Элиот беззвучно смеётся, раскрыв рот, как золотая рыбка, и пытается что-то сказать, но я продолжаю, потому что мне отчаянно хочется всё ему объяснить. – А Беатрис… Беатрис жутко боится высоты, но всё равно полезла на Сноудон со своей девушкой, потому что той до смерти хотелось там побывать. И на вершине сделала ей предложение. – Я понимаю, но… – Всю дорогу её трясло, как собаку на салюте, и она напилась бета-блокаторов, но она это сделала, Господи, ты представляешь? Представляешь, что кто-то на такое способен ради любви? Я вот не могу. Элиот скрещивает сильные руки на груди, вытягивает ноги и смотрит на меня. – Эмми, есть много людей, которые… – А Эйми, – у меня кружится голова от выпитого шампанского и усталости. Элиот улыбается и смотрит в потолок, будто сдаётся. – Эйми сломала нос и повредила позвоночник, спускаясь по лестнице на вокзале. Даже в туалет не могла сходить без посторонней помощи. Её нос… он был совсем как помидор, Элиот. Протухший сраный помидор. Я видела фотографии. – Господи, – Элиот смеётся. – Но, уверен, бывают вещи и похуже… – Уверен? – Сельдерей, – бормочет он, – мускатная тыква… – И знаешь, – я смеюсь и всё же продолжаю гнуть свою линию, – что делал её молодой человек? Целовал её в нос. В этот жуткий помидорный нос. И помогал ей вытирать задницу. Несколько недель. Элиот шумно вздыхает, проводит рукой по растрёпанным тёмным волосам. – Господи Иисусе, Эмми. Я думал, ты была на вечеринке. Ты точно уверена, что не зашла по ошибке на съёмочную площадку ток-шоу Килроя? Я смеюсь, глотая слёзы, и смотрю на него. – Ты застрял в восьмидесятых. Ток-шоу Килроя давно уже не снимают. – Видимо, потому что слезливыми историями теперь делятся на вечеринке. Я печально улыбаюсь. – Я не знаю. Просто… у всех есть близкие люди. Те люди, которые скажут: «Цветочек, я всегда с тобой, и даже если ты в полной заднице, я буду рядом, несмотря ни на что», – я сглатываю ком в горле. – А что у меня? Страх найти нормальную работу. Отец, который всю жизнь жил у меня под носом и знать меня не хочет. Это больно. И… И Лукас. Ну, это, конечно… – я обрываю себя, смотрю на Элиота, и он молча ждёт, когда я закончу фразу. – Это, конечно, что? – спрашивает он почти неслышно. И я хочу. Я очень хочу ему рассказать, потому что если я закрытая книга, нечитаемая, как выражается Рози, то Элиот – открытая. Дело даже не в том, что он говорит, а в том, как он себя ведет. Зрительный контакт. Расслабленная поза. Как будто никто и ничто не может его смутить, и ему нечего скрывать, и это передаётся. Мне хочется всё ему рассказать. Но я не могу. – Думаю, сегодня я просто чувствовала себя не на своем месте, вот и все, – говорю я. – Я увидела столько новых людей, у которых есть семьи, любимые люди, планы, хорошая работа, любимый дом, дети, красивые дизайнерские платья и подарки… а я… – я опускаю глаза, обвожу взглядом свои промокшие джинсы, старые хлюпающие сандалии, полотенце на плечах… и подношу к глазам палец, покрытый коркой засохшей туши. – Господи, посмотри на меня, – говорю я ломающимся голосом, – ты только посмотри на меня. Элиот мягко говорит в тишине машины: – Я смотрю. Дождь становится тище. Элиот вздыхает. – На следующей неделе мне исполнится тридцать три года, Эмми, – говорит он. – Моему отцу, когда его не стало, тоже было тридцать три. Судя по тому, что мне о нём рассказывали, он каждую минуту боролся с этим миром. Чтобы выплатить ипотечный кредит. Купить новую машину. Устроить шикарный отпуск. Переоборудовать чердак. Напрягался изо всех сил, желая получить то, что он считал нужным. Вероятно, потому, что он смотрел на таких же людей, на которых сейчас смотришь ты, и думал, что у них есть всё, а он не дотягивает. Я смотрю на Элиота, мое сердце колотится. – И вот в тридцать три года у него отказало сердце. И никто ни слова не сказал о деньгах, которые он скопил, о его машине, о том, где он проводил отпуска. Говорили только о нём, Эмми. Скучали по нему. По тому, каким он был. Потому что важно только это. У меня в горле стоит ком, и слёзы, тяжелые и медленные, жгут мне лицо, капля за каплей падают мне на колени. – Важна только ты, Эмми, а не всё остальное. Поверь мне. Мы ещё какое-то время сидим в тишине, прислушиваясь к тихим, медленным каплям дождя и грохоту проезжающих машин, а потом Элиот заводит мотор. – Ну что, цветочек, – он откашливается, – поехали домой. CD-диск № 5 Дорогая Воздушная Девочка, Трек 1. Потому что ты всегда видишь в людях хорошее Трек 2. Потому что я всегда буду смеяться над тем, что ты любишь 70-летнего Дика Ван Дайка Трек 3. Потому что ты никогда не слышала о Еве Кэссиди Трек 4. Потому что одной Евы недостаточно Трек 5. Потому что однажды я тебе расскажу Воздушный Мальчик x Глава двадцать вторая Кажется, меня выдернули из 2018 года и вернули обратно в 2008-й. Мы с Лукасом сидим на диване в большой современной гостиной его родителей, и он пролистывает сотни фильмов на «Нетфликсе», потому что мы ничего не можем выбрать. В темноте горят лишь свечи на камине да две лампы по обе стороны дивана, заливающие комнату мягким янтарным светом. Между нами стоит миска с попкорном и еще одна большая миска с разными драже вперемешку. В 2008 году, правда, мы пили бы кока-колу или пиво, если бы родителей Лукаса не было дома, а сейчас – кислотно-салатовые коктейли из бара Жана. Мы укрыты тяжелым серым одеялом из искусственного меха. Как раньше. Ностальгию еще больше усиливает музыка Элиота из кухни и он сам, то и дело шныряющий туда-сюда с телефоном в руке, поглядывая то на экран, то на нас в надежде, что сможет таким образом понять фильм. Раньше он в конце концов присоединялся к нам, забираясь к нам под одеяло, обнимая нас за плечи и говоря: «Не обращайте на меня внимания. Просто гоните еду». Не помню, когда Элиот перестал приходить к нам. Когда перестал приходить в дом Моро и прыгать в машину, чтобы помахать мне рукой на пароме. Приятно, что он снова с нами. – Почему во всех фильмах, которые ты хочешь посмотреть, либо какой-то тип в солнечных очках, либо лодка, пришвартованная в туманном доке? – говорю я, глядя на экран. Лукас смеется. – А почему все фильмы, которые ты хочешь посмотреть, никогда не были сняты? – Хмм, – я качаю головой, делаю большой глоток коктейля, – неправда. – А, ну да, – Лукас подгибает ноги, одной рукой опирается на колено, другой сжимает пульт. – «Лидер». – Ты сам о нём заговорил! – я смеюсь. – Давай, там Тэнди Ньютон, а ты её любишь. – Её почти не видно за этой чёртовой звездой, которую играет Бон Джови… – Джон Бон Джови! – А он только и делает, что шатается по улицам, как сраный Коломбо, и трахает чужих жён. – Это так заманчиво звучит, – говорю я. – Давай пересмотрим? – Нет. – Пожалуйста! – Хватит и двух раз, – Лукас смеётся и включает фильм с Томом Крузом, и прежде чем успевает что-нибудь сказать, я резко мотаю головой. – Не-не-не. – Господи, мы так весь день провыбираем! Элиот, прислонившись к белой глянцевой дверной раме, просовывает голову в дверь и улыбается. Он смотрит из-под темных ресниц на меня, на экран телевизора над камином и спрашивает: – А почему вы не смотрите фильм с Джоном Бон Джови? Услышав голос брата, Лукас поворачивается и отвечает: – Потому что я хочу посмотреть что-нибудь, снятое за последние десять лет. После развода Элиота братья вновь сблизились, и пару лет назад он перебрался обратно к Лукасу и его родителям, прежде чем уехать в Канаду. И хотя я не уверена, что именно так они вели себя в детстве, мне приятно наблюдать, как они смеются, поддевают друг друга и отпускают глупые шуточки. – Вы смотрели «Ю-571»? – спрашивает Элиот, приподняв подбородок и улыбаясь. – Конечно! Там он классно сыграл Пита Эммета. – Лейтенанта Пита Эммета, – поправляет Элиот, и я смеюсь. Он щурится, задумавшись, потом интересуется: – А «Шайбу! Шайбу!»?