Бар грохочет. Когда Лукас рассказывал мне о баре пятизвёздочного отеля в Булони, где он собирается праздновать свадьбу, я представляла себе дребезжащее пианино и абажуры в стиле 1920-х годов. Такого я не ожидала. Это почти лондонский бар в субботнюю ночь. В ушах звенит от музыки, которая накладывается одна на другую от звяканья стаканов и бутылок, от сотен голосов, намеренных всё это перекричать. Огромные синие панели за стойкой бара светятся в полумраке, и белые рубашки официантов кажутся тёмно-сиреневыми. Воздух окутан дымкой духов и вина. Люди толпятся на танцполе, и Том снова туда направляется, хотя уже провёл там полвечера, извиваясь, будто у него в трусах застряла целая семья живых угрей. – Весьма необычно, да, Эмми? – Мари смеётся, перегнувшись через Лукаса. Её рука лежит у него на бедре. Я киваю. – Он знает только одно движение. – Прости, не слышу! – Он знает только одно движение! – кричу я изо всех сил, а она смеётся и отпивает глоток коктейля. Ана взрывается хохотом, потому что Элиот сказал что-то смешное; я смотрю на него, он улыбается, отхлёбывает пиво. Рука Аны лежит у него на груди. Люсиль, подружка невесты, поглощена разговором с молодым человеком, который мог бы сниматься в рекламе одеколона. Он подсел к ней спустя десять минут после того, как мы пришли в бар. Ничего удивительного. Люсиль очень красивая. Как звезда фильмов пятидесятых. Вдвоём они кажутся кадром чёрно-белого кино – белозубые улыбки, мартини. – Не хочешь составить ему компанию? – кричит мне Элиот, пока Ана стучит длинными ногтями по экрану телефона. – Кому, Тому? – кричу я в ответ. Элиот кивает. Я встряхиваю головой. – Не хочу нарушать правила безопасности. – А я думал, ты не прочь у него поучиться, – Элиот смеётся, передразнивает движения Тома. Я тоже смеюсь. Элиот всегда меня смешил. Порой мне этого не хватало. Ана, нахмурив брови, смотрит на него, как будто гениальный комик, которым она восхищалась несколько минут назад, не оправдал её ожиданий. Потом переводит взгляд на меня. Я улыбаюсь, как бы говоря: «Ну разве твой парень не забавный?» Её лицо неподвижно. Она снова утыкается в телефон. – Такому ни один подкаст не научит, – кричит Элиот и вновь подносит к губам стакан с пивом, делая вид, что не замечает выражения лица Аны, её отношения ко мне, но я вижу его взгляд, чуть заметно скользнувший в её сторону. Я натягиваю улыбку, чтобы скрыть неловкость, делаю вид, что мне всё равно, что я не обращаю на Ану внимания. Лукас зарылся лицом в шею Мари, что-то ей шепчет, а она смеётся. Я пью и вдруг вижу, что Ана смотрит на меня. На этот раз она улыбается, обнажая зубы. – Твоё платье, – говорит она. Я инстинктивно опускаю глаза, перевожу взгляд на неё. – Что? Она что-то говорит, её улыбка застыла, словно приклеенная, и слова тонут в музыке. – Прости, не слышу! Ана смеётся, закатывая огромные круглые глаза, делает мне жест придвинуться ближе. Элиот смотрит на нас. – Я говорю: ты бы его погладила! – Погладила? – Да. Утюгом. Оно очень мятое. Хорошо, что здесь полумрак, потому что моя шея, уши, всё лицо при этих словах вспыхивают красным. Мятое? Кем надо быть, чтобы в шумном баре, перекрикивая музыку, сказать кому-то – дважды сказать кому-то – что его одежда мятая? Я чувствую, как сам собой морщится мой лоб. – А, – отвечаю я как можно беззаботнее, – наверное, помялось в чемодане. Она кивает, по-прежнему улыбаясь, но уже не почти дружелюбно, а язвительно. Потом поворачивается и что-то говорит Люсиль, а Элиот смотрит на меня, и его взгляд жжёт мне лицо. Я делаю вид, будто ничего такого не происходит, смотрю на танцующего Тома. Мои щёки горят, во рту сухо. Я чувствую, будто мой рост – меньше сантиметра. Я не гожусь для этого места. И дело даже не в том, как я выгляжу. Я наклоняюсь к Лукасу. – Пойду закажу ещё выпивки. – Я принесу, – говорит он и хочет встать. Элиот переводит взгляд на него. – Нет, нет, не надо, Люк, – кричу я слишком оживлённо, как часто кричат, перекрывая шум. – Да ладно, давай! – Не надо, – я встаю и выхожу из кабинки раньше, чем он успевает сказать что-то ещё. У меня почти нет денег, зато есть кредитная карточка на случай, если дела будут совсем плохи. – Вам взять? Лукас и Мари качают головами, улыбаются, показывают мне полные стаканы. Элиот отвечает: «Нет, спасибо». Люсиль и мистер Одеколон не в силах оторваться друг от друга. Ана не обращает на меня внимания. Ну и хорошо. Я иду к ультрафиолетовому бару. Вообще-то мне больше не хочется пить. Мне просто хочется что-то сделать. Потому что, сидя здесь, я чувствую себя какой-то нелепой публикой. Я сижу здесь возле лучшего друга, в которого влюблена, и его прекрасной, доброй и любящей невесты. Напротив нас – Элиот, тоже когда-то мой лучший друг, и его надменная подружка, постоянно его трогающая, словно не в силах поверить, что он с ней. Рядом – Люсиль, почти влюблённая в нового знакомого, и Том, глупо танцующий, строящий нелепые рожи, но довольный, счастливый, уверенный. И я. Я. Девушка в старом помятом платье. Девушка, полюбившая человека, которого любить не должна. Третье колесо. Пятое колесо. В баре я заказываю лимонад. Я не могу позволить себе третий коктейль, который мне навязал Лукас, и я не хочу становиться ещё пьянее. «Ну ты чего? Именно этого ты и хочешь», – сказала бы Рози, будь она тут, и мне так хочется сейчас оказаться в нашей гостинице на заднем дворе, слушать, как Рози расглагольствует о своём блоге и о том, почему мужчинам ни в коем случае нельзя носить эспадрильи, а Фокс курит и говорит длинные умные слова, и она смеётся над ними. Я не хочу быть здесь. Не хочу смотреть, как Мари обвивает рукой шею Лукаса, как целует его гладкую загорелую щёку. Он что-то шепчет ей, его веки тяжелеют от выпитого виски, он покусывает губу и улыбается. Мой живот сводит боль. Я не могу на них смотреть. Я вновь направляюсь к бару, попросить, чтобы мне в лимонад добавили водки, но внезапно мне на плечо ложится чья-то рука. – Привеееееееееет, Эмсиииии! – Привет, Том, – я стряхиваю его тяжёлую руку. Он неуклюже опирается на барную стойку и ухмыляется мне. – Как оно всё? – Нормально, – я киваю. – Хочешь купить напиток? – Да, – я вновь киваю. – Натанцевался? Он гогочет, запрокинув назад голову, демонстрируя белые зубы и широкие раздутые ноздри. Он во вкусе Рози. Квадратная челюсть, борода, громкий голос. В клубах такие ведут себя развязно и дерзко, но всё это куда-то девается, когда вы приводите его домой и приходит время лечь в постель. – Пока да. Угостить тебя чуточку? – он пытается изобразить шотландский акцент. – У меня уже есть, спасибо, – говорю я и поднимаю вверх высокий пенящийся стакан, который только что поставил передо мной бармен. Том смеётся, толкает меня плечом. – Я вижу, Эмси. Я имел в виду: купить тебе ещё? Я мотаю головой. – Нет, нет, спасибо. – Как хочешь, – он вновь прижимается к барной стойке, я оборачиваюсь, сжав в руке напиток, и замираю, потому что Лукас и Мари целуются. Мягко. Нежно. Медленно. Закрыв глаза. Чуть соприкасаясь языками. Он «терпеть не может», когда целуются на публике. Он всегда говорил, что терпеть этого не может. Но вот, пожалуйста, целуются, сплетаются языками, не стыдясь, не смущаясь, в баре, полном незнакомцев. Элиот поворачивается ко мне, и я не успеваю вовремя отвести взгляд, и он видит, как я на них смотрю. Он натягивает улыбку, робкую, почти печальную, и вновь пьёт. Господи, как будто он всё понимает и ему меня жаль. Неужели он знает? И если да, знает ли Лукас? Нет. Нет, конечно же нет. – Ну, что скажешь, мм? – мне на плечо снова ложится рука Тома, горячая и тяжёлая. – Подружка жениха, эмм… Эммси, и я. Его д-друг. Я отступаю в сторону, но от него никуда не деться, поэтому я наклоняюсь вбок, чтобы не чувствовать его горячего сбивчивого дыхания. Я стараюсь глубоко дышать, стараюсь успокоиться, чтобы сердце не колотилось так сильно. Потому что он просто пьян. И это просто Том. Это друг Лукаса Том из Лондона. Он постоянно приходит на вечеринки к Моро уже много лет. Дружелюбный, весёлый, пошлый Том. Всегда слишком громкий, слишком неуклюжий, когда напьётся. Большой и глупый Том. Только и всего. Нечего бояться. – Я… да, д-для меня большая честь, – мямлю я. – Для меня тоже, малышка, для меня тоже. Я, к-конечно, хотел быть шафером, да, но правда, ты и я… – его тяжёлые веки закрываются. – Вы же типа семья, ты же в курсе? Он тебя об-божает, и это… это о чём-то говорит. – И я его обожаю, – говорю я, пытаясь вырваться, но безуспешно. – Что? – кричит он мне в ухо. – Я сказала: и я его обожаю! – воплю я. Его дыхание обжигает, рука давит на меня своей тяжестью, и я начинаю потеть, начинаю задыхаться. – Его нельзя не об-божать, – он крепче прижимает меня к себе и кричит на весь бар: – Да? Да, Люк? Скажи, малыш? Мы тебя любим! Он так орёт, что, даже несмотря на грохочущую музыку, люди отрываются от того, чем занимаются, и глазеют на нас. И все, кто сидит в нашей кабинке, тоже глазеют, как он одной рукой обнимает меня, другой размахивает в воздухе. Все: Лукас и Мари, Элиот и Ана, даже Люсиль и мистер Одеколон. Лицо Лукаса расплывается в улыбке, он поднимает большой палец вверх. – Люблю тебя, Том! – кричит он. Осмелев от этих слов, Том прижимается вспотевшей щетинистой щекой к моей щеке. Я чувствую его горячее дыхание, запах его кожи, пропитанной лосьоном после бритья. Паника. Она поднимается во мне, как вода в шланге. Я отстраняюсь от Тома. – Иди сюда, ты, – он беззаботно смеётся, вновь неловко притягивает меня ближе, и вот оно. Жаркий, первобытный страх, стук сердца в ушах, в горле, покалывание в руках и ногах. Я пытаюсь уклониться от его объятий, словно от летящего в меня диска. – Не надо, – говорю я и чувствую, как все смотрят на меня. Музыка слишком громкая, воздух слишком пропитан алкоголем и запахом тел других людей. Он усмехается, как будто это игра, и, когда я пытаюсь пройти к своей кабинке, выставляет руку, удерживая меня между собой и сияющим баром. – Ну ты чего, Эмси? Иди сюда, пообщаемся. Ты же знаешь, что все говорят. Ты подружка, я… Я не успеваю подумать. Мои инстинкты, мой страх, моя паника действуют за меня. Когда он вновь приближается ко мне, я толкаю его. Я выставляю вперёд обе руки, в одной из которых зажат лимонад, и толкаю Тома в твердую широкую грудь. Он спотыкается, хватаясь за стойку, чтобы не упасть, и роняет на пол несколько напитков. Его рука сжимает перекладину, костяшки пальцев белеют, и двое незнакомцев помогают ему подняться на ноги. Том разъярён. Его глаза вот-вот выкатятся из орбит, рот разинут. Он не может поверить в то, что сейчас произошло. Он в полном шоке от моей реакции. Я едва дышу, в висках стучит кровь. – Я… я же… я тебя просила не… – бормочу я, но мой голос тонет в музыке, и я вижу, что за моей спиной стоит Элиот, нахмурив брови. – Эмми? – Какого хрена? – Том делает шаг вперёд. Элиот кладёт руку ему на грудь. – Чувак, иди за столик, окей? – Она меня толкнула, блин, ты видел? Я больше не могу всё это слушать. Не могу стоять здесь, понимая, что меня видели. Что нас видел Лукас. Видела Ана. Видели Элиот и Мари. Так много людей меня видели, и значит, мои друзья тоже, и я не могу заставить себя повернуться и посмотреть на них, потому ухожу – очень быстро, почти убегаю. Налетаю на дверь, которую хочу открыть, но она на замке, и какая-то женщина касается моей руки. – Вы в порядке? – спрашивает она, и я ничего не отвечаю, рвусь наружу, на улицу. Зачем он это сделал? Почему он не услышал меня? Я ведь его просила. У меня не было выбора. Я даже не помню, когда вышла из-под контроля, но, кажется, всё дело было в его руке. Его рука, часы на запястье, невозможность вырваться, горячее дыхание, потная кожа. Я вновь вернулась туда. В тот кабинет, в котором грубая, потная рука Роберта Моргана сжимала моё бедро, его пальцы пробирались мне под трусики, его жаркий шёпот эхом отдавался у меня в ушах. «Ну, давай, Эммелина. Ты же думала об этом, правда? Думала? Я думал». – Эмми! Я едва не подпрыгиваю. Оборачиваюсь. Моя грудь тяжело вздымается и опадает, щёки заливает краска. Элиот. Серьёзный, осуждающий меня Элиот. Элиот, который велел Тому идти в кабинку, будто я – дикое животное, от которого нужно держаться подальше. Его лицо. Оно в точности такое, как вечером того дня, когда нам с Лукасом исполнилось девятнадцать. Он рассказал своей девушке. Девушке с волосами, стянутыми в хвост, и пьяной, язвительной улыбкой. Элиот рассказал ей всё, что со мной произошло. Всё. А она рассказала об этом мне. Его лицо сегодня в баре было точно таким же, как в тот вечер. Разочарованным. Осуждающим. – Эмми, всё хорошо? – он делает шаг вперёд, пытается заглянуть мне в глаза, и я отступаю в сторону. – Ты дрожишь. – Всё в порядке. Я знаю, что не должна была… не должна была его толкать, я знаю. Но… Элиот усмехается, его узкие глаза блестят.