил тебе, что это воля твоего отца, он подумал об этом за тебя, и ты должна быть искренне ему благодарна. Вопрос этот давно решен. Квентин лишь из уважения к тебе выразил желание поставить тебя в известность лично. Но тут в разговор вмешался кузен: — Господа, позвольте мне на правах духовника поговорить с Мэри наедине. Аластеры, все еще недовольно хмурясь, попрощались, и мы с падре Джиэнпэоло прошли в часовню. Как только за нами закрылась дверь, благостное выражение лица кузена сменилось жестким, даже грозным и, сурово сдвинув брови, он начал резко меня отчитывать: — Что это еще за новости, Мэри-Нэлл?! — раздраженно воскликнул он. — Как ты посмела так позорить нашу семью?! Неужели ты не понимаешь, что твое согласие — это пустая формальность? Мистер Аластер мог вообще тебя ни о чем не спрашивать. Как твой опекун, он имел право принять решение за тебя, известив лишь о дне свадьбы. Тебе действительно была оказана честь, а ты лишь продемонстрировала, что обучение в пансионе так и не сделало из тебя истинную леди и не научило христианскому смирению. Я очень сожалею, что в свое время не настоял на монастырской школе, а теперь лишь остается надеяться, что хотя бы Квентин сумеет поставить тебя на место. Благо, он достойный сын своего отца, и не позволит капризной девчонке своевольничать. Твоя благочестивая мать сгорела бы со стыда, видя какой ты выросла, а отец, наверняка, не знает покоя в могиле, наблюдая за тем, как ты топчешь его решение своим неуважением. Чувствуя себя буквально придавленной к земле надвигающейся реальностью, тем не менее, я все-таки осмелилась задать вопрос: — Но, падре, как же это может быть формальностью? Ведь, если я у алтаря ответила бы Квентину «нет», разве Вы могли бы нас обвенчать? Кажется, эти слова показались кузену просто кощунственными. Зло сверкнув глазами, он, тем не менее, постарался скрыть свой гнев под маской иронии: — В таком случае, дорогая сестра, тебе потребовалась бы очень веская причина для отказа, — ехидно произнес он, заведомо уверенный, что никаких причин у меня в принципе быть не может, тем не менее, выжидающе уставившись на меня, ожидая моих аргументов. Сердце частыми и сильными толчками гнало кровь по сосудам так, что мне казалось, что я даже слышу его стук, к лицу приливал жар. В наступившей тишине я негромко ответила: — У меня есть такая причина, я не люблю Квентина, — мои слова прозвучали почти жалобно. Джиэнпэоло презрительно рассмеялся: — Ты действительно еще глупая девчонка, раз так рассуждаешь. Что ты вообще можешь знать о супружеской любви? Разве ты забыла, что устами наших родителей с нами говорит Господь? Твой отец, который смотрит сейчас на тебя с небес, позаботился о тебе, и со временем ты обязательно полюбишь своего мужа, и станешь возносить хвалу Всевышнему, даровавшему тебе это счастье. Это долг женщины, перед Богом и обществом. В противном случае, Мэри, тебя ждет монастырь. Об этом, будь уверена, я позабочусь, чтобы хоть как-то смыть позор с нашей семьи. Я растерянно молчала, не в силах разрешить внутренние противоречия. Ведь я даже не могла назвать имени Марко, не имея от него официального предложения. Те его слова, очевидно, не предназначались для посторонних ушей. Да и сомневаюсь, что для падре это могло иметь какое-то значение.