– Ты должна была. Я и сам бы его толкнул. Этот тип – засранец. Грубый, эгоистичный засранец. Я смотрю на него широко распахнутыми глазами, и мне хочется плакать оттого, что кто-то ко мне добр, кто-то на моей стороне. – Меня накрыла паника. Я понимала, это просто Том, и он никогда, но я… она меня накрыла. – Я понимаю. Он вкрай обнаглел, Эмми. Хочешь присесть? Кажется, тебе нужно посидеть, – Элиот быстро оглядывается на столы – все занятые – и на очередь в бар у входа, потирает подбородок, словно разгадывая головоломку. – Всё хорошо. Я просто хочу домой. Элиот кивает, смотрит на меня тёмно-карими глазами из-под густых тёмных ресниц. – Ну хорошо. Мы с Аной тоже уже хотели уходить, если честно. Я вызову нам такси. Если хочешь, поехали с нами. – Да, спасибо. Было бы здорово, – я смотрю на дверь, всем сердцем желая, чтобы Том не вышел. Я не хочу его видеть. На меня накатывает волна смущения. Лукас. Я хочу, чтобы вышел Лукас. Хочу поехать с ним в его пристройку, как раньше. Как в тот вечер, когда мы пошли в бар неподалёку, а потом в караоке – спустя два дня после того, как от меня ушёл Адам. Я пела балладу Бона Джови, смеялась и плакала в микрофон. Я хочу в пристройку, лежать рядом с Лукасом и смотреть викторины. Французские, в которых не понимаю ни слова. Лукас переводил их, пьяный, с набитым тостами ртом, и смеялся каждый раз, когда я говорила: «Пэт Шарп»[19] – наш универсальный ответ за неимением лучшего. – Можем пройтись, пока ждём такси. Я по себе знаю, прогулка успокаивает, а тебе явно… – Элиот? – Ана, с выражением лица злого полицейского, выходит из бара, двери тут же закрываются за её спиной. С её плеча свисает рыжеватая квадратная сумочка. Она о чём-то спрашивает Элиота по-французски. Он указывает на меня и говорит: – Эмми хочет домой. Я подумал, может быть, мы поедем вместе, поможем ей спокойно добраться… Она что-то говорит по-французски, быстро и жёстко, не сводя глаз с Элиота, ни разу не упомянув меня, чудовище в мятом платье. За её спиной появляется Том, его рубашка расстёгнута, на щеках красные пятна. Он видит меня, утыкается взглядом в телефон и шагает прочь. Ана идёт за ним. Элиот зовёт её на французском, но она не реагирует, быстро идёт вперёд, как учительница, которая только что разняла драку. Элиот кладёт руку мне на плечо, сжимает челюсти. – Ана сказала… будет лучше, если с нами поедет Том, – он кусает губу, её ноздри раздуваются. – Это полный бред, я знаю, но… понимаешь, я-то рад доехать с тобой на такси, убедиться, что ты нормально добралась домой… – Эм? – выходит Лукас, его щёки горят, глаза широко распахнуты. Увидев меня, он быстро подлетает, шаркая по тротуару. – Господи, с тобой всё в порядке? – он крепко, с силой обнимает меня, пахнущий лосьоном и алкогольными пара́ми. Я зажмуриваюсь и, когда открываю глаза, вижу, как Элиот медленно уходит вслед за Аной, держа руки в карманах. – Мне так стыдно, – бормочу я. – Я переборщила. Я знаю. – Нет, – твёрдо говорит Лукас. – Он переступил черту, а ты… ты просто среагировала. – Это всё потому что он… он меня остановил. Он… – Я знаю. Эм, не нужно объяснять. Не нужно ничего говорить. Он смотрит на меня и ждёт, но мне больше нечего сказать. Адреналин отпускает меня так же быстро, как нахлынул, и меня прорывает. Я плачу ему в рубашку. Да, я плачу, потому что мне стыдно, и потому что меня трясёт, и всё моё тело сжимает стыд и чувство вины, которые, я надеялась, уже давно меня покинули. Но больше всего я плачу оттого, что моё сердце разрывается, словно кровавая рана за рёбрами. Потому что я совсем одна и мне страшно. И я хочу рассказать об этом Лукасу, как рассказываю обо всём. И не могу. Я не могу, и вот почему так больно. Лукас смотрит на меня, откидывает прилипшие к моим мокрым щекам пряди волос, тонкие, как паутина, и я вижу, как он сглатывает, как шевелится его кадык. Он печально смотрит на меня, и я чувствую между нами неловкость. Тяжёлую. Густую. Неподвижную. Мы оба застыли, не шевелясь. «Скажи мне, – думаю я. – Скажи мне, что ты совершил ошибку». – Эмми, – шепчет он. Его губы остаются приоткрытыми, будто слова хотят выйти, но не могут. – Ты… ты женишься, – бормочу я почти неслышно. – Я знаю. На секунду мне кажется, что он сейчас меня поцелует. Я не хочу. И в то же время хочу. Но он глубоко вздыхает, говорит: «О Господи», – и делает шаг назад, будто только что очнулся. – Т-ты хочешь ещё выпить? Или поедем д-домой? Я смотрю на него. Мне хочется, чтобы он вновь шагнул ко мне, сказал мне, что чувствует то же самое. Но он проводит рукой по волосам, расправляет рубашку у шеи, и я вижу, как по нажатию кнопки, что вернулся уверенный Лукас. Всё понимающий, всё прекрасно осознающий Лукас. – Ты оставайся, – говорю я, – а я поеду. Обычно он спорит, настаивает, что мы поедем вместе, но сегодня лишь смотрит на бар, откуда грохочет музыка, и кивает. – Ты уверена? – Абсолютно, – моё сердце падает камнем, и, попрощавшись, я бреду в том же направлении, в котором ушли Ана и Элиот. Я иду и иду безо всякой цели, остановившись только раз, чтобы посмотреть в небо. Звёзды – как брызги белой краски на чёрном шёлке, и я хочу спросить: почему? Почему ты притянул меня к нему сквозь столько миль, если всё закончилось вот так? CD-диск № 4 Дорогая Воздушная Девочка, Трек 1. Потому что Трек 2. Я ненавижу Трек 3. Когда Трек 4. Ты Трек 5. Уезжаешь Воздушный Мальчик x Глава семнадцатая – Ты про того типа с бородой? Рози чешет нос. – С бородой? Эмми, у него никогда в жизни не было бороды. Даже маленькой щетинки. Если честно, не знаю, о чём я только думала. Я морщу лоб. – Уверена, ты говорила, что он очень волосатый. Майк. Майк, у которого байк. И борода. Рози смеётся, жуя сэндвич с креветкой. – Это была не борода, чучело! – А, ты думала, что это борода, но это оказалась грязь? – предполагает Фокс. Я в последний раз запускаю руку в пакетик с драже. – Нет, Господи, оба вы тупицы. Майк – тот, у которого патлы сама знаешь где. – А, вот оно что? Ну согласись, легко перепутать, – я сгибаюсь пополам от смеха и смотрю на Фокса, у которого такое выражение лица, будто он узнал, что высадка на Луну была ненастоящей, а запись сделана в студии. – Не понял? Рози смотрит на него, откусывает корочку от сэндвича. – У него грива, Фокс. Самая настоящая грива. Как… – она смотрит по сторонам, будто ища глазами подходящее слово. – Как диско-парик, только в трусах. Я хохочу, глядя, как Фокс гримасничает, словно пытается решить алгебраическое уравнение, и наконец заявляет: – Думаю, Майк был бы обескуражен, услышав такое описание его промежности. – Обескуражен, – Рози вновь заливается смехом. – Так говорит только моя бабушка. – Только твоя бабушка и я, – уточняет Фокс, прислоняясь к ней. Сидеть рядом с ними на августовском солнышке – лучшее лекарство. Лучше, чем куриный бульон. Я ничего так не хотела, как этого: вернуться на работу, увидеть их обоих, поболтать о свиданиях, о трудных сменах, о новых брюках Фокса всё с тем же огуречным узором. И о лобковых патлах, как выяснилось. Мне нужно было отдохнуть. Хотя бы немного собраться с мыслями, вернуться в колею. Эта ночь в баре сбила меня с ног, как песня, которая играла в тот вечер на Летнем балу, как случайно встреченный незнакомец, похожий на него, на Роберта Моргана. А потом – этот нелепый эпизод между мной и Лукасом, это напряжение. Я всё списала на алкоголь. Лукас странно себя ведёт, когда напьётся. Примером тому может служить любой Новый год. Или наш двадцать пятый день рождения, когда он клюнул меня в губы и сказал: «Мать твою, я тебя так люблю, Эм!» – прежде чем его вывернуло на тротуар. Но эта ночь показала мне, как мне дорог Шир-Сэндс. Утренние чаепития с Луизой под бурчание радио. Рози и Фокс. Тосты в кровати, глупые романтические фильмы. Тишина и возможность всё переварить. – Мне кажется, ещё одну свадьбу за такой короткий срок Эмми не переживёт. Я отвожу глаза от голубого горизонта.