Фокс вздыхает, складывает руки домиком. – Если вы друзья, это означает, что ты можешь смотреть на Элиота и ничего не чувствовать. Ни грамма физического влечения… – он умолкает, смотрит на Рози. – Что? Рози качает головой. – Да так, ничего. Фокс поднимает бровь, смотрит на меня, по-прежнему лёжа на коленях Рози. – Ты можешь это о себе сказать? Я изумлённо таращусь на него, ахаю, закрываю лицо руками. – Она сама не знает, – отвечает за меня Рози, – из-за… – Лукаса! – восклицают они в один голос, и я смеюсь и говорю им: – Отвяжитесь уже оба со своими вопросами и ценными советами. – Ну, серьёзно, Эм. Ты можешь сказать, что он тебе не нравится? Ну вот нисколечко? Я убираю руки от лица. Рози и Фокс смотрят на меня, и я качаю головой. – Нет, этого я сказать не могу. Я по нему скучаю. Правда скучаю. И это меня удивляет, потому что… ну, я такого не ожидала. Честно. Я даже звонила ему перед Новым годом. Рози таращит обильно накрашенные глаза. – Ты мне не говорила! – Он не ответил. Утром написал сообщение, всё ли со мной в порядке, и я сказала, что набрала его номер по ошибке. Рози стонет. – Эмми! – Я знаю, – говорю я. – Но, блин, я представила его в Люксембурге с Аной, и мне стало так стыдно. Но… Я скучаю по нему. Мне нравится, когда он рядом. И он правда был рядом. – Ну да, – Рози фыркает, выпятив губы, как лошадь. – И я была рада. В чём-то он даже заменил мне Лукаса. – Да ну? – Фокс складывает руки на животе. Я смотрю на него. – Да. Он же занят на работе, и, Господи, он женится, и надо столько всего организовать… Я совсем запуталась, да? Рози ласково улыбается мне. – Мы все запутались, Эм. – Говори за себя, Кальвар, – бормочет Фокс, и Рози приподнимает брови. Он улыбается ей, она хихикает. – Господи, ребят, ну, я даже не знаю. – Лично я не понимаю, чего ты фигнёй страдаешь. Он просто секс-машина, – заявляет Рози, а когда Фокс, закрыв глаза, словно принимает солнечную ванну, добавляет хриплым голосом: «Да, это единственная черта, имеющая значение», – она делает своими золотыми руками гениального остеопата что-то такое, отчего он вздрагивает. Я ковыряюсь в макаронах, остатках пасты, которую приготовила вчера вечером для нас с Луизой, Рози продолжает щипать Фокса за шею, Фокс корчит гримасы. И я не знаю. Вот в чём дело. Я не знаю, что чувствую к Элиоту. Всё это навалилось на меня, как башня, вот-вот готовая рухнуть. Марв. Я так и не получила от него больше ничего. Ни одного сообщения. Свадьба, до которой три месяца. Девчишник, до которого чуть больше двух недель. Луиза и её состояние здоровья. Ничего не могу с собой поделать, но оно меня тревожит, особенно когда я закрываю дверь её спальни и ухожу на работу в вечернюю смену. На этой неделе у неё был гость – тот Стив, бывший квартирант, который пригласил её к себе на Рождество. Она рассказала мне об этом, потому что я спросила про две чашки в раковине. И я скучаю по Лукасу. Он пишет, он звонит по фейстайму, как всегда, но этого недостаточно. Я чувствую, как всё медленно меняется, хотя это заметно лишь по слабым ощущениям, словно изменилась не моя жизнь, а направление ветра. И я по нему скучаю. Я очень, очень скучаю по нему. – Правда ведь? – спрашивает Рози. – Я только что сказала Фоксу: вдруг тот парень, с которым я ходила на прошлое свидание, тот самый? – Которого зовут Кинг-о? Сомневаюсь, – Фокс фыркает. – Это его прозвище, балда. И почему бы Кингу-о не быть моим тем самым? – Очень даже может быть, – говорю я. – А Лукас, как я понимаю, тот самый для… тебя? – интересуется Фокс. Я молчу, мои щёки пылают. Мне кажется, это слишком откровенно, чтобы произносить вслух. Ну, то есть я-то знаю, что он тот самый, верно? Лукас Моро, Воздушный Мальчик, который нашёл меня, невзирая на все трудности, как раз когда мне был очень нужен друг. Когда ему был очень нужен дом. Но я ничего не говорю. Потому что теперь мне самой неясно. Всё слишком перемешалось в моём воспалённом мозгу. – Ты его любишь? – спрашивает Рози, и её простые слова в нависшей тишине звучат грубо и дерзко. – Да. Да, конечно, я люблю Лукаса. – Ясно, но любишь ли ты самого Лукаса? Хочешь, чтобы это ты выбирала белое платье, смотрела, как он засыпает, просыпалась рядом с ним каждое утро? – Я… – Хочешь создать с ним семью? – Рози смотрит на меня, и её руки неподвижно замерли на шее Фокса. – Хочешь стирать его штаны, лечить его кишечные инфекции, сосать его член? – Потрясающе, – говорит Фокс, поднимаясь со скамейки. – Брачные фантазии сменились мрачными. С головокружительной скоростью. – Что я хочу спросить, Эмми, – продолжает Рози, – ты любишь самого Лукаса? Или только его образ? По окну в комнате Луизы стекают капли. Я задвигаю шторы. Поворачиваюсь и вижу, что она смотрит на меня, и её лицо в свете розовой прикроватной лампы кажется янтарным. – Паршиво там снаружи, – говорю я. Она прикрывает тонкие, как бумага, веки. – Ну, не знаю. Я люблю дождь. – Правда? Я встречала немного людей, любящих дождь. Луиза тихо кивает, подтягивает одеяло к груди так, что оно оказывается точно под подмышками. – Мне кажется, в дождь чувствуешь себя живой. Он как напоминание о том, что мир больше, чем ты. Вот почему я особенно люблю грозы. Я пожимаю плечами, строю гримасу. – Что ж, и тут мы с вами не сойдёмся во мнениях, Луиза. Она сонно хихикает. Всё больше и больше времени она проводит в постели, но хотя бы пару часов до девяти, когда ей приходит пора ложиться спать, старается побыть за пределами спальни. Иногда мне хочется, чтобы она не была так непреклонна к докторам, и я могла бы вызвать специалиста, чтобы он её осмотрел, но она каждый раз заявляет, что все необходимые лекарства у неё и так есть. Это просто природа, повторяет она. – Ну, мне пора спать. Я вынуждена признать, что, помогая ей ложиться и вставать, я странным образом успокаиваюсь. Мы обе хотели бы, чтобы всё было иначе, чтобы у Луизы ничего не болело и она могла спокойно лечь в постель, устроиться поудобнее, иногда побыть в зимнем саду, среди своих книг, безделушек и растений, – но раз уж всё вышло именно так, хорошо, что я рядом. Что я могу задвигать для неё шторы, отгораживая её от холодного мира, постилать её любимые простыни, всегда пахнущие фиалковым кондиционером для белья и её любимым маслом пачули. Мы пьём травяные чаи в фарфоровых чашках, купленных в брюссельском магазине в семидесятых, когда Луиза была молодой, и гибкой, и свободной. Мы вместе читаем книги и рассказы под шум дождя на заднем плане и ведём тихие и сонные разговоры, прежде чем она уснёт. Я устраиваюсь, как обычно, на плетёном стуле у её кровати. Элиот притащил его с лестницы в зимнем саду за несколько недель до Рождества, чтобы мне было где сидеть и читать ей вслух. – Какую книгу хотите? Луиза медленно качает головой, закрывает и вновь открывает туманные, желтоватые глаза. – Если можно, давайте сегодня без книг, – просит она мягко. – Хорошо. – Расскажите мне что-нибудь. – О чём? – я улыбаюсь. – О себе. Расскажите мне о Эмми Блю. Я наклоняюсь, чтобы взять две чашки чая, которые несколько минут назад поставила на прикроватную тумбочку. – Думаю, вы и так всё обо мне знаете, Луиза. Мне тридцать лет. Я живу тут, с вами. Работаю в гостинице «Кларис». Вы ведь не хотите, чтобы я продолжала? – Я имела в виду не это, – она берёт у меня чашку дрожащими руками. – Я имела в виду… ну, не знаю, – она поднимает глаза к потолку, будто, задумавшись, ищет ответ. – Счастье. Что для вас счастье, Эмми Блю? – Ого, – говорю я, – какой глобальный вопрос. – Разве? Я пожимаю плечами, смотрю в чашку с зелёным мятным чаем. – Думаю, когда я была моложе, несколько лет назад, я сказала бы – семья. Спокойная, счастливая семейная жизнь. Луиза смотрит на меня, ничего не говорит.