– Да. На вечеринку. День рождения Мари. – Ага. Когда вышла оттуда, повернула направо или налево? – Налево. Совершенно точно, налево. – Так. И долго ты шла? – Я не знаю. Минут двадцать… или тридцать? Я знаю, что я идиотка, Элиот, но я подумала, тут рядом какая-нибудь деревня, или город, или автобусная остановка, и… О Господи. Молния. Мать её, молния! Как в мультике про Скуби Ду! Вот дерьмо! Я слышу смех Элиота, но дождь такой громкий, а молния такая жуткая, что я ничего не говорю по этому поводу, только: – Ты можешь приехать и забрать меня? – Я уже в кабине, Эмми. Тут есть какой-нибудь ориентир? Я смотрю по сторонам. – Нет. Нет. Только леса, и кусты, и поля, и… – Коровы. Да, ты уже говорила. Может, что-нибудь ещё? Не видела по дороге ничего интересного? Я смотрю вдаль, на извилистую дорогу. – Нет. Только деревья и… – Ради Бога, не говори мне про коров, – Элиот смеётся. – В общем, жди, я скоро буду, хорошо? Только не двигайся, стой на месте… – Турбины! – Что? – Минут пять назад я прошла мимо ветряных турбин. Трёх. Здоровенные сучьи турбины, от меня, кажется… слева. Да, слева. – Хорошо, стой где стоишь. Я постараюсь как можно быстрее. И убери телефон в сумку, а то намокнет. За те двадцать минут, что я жду Элиота, мимо меня проезжает две машины. При виде его грузовика, мчащегося по узкой проселочной дороге, я рухнула бы на колени, если бы не было так мокро, а мои ноги бы так не дрожали. Он подъезжает, резко тормозит и наклоняется, чтобы открыть пассажирскую дверь. Я шлёпаюсь на сиденье. Теплый ветерок, пахнущий пылью, как старый электрический камин, который мама включала зимой, качает вентиляторы на приборной панели, а по радио мягко гудит песня Oasis. Я смотрю на Элиота. Он грустно взирает на меня глубокими карими глазами. – Ну и что с тобой делать, Эмми Блю? Я вяло пожимаю плечами. – Пропустить через гладильный каток? – робко предлагаю я, мой голос – тихий и жалкий. Элиот смеётся, наклоняется и достаёт из спортивной сумки у моих ног два пушистых белых полотенца. – Тоже неплохой вариант, – говорит он, разворачивает одно полотенце и делает мне знак наклониться поближе. Я подчиняюсь, и он оборачивает полотенцем мои плечи. – Вытирайся как можно лучше. Я молча киваю, он молча едет. Минут десять никто из нас не говорит ни слова. Элиот возится с обогревателями в машине, кладет на них руку, чтобы проверить температуру, и тихо подпевает радио, постукивая пальцами по рулю, не прерываясь, даже когда машет рукой пешеходам, чтобы они прошли. Я завёрнута в полотенца, сижу, откинувшись на мягком, усыпанном опилками сиденье грузовика. Мне нравится машина Элиота. Она пахнет, как свитера Дэна, которые тоже всегда были в опилках и стружках. Он приподнимал свитера, чтобы сунуть руку в карман и вытащить оттуда «Пикник» или купленный на пляже леденец. Элиот ведёт машину, а я греюсь на пассажирском сиденье. Я очень устала, холодный и дождливый день меня отрезвил, и голова уже не такая лёгкая. – Спасибо, что забрал меня, – наконец говорю я. Машина припаркована, в моих руках стаканчик с кофе, дождь по-прежнему молотит по ветровому стеклу. – Обращайся, – Элиот кивает. – Ты был занят? Он пожимает плечами и улыбается мне, блеснув прямыми зубами. – Был у мамы, доделывал сцену. – Господи, прости меня. – Да ладно тебе. Всё равно начался дождь, так что ты как раз вовремя, – он поворачивается ко мне. – Что случилось? Хреновая вечеринка? Я смеюсь, опускаю глаза. – Нет. Нет, не хреновая. Просто… я не знаю… – я осекаюсь, вспомнив Ану. Девушку Элиота. И смотрю на него. В его красивое лицо, в серьёзные карие глаза, на полотенце, которым он меня обернул, и не могу не чувствовать недоумения. Неужели они вместе? Ана, такая холодная, такая недружелюбная. И Элиот… он добрый. Он смешной. Тёплый. Милый. Один из тех, кто придёт на помощь, даже если наступит апокалипсис. Я ему доверяю. Правда. Думаю, сегодня мне было даже легче позвонить ему, чем Лукасу. – Тебе никогда не казалось, что у всех всё сложилось, кроме тебя? Элиот молчит, задумавшись, и постукивает по рулю. – Ты имеешь в виду Люка? – спрашивает он наконец. – Нет, – я качаю головой. – Почему сразу Люка? Он пожимает плечами, смотрит на свои руки, сжимающие руль. – Ну, наверное, потому что вы близкие друзья и он скоро женится. Наверное, это для тебя тяжело. Я молчу, прижимаюсь плечом к уху. Элиот делает глубокий вдох. – Когда-то и я был из тех людей, у которых, кажется, есть всё. Идеальная жизнь, идеальная жена, идеальные планы, – он смотрит на меня и ухмыляется, – но на самом деле ничего этого у меня не было. Просто казалось, что есть. И в одну секунду всё оборвалось. Блин, мне даже пришлось ехать в Канаду, чтобы хоть как-то разгрести это дерьмо. Привести свою жизнь в порядок. Вылечиться. – Вытащить голову из задницы, – говорю я, вспомнив наш разговор на десертной вечеринке, и он улыбается. – Да. И вот как это бывает. Все эти люди могут быть такими же потерянными, как и ты. Я смотрю на него. – Откуда же мне знать. – Можешь судить по мне, Эмми. Я не свожу с него глаз, и он внезапно разражается смехом. – Что такое? Элиот опускает солнцезащитный щиток, чтобы открыть крошечное мутное зеркальце с неработающей подсветкой. Я смотрю в него и вижу, что у меня вокруг глаз огромные чёрные круги, а с ресниц свисают куски туши. – О Господи! Я похожа на Оззи Осборна! Элиот смеётся, уперевшись локтем в разделяющий нас подлокотник. – Не то чтобы я хотел с тобой соглашаться, но тут согласен. Ты настоящая звезда! – Заткнись. Какое-то время Элиот молчит и смотрит на меня, подперев рукой подбородок, потом говорит: – Я просто хотел спросить: что вдохновило тебя на концепцию альбома «Technical Ecstasy»? – Заткнись, а то получишь, – я смеюсь, плюю на палец и пытаюсь стереть тушь, но только размазываю ещё больше. Смотрю на своё отражение. – Ладно, я сдаюсь, – я вновь поднимаю щиток и откидываюсь на сиденье. Ткань спинки под моей щекой мягкая и приятная. – Господи, если бы девушки с вечеринки меня видели, они бы подумали: «Что за хрень?» Элиот улыбается, чуть прикрывает и тут же открывает глаза. – Ну а тебе не плевать? – А потом, не сомневаюсь, кто-нибудь рассказал бы, что её бойфренд именно такой её и полюбил. Когда она удрала с вечеринки, вся измазалась в туши, как Оззи Осборн, и вообще была похожа на мокрого спаниеля. Элиот хмурит тёмные брови. – Так вот что девчонки обсуждают на вечеринках? – Только на этой, – я шмыгаю замёрзшим, по-прежнему сопливым носом. – Там была твоя Ана. Вообще это она начала разговор, так что она с тобой очень счастлива. Молодец, что в воскресенье устроил ей ванну со свечами. И музыку подобрал романтичную, из восьмидесятых, – даже я изумлена, как печально звучит мой голос. – Ну-ну, – говорит Элиот спокойно, даже чересчур спокойно, и недоверчиво улыбается. – Что-то я не припомню, когда устраивал ей такую ванну, но ты рассказывай, рассказывай. Жуть, а не вечеринка, по всей видимости. – Да нет, – я смеюсь, прикрыв рот рукой. – Просто мне стало… одиноко. Вот и всё. Среди всех этих счастливых женщин, живущих полной жизнью, рассказывающих анекдоты и милые истории… у них у всех есть такие люди, чудесные люди, любящие их несмотря ни на что, принимающие все их недостатки. Любящие их любыми. И я внезапно поняла, что мне нечего сказать. Элиот молчит, обдумывая мои слова. – Но никто, что бы он ни говорил, не живёт идеальной жизнью, Эмми. – Никто? – я отвожу глаза от его немигающего взгляда, и разговоры в комнате с роялем вновь звенят у меня в ушах. – Хелен с вечеринки… уволилась с работы, ничего не сказав мужу, потому что ей стало там совсем паршиво, хотя у них не было денег и была куча долгов, и она очень волновалась, что он ей скажет, а Алан сказал только: «Цветочек мой…» Да, он так и сказал: «Цветочек…» – Ну? – Он сказал: «И правильно ты сделала. Я буду работать ещё больше, лишь бы ты была счастлива и воплотила все свои мечты, а если не хватит денег, продам свои яйца».