– Просто доверься мне, – смеётся Лукас, обнимая меня за талию. – Я доверилась. Но всё же постарайся, чтобы я не сломала позвоночник. – Я постараюсь. Обещаю. Я приехала в Кале час назад, и, как выяснилось, Лукас чувствует себя намного лучше, чем я ожидала. При встрече он улыбался, его глаза блестели. По случаю холодной погоды на нём было чёрное пальто и серый свитер. Как обычно, он говорил умные саркастичные слова. Угостил меня гигантской кружкой кофе и прокричал мне в ухо, сжав меня в медвежьих объятиях, так что мне пришлось подняться на цыпочки: – Господи, как же я рад тебя видеть, Эм! Он сказал, что должен что-то мне показать, и прежде чем я поняла, куда мы идём, мы уже мчались по автостраде в Онфлёр, мимо наших «домов мечты». Высоко в небе стояло февральское солнце. – Ты опять потеряешь дорогу, – сказала я, когда широкие проезды с двусторонним движением сменились извилистыми проселочными дорогами, и Лукас засмеялся и ответил: – Если повезёт. Мы остановились в крошечном кафе, где заказали слишком много еды, кое-что забрали с собой, чтобы съесть в машине. Липкие булочки, поджаренные бутерброды, чипсы и две коробки миндального печенья. Как в старые времена, мы задержались у наших любимых особняков, и Лукас, теперь вооруженный куда более серьёзным архитектурным опытом, стал указывать мне на детали, которых я бы не заметила. – Это чтобы создать иллюзию отсутствия швов, понимаешь? – Понимаю. – Правда? – Ну… вроде как. – Хорошая попытка, Эм. А теперь мы оказались здесь, в доме, по которому меня сейчас вслепую водят. Это ультрасовременный трехэтажный дом – возможно, на мой вкус слишком современный и слишком белый – с каменным подъездом, гаражом на две машины и воротами с сенсорным доступом. Один из трех домов, расположенных в абсолютной глуши. Суровые и дерзкие, они стоят в окружении вечнозеленых растений и деревьев, тонкие ветви которых усыпаны весенними почками. – Ты хоть скажешь, когда владельцы выйдут? – спросила я. – Она не приедет сюда ещё недели две. Это, – сказал он, открывая дверь машины, – моё маленькое детище. Я вышла из машины вслед за ним и рассмеялась, оглядев особняк, который казался бесконечно огромным. Великий дизайнерский замысел. – Это… это твой дизайн? – Конечно. Моей фирмы. Я руководил. Я отошла назад, ахнула, и тёплая гордость разлилась по моему телу, как солнечный свет. – Люк… это потрясающе. Ты рисовал подобную хрень на конвертах, когда мы были подростками. Лукас рассмеялся, встал за моей спиной, скрестил на груди накачанные руки. – Я знаю. И вот она. Настоящая. Он мечтал об этом. О такой работе и о таких домах, и вот он создал, воплотил то, что придумал. Раньше здесь была только голая земля и пыль, а теперь вырос дом, который вскоре станет кому-то родным. Пока я видела только коридор, в центре которого возвышалась огромная широкая лестница, ведущая на балкон мезонина. Двери, белые и прямоугольные, с огромными стеклянными вставками. Современно. Слишком современно для меня, но красиво. С часами, например, всё совсем иначе. «Часы – просто тень на одной из стен», – всегда говорил мне Лукас. «Да ты человек-загадка», – сказала я однажды, видя, как он носится с гаджетами, как тащится от кнопок и кодов, от техники, вылезающей из кухонной стойки по щелчку переключателя. – Мы на верхнем этаже, – говорит Лукас, идя по лестнице и не убирая рук с моей талии. Я слышу скрип дверной ручки. Пахнет невысохшей краской и деревом, и меня изумляет свежесть и горечь этих запахов. – Мы на улице? – Вау. А просмотр сериалов типа «Диагноз: убийство» пошел тебе на пользу. – Иди в задницу, – говорю я. Лукас смеётся. – Не забывай, что я – твои глаза, Эм. Не кусай руку, которая кормит. Он берёт меня за руку и приговаривает: «Дальше, дальше». А потом: «Вытягивай руки». Я вытягиваю, хватаю что-то, что ощущается как холодный стальной шест, и тёплые ладони Лукаса ложатся на мои. – Надеюсь, это не подземелье, – говорю я. – А что, если да? – Я бы бежала отсюда так быстро… – Ладно. Открывай глаза. И когда я их открываю, я застываю, не в силах ничего сказать. Бесконечные просторы пустоты и густой травы, а вдалеке – море, блестящая на солнце бирюзовая простынь. – Это порт, – говорит Лукас. – Помнишь? Мы гуляли там и болтали, когда были подростками. – О Господи, я помню. Какое-то время мы даже думали, что здесь живёт мой отец. – В похожем доме, – Лукас улыбается. – С кроватью в форме барабанной установки. – С администраторами группы, охраняющими вход, как тролли, – говорит Лукас, и мы оба смеёмся, стоя совсем близко, соприкасаясь тканью курток. – Так жаль, что правда оказалась так далеко от всего, что я представляла. – Но по крайней мере ты ее узнала, – мягко замечает Лукас, и я киваю и говорю, что он прав. Над нашими головами летают чайки, и мы смотрим, как крошечные лодочки, какие рисуют на сувенирных ручках, покачиваются на голубом горизонте. Здесь тихо. Спокойно. – Я так по этому скучаю, – признаюсь я. – По нашим догадкам. Нашим мечтам. Лукас наклоняется вперёд, опирается локтями на балкон. – Мы ведь и сейчас можем мечтать, разве нет? – Трудно мечтать об отце-крутом барабанщике, когда знаешь, что твой настоящий отец, по всей видимости, сукин сын. Лукас легонько толкает меня локтем. – Это потеря в первую очередь для него, Эм. Он сам не понимает, чего лишился. – Я знаю. Мы стоим плечом к плечу, зимнее солнце греет наши пальто; это же солнце светило на нас много лет назад, когда мы строили планы и мечтали, какими станем, ни секунды не сомневаясь, что всегда будем вместе. – Ты это сделал, – говорю я Лукасу. Лукас прижимается холодной щекой к моей щеке. – Осталось только купить «Ламборджини» и самому приобрести такой вот дом. Это особняк Аны, ты в курсе? – Аны? Аны Элиота? Лукас кивает, пожимает плечами. – Ну, она уже не имеет отношения к Элиоту, но да. Той самой Аны. Надо ещё кое-что подправить, прежде чем она въедет. Я киваю и думаю, что она бы точно не обрадовалась, увидев здесь меня. – Что случилось у них с Элиотом? – вырывается у меня вопрос. Лукас складывает руки, переплетает пальцы. – Он с ней порвал. И если честно, я ничуть не удивлён. Он не был с ней счастлив. – Правда? – Да. И к тому же он… достиг своего пугающего возраста, понимаешь? – спрашивает он так, словно имеет в виду общеизвестный факт. – Возраста, в котором погиб его отец. Мне кажется, Элиот задумался, что жизнь коротка, и если что-то не приносит радости… – А она не приносила ему радости? Ана, я имею в виду? Лукас вновь смотрит на меня. – Не уверен, что кто-то может сделать Элиота счастливым… что? Ты не хочешь, чтобы я его оценивал? Я прочищаю горло. – Да нет, я вообще сейчас задумалась о другом. Представила тебя и Мари в таком вот доме, – я меняю тему, потому что не могу выбросить из головы образ Элиота. Выражение его лица – разочарование, боль – когда я сказала ему, что еду к Лукасу. И… Канада. Он рассказал Рози о Канаде. Он может туда вернуться. Как я буду себя чувствовать, если он вернётся? Если я не увижу Элиота ещё… не знаю, как долго. – Да, представила вас и парочку детей. Двух собак. Или лошадей. Мне кажется, Мари больше по лошадям. – Серьёзно? Я смотрю на него. – Да. Если вы, конечно, захотите завести всех этих детей, которых планирует Мари, вам придётся постелить ещё несколько ковров. Сделать дом приспособленнее для малышей. Но не считая этого, мне кажется, тут идеальное семейное гнёздышко для вас двоих. Очень в вашем стиле.