Кристина протянула своим противным «блумсберийским» тоном: – Отстань от нее, Стиви. Ей просто нравится быть мученицей. Они расстались без прощального поцелуя. В холле Фрэнсис мимоходом взглянула на часы привратника и встревожилась: уже почти половина шестого. Она пробыла в гостях дольше, чем собиралась. Она бы с удовольствием прогулялась до Воксхолла или хотя бы до Вестминстера, но надо успеть домой к ужину. Теперь Фрэнсис жалела, что отдала шарманщику шестипенсовик, и корила себя за обед в уютном кафе, а потому решила поехать не на автобусе, а на трамвае, чтобы сэкономить пенни. Она дошла до Холборна, где ходил нужный трамвай, прождала на остановке целую вечность и наконец потряслась в громыхающем вагончике через реку и по малоэтажным тесным улочкам южного Лондона. Едва она вышла из трамвая, к ней бросился еще один демобилизованный солдат, еще более оборванный, чем предыдущий, с шарманкой. Он поковылял с ней рядом, протягивая раскрытую холщовую сумку и торопливо пересказывая свой послужной список: служил в Ворчестерском полку во Франции и в Палестине, был ранен в ходе одной и другой кампании… Когда Фрэнсис помотала головой, он остановился и хрипло сказал ей вслед: – Не желаю тебе когда-нибудь пойти по миру! Смущенная, Фрэнсис повернулась и по возможности беспечным тоном спросила: – Откуда вам знать – может, я тоже нищая? Фронтовик с отвращением махнул рукой и поковылял прочь. – Да все вы тут хорошо устроились за наш счет, чертовы бабы, – расслышала Фрэнсис. Такое же мнение, выраженное практически с такой же прямотой, она часто встречала в газетах, но сегодня разозлилась сильнее обычного и домой вернулась в скверном настроении. Фрэнсис застала мать в кухне и рассказала о неприятном происшествии. – Бедняга, – вздохнула мать. – Ему не следовало разговаривать с тобой так грубо, здесь он не прав, конечно. Но нельзя не сочувствовать всем этим демобилизованным военным, оставшимся без работы. – Я тоже им сочувствую! – воскликнула Фрэнсис. – В первую очередь я была против того, чтобы они вообще шли на войну! Но винить женщин – дичь какая-то. Чего мы добились для себя, кроме избирательного права, которым половина из нас даже воспользоваться не может? Мать сохраняла терпеливый вид. Все это она не раз слышала раньше. – Ну, по крайней мере, мы живы-здоровы, никто не покалечен, не ранен. – Она наблюдала, как Фрэнсис выкладывает из сумки покупки. – Ты не нашла шелковых ниток в цвет моим? – Нашла. Вот, держи. Мать взяла катушки и поднесла к свету: – Умница… О, но почему ты купила не «Силко»? – Эти ничуть не хуже, мама. – А я считаю, «Силко» – самые лучшие. – К сожалению, они также и самые дорогие. – Но ведь теперь, с появлением мистера и миссис Барбер… – Нам все равно нужно экономить. – Фрэнсис покосилась на дверь, проверяя, плотно ли закрыта. Они с матерью уже понизили голоса. – Очень экономить. Помнишь, я показывала тебе счета? – Да, но… знаешь, мне тут пришло в голову… я просто подумала, Фрэнсис… может, нам снова нанять служанку? – Служанку? – Фрэнсис не смогла скрыть раздражения. – Ну да, давай наймем. Только известно ли тебе, во сколько сегодня обходится приличная служанка «за все»? Она нам встанет в добрую половину арендных денег. А между тем у нас все туфли разваливаются, нам даже врача вызвать не по карману, случись что, а наши зимние пальто похожи на средневековые рубища. И потом, еще один чужой человек в доме – опять знакомиться, притираться… – Ну ладно, ладно, – поспешно сказала мать. – Тебе виднее. – К тому же я сама прекрасно со всем справляюсь… – Да, Фрэнсис, да. Я понимаю, это решительно невозможно. Правда понимаю. И довольно об этом. Расскажи лучше, как ты провела день. Надеюсь, пообедала в городе? Фрэнсис с усилием сменила сварливый тон на более или менее нормальный. – Да. В кафе. – А потом? Куда ходила? Что делала? – О… – Фрэнсис отвернулась и сказала первое, что пришло в голову: – Так, прогулялась немного, и все. Под конец зашла в Британский музей. Заодно выпила чаю в буфете. – В Британский музей? Я уже целую вечность не была там. И что именно ты смотрела? – Да как обычно. Статуи, мумии и прочее подобное. Слушай, ты очень голодная? – Фрэнсис открыла холодильный шкаф. – У нас еще осталась говядина. Я могу накрутить фарша. Наслаждаясь процессом, мысленно добавила она. Насладиться процессом не получилось: жесткое жилистое мясо ежеминутно забивало мясорубку. Фрэнсис рассчитывала приготовить ужин на раз-два, но – возможно, потому, что она была раздражена, – еда словно восстала против нее: картошка пригорела, соус не пожелал загустеть. Мать, как нередко случалось, в самый критический момент исчезла из кухни: она по-прежнему полагала нужным переодеваться и заново причесываться к ужину, за каковым занятием обычно теряла счет минутам. Ко времени, когда она вышла из своей комнаты, еда уже остывала в тарелках, и Фрэнсис чуть ли не бегом перенесла их на стол в гостиной. Потом еще одна задержка – мать произносила благодарственную молитву перед трапезой… Фрэнсис жевала и глотала без всякого аппетита. Они обсуждали дела на ближайшие дни. Завтра день рождения отца – нужно съездить на кладбище, возложить цветы на могилу. В понедельник – не забыть обменять книги в библиотеке. В среду… – Ох, в среду я иду к миссис Плейфер, – извиняющимся голосом сказала мать. – Мы уже условились. Мне непременно надо с ней повидаться на следующей неделе, обсудить предстоящую ярмарку, а она свободна только в среду вечером. Боюсь, нам придется отменить наш поход в кинематограф. Ну или сходим в какой-нибудь другой день? Фрэнсис, как ни странно, огорчилась. Может, в понедельник? Нет, в понедельник не получится, и в четверг тоже. Конечно, она всегда может пойти одна. Или пригласить подругу. У нее ведь есть и другие подруги, кроме Кристины. Например, Маргарет Лэмб, что живет через несколько домов от них. Или Стелла Ноакс, одноклассница, – Стелла Ноакс, с которой они однажды на уроке химии так хохотали, что обмочили свои фланелевые панталончики. Но Маргарет вечно такая серьезная, аж с души воротит. А Стелла Ноакс теперь стала Стеллой Рифкинд, и у нее двое малышей. Конечно, можно взять детей с собой – но будет ли тогда весело? В прошлый раз не было. Нет, лучше пойти одной. До чего же печально, что она в своем вполне уже зрелом возрасте по-прежнему расстраивается из-за такой ерунды. Фрэнсис вяло ковырялась вилкой в тарелке, мысленно представляя, как Кристина и Стиви сейчас весело поглощают какие-нибудь паршивые макароны, или жареную рыбу с картошкой, или просто бутерброды с сыром, а после отправятся на познавательную прогулку в Вест-Энд: на лекцию какую-нибудь или на концерт, самые дешевые места в Уигмор-Холле, куда Фрэнсис с Кристиной часто хаживали. Она немножко повеселела, когда в половине восьмого мистер и миссис Барбер ушли из дома, судя по всему надолго. Едва постояльцы ступили за порог, Фрэнсис настежь распахнула дверь гостиной, прошла в кухню, вернулась обратно в холл, поднялась и спустилась по лестнице, упиваясь сознанием, что ни с кем по пути не столкнется. Она зажгла своенравную колонку и набрала ванну, а потом, лежа в воде, вызвала в себе чувство собственности и распространила на весь дом. Оно ощущалось почти физически – как облегченный вздох, как расслабление напряженных нервов – в каждой свободной от жильцов комнате. Но без двадцати десять Барберы вернулись. Фрэнсис вздрогнула от неожиданности, когда хлопнула входная дверь. Мистер Барбер сразу направился в туалет и застал Фрэнсис на кухне, в халате и тапочках, за приготовлением какао. О нет, добродушно ответил он на ее удивленный вопрос; нет, они вовсе не раньше, чем собирались. Они с Лилианой ходили пропустить глоточек-другой с одним его товарищем – старым армейским другом, который хотел познакомить их со своей невестой… Не замечая или не желая замечать, что Фрэнсис не проявляет интереса к разговору, молодой человек занял свое обычное место у двери судомойни. – Девушка просто святая, – продолжал он. – Ну или не знаю… охотница за деньгами. Бедняга потерял обе руки, мисс Рэй, вот по сих. – Он провел ребром ладони по локтю. – Ей придется кормить его с ложки, брить, причесывать – в общем, все за него делать. – Он не сводил с Фрэнсис пристальных синих глаз. – Уму непостижимо, правда? В словах мистера Барбера содержался намек, очевидный, как кукушка, выскочившая из часов с разинутым клювом. Фрэнсис не хотела, чтобы он продолжал в подобном духе. Хотела, чтобы он убрался с кухни. Она ясно видела себя со стороны: домашний халат, влажные волосы, рассыпанные по спине, голые ноги, покрытые пушком. Она скованно ходила взад-вперед между кухонной стойкой и плитой, мысленно повторяя: «Уходи, да уходи же». Но мистеру Барберу, казалось, нравилось наблюдать, как она хлопочет. От него явственно пахло пивом и сигаретами. И лицо раскраснелось, отметила Фрэнсис. У нее было чувство – возможно, ошибочное, – что неудобное положение, в котором она оказалась, забавляет постояльца. Наконец он вышел во двор. Фрэнсис вымыла ковшик из-под молока, отнесла какао в гостиную и, протягивая матери чашку, сказала: – Меня сейчас мистер Барбер поймал в кухне. До чего же неприятный тип! Я честно старалась проникнуться к нему симпатией, но… – Мистер Барбер? – Мать, до прихода Фрэнсис дремавшая в кресле, поерзала и приняла более чинную позу. – А мне он уже начинает нравиться. – Шутишь? Ты хоть видишь его когда-нибудь? – О, мы с ним, бывает, болтаем о том о сем. Чрезвычайно вежливый молодой человек. И такой веселый! – Назойливый как муха. Не представляю, как миссис Барбер угораздило с ним связаться. Такая милая женщина, совсем не чета ему. Они говорили вполголоса, особым секретным тоном, предназначенным для разговоров о постояльцах. Мать дула на какао и не отвечала. – Ты не согласна? – спросила Фрэнсис. – Ну, – наконец отозвалась мать, – миссис Барбер не производит на меня впечатления образцовой жены. Она могла бы, например, уделять больше внимания своим домашним обязанностям. – Образцовой жены? – повторила Фрэнсис. – Домашним обязанностям? Звучит очень уж по-викториански. – Мне кажется, в наши дни слово «викторианский» употребляют для того лишь, чтобы умалить различные добродетели, которыми люди не желают утруждаться. Я вот всегда следила, чтобы дом содержался в идеальном порядке для твоего отца. – Вообще-то, это Нелли и Мейбел содержали дом в идеальном порядке для тебя. – Ну, слуги не сами со всем управляются – будь у нас прислуга, ты бы хорошо это понимала. Они требуют неусыпного внимания и надзора. И я всегда садилась за завтрак с твоим отцом нарядно одетая и с улыбкой на лице. Такого рода вещи для мужчины очень много значат. А миссис Барбер… знаешь, меня удивляет, что утром она снова ложится в постель, едва муж за порог. А когда все-таки берется за хозяйственные дела, такое впечатление, что делает все второпях, тяп-ляп, лишь бы поскорее закончить и провести остаток дня в праздности. Фрэнсис думала про миссис Барбер то же самое, причем с завистью. Она открыла рот, собираясь поддакнуть, но потом решила промолчать. Она запоздало заметила, какой усталой выглядит мать сегодня вечером. Шеки у нее казались дряблыми и сухими, похожими на мятые застиранные тряпицы. Она пила свое какао целую вечность, затем отставила чашку, положила руки на колени и довольно долго сидела так, неподвижно глядя в пустоту и с бумажным шорохом потирая пальцы. Минут через десять они встали и засобирались спать. Фрэнсис немного задержалась в гостиной, чтобы прибраться и увернуть свет, а потом, зевая, вышла в холл. На подходе к кухне она вдруг услышала вскрик, то ли испуганный, то ли огорченный, и бегом бросилась в судомойню, откуда тот донесся. Мать в ужасе пятилась от раковины, под которой, в темноте, что-то судорожно шевелилось. Пару недель назад в доме завелись мыши, и Фрэнсис поставила мышеловки. И вот наконец одна мышь попалась – но крайне неудачно. Ей придавило и раздробило задние лапки, и она отчаянно пыталась вырваться. Фрэнсис шагнула вперед. – Так, ладно. – Она говорила спокойно. – Сейчас все сделаю. – О боже! – Не надо, не смотри. – Может, позвать мистера Барбера? – Мистера Барбера? Зачем? Я сама справлюсь. При приближении Фрэнсис зверек запаниковал еще сильнее – забился, задергался, лихорадочно заскреб тонкими передними лапками по пружине капкана. Отпускать мышь на волю не имело смысла: слишком тяжело она покалечена. Но Фрэнсис не хотела, чтобы несчастный зверек долго мучился. После минутного колебания она набрала в ведро воды и бросила туда мышеловку вместе мышью. На поверхность воды поднялся единственный серебристый пузырек и тонкая струйка крови, похожая на темно-красную ниточку. – Какая гадость эти мышеловки! – воскликнула мать, все еще расстроенная. – Да, бедняжке не повезло.