– А теперь что с ней делать? Закатав рукав, Фрэнсис достала мышеловку из ведра и потрясла, стряхивая с нее воду. – Отнесу во двор, на компостную кучу. А ты ложись. От воды мышиная шерстка слиплась острыми сосульками, но в смерти своей крохотный зверек – с зажмуренными от боли глазами и отвисшей челюстью – вдруг приобрел черты почти человеческие. Фрэнсис осторожно вытащила мертвое тельце из мышеловки и взяла за хрящеватый хвост. На вешалке у задней двери висели старые плащи, а под ней стояла разная старая обувь. Фрэнсис решила обойтись без плаща, но вот трава наверняка сырая – она всунула ноги в галоши, когда-то принадлежавшие брату Ноэлю, и вышла во двор. С болтающейся в руке мышью, она прошлепала через лужайку и стала пробираться по мощеной дорожке в глубину сада. В одном-двух окнах соседнего дома горел свет, но в саду, огороженном высокой стеной, росли громадные липы, косматые кусты лавра и гортензии, а потому было почти совсем темно. Фрэнсис, постоянно ходившая по этой дорожке, сейчас полагалась не столько на зрение, сколько на общие ощущения. Приблизившись к деревянному заборчику перед компостной кучей, она перекинула через него крохотный трупик. Он приземлился с мягким, еле слышным стуком. И затем наступила тишина – глубокая-глубокая тишина, какая порой сгущалась или опускалась здесь, на Чемпион-Хилл, даже при свете дня. В такие минуты округа казалась вымершей, и просто не верилось, что совсем рядом находятся дома, где живут семьи и слуги; что за дальней стеной сада тянется шлаковая дорожка, которая через полсотни шагов выводит на улицу, самую обычную улицу с грохочущими трамваями и автобусами. Фрэнсис вспомнила о своей сегодняшней прогулке по Вестминстеру, но воскресить впечатления не смогла. Все отступило куда-то далеко-далеко. Кирпичные стены, мостовые, люди – все растаяло, растворилось бесследно. Остались только деревья, кусты, незримые цветы, ощущение скрытой растительной жизни под землей. Внезапно Фрэнсис стало жутковато. Она запахнула халат на груди и повернулась к дому. Тотчас же она заметила что-то в темноте, какой-то прыгающий огонек. А секунду спустя учуяла запах табачного дыма и поняла, что это тлеющий кончик сигареты. Фрэнсис перефокусировала взгляд и различила смутную фигуру. В саду был кто-то еще. Она тихо взвизгнула от испуга и удивления. Но это оказался всего лишь мистер Барбер. Он подошел, смеясь и извиняясь, что напугал. – Я подумал, не торчать же дома в такой чудесный вечер, – сказал он. – Не хотел заговаривать с вами, беспокоить лишний раз. Надеюсь, вы не против, что я брожу тут, по саду? На мгновение Фрэнсис захотелось ударить его. Кровь шумела у нее в ушах, и она вся дрожала как осиновый лист. Она думала, постояльцы давно легли спать. Должно быть, мистер Барбер гуляет здесь уже… с полчаса где-то. Ей стало неприятно при мысли, что он болтался поблизости, пока она стояла у компостной кучи, забыв обо всем. А потом еще и взвизгнула, вот стыдоба-то. Слава богу, в темноте хотя бы не видно, что на ней Ноэлевы галоши. Да и в конце концов, мистер Барбер сделал ровно то же, что сделала она, когда поддалась искушению задержаться здесь, вдыхая благоухание теплой ночи. Дрожь начала униматься. Фрэнсис неловко объяснила про мышку, и молодой человек усмехнулся: – Бедняга! Она всего лишь хотела свою кроху сыра. Он поднес к губам сигарету, и вспыхнувший огонек на миг осветил худые пальцы, рыжеватые усы и острый лисий подбородок. Когда сигаретный уголек померк, мистер Барбер снова заговорил – и по звуку голоса Фрэнсис поняла, что он запрокинул голову. – Отличная ночь, чтобы смотреть на звезды, мисс Рэй! Мальчишкой я знал о звездах все – это было главное мое увлечение. Когда родители засыпали, я выбирался из спальни через окно и часами просиживал на крыше, с библиотечной книжкой и велосипедным фонариком – сравнивал созвездия в небе с картинками. Мой брат Дуги как-то застукал меня и запер окно, и мне пришлось всю ночь проторчать под дождем. Братец вечно выкидывал такие номера. Но оно того стоило. Я знал все названия: Арктур, Регул, Вега, Капелла… Теперь он говорил совсем тихо, и слова, полушепотом произнесенные в темноте, звучали чарующе. Странно было стоять с ним рядом в спальном халате, в таком вот уединенном месте… это всего лишь наш сад, напомнила себе Фрэнсис. Оглянувшись на дом, она увидела пятна света: открытая задняя дверь, кухонное окно с наполовину спущенной шторой, а над ним лестничное окно с неплотно задвинутыми моррисовскими портьерами. И насчет ночи мистер Барбер совершенно прав. Месяц тонкий, что срезанная с яблока кожурка; небо сине-черное, и на нем электрически-яркие звезды. Фрэнсис тоже запрокинула голову и после паузы спросила: – А которая из них Капелла? – Ей нравилось название. Мистер Барбер показал рукой с сигаретой: – Вон та блестящая кроха, прямо над дымоходной трубой вашего соседа, – это Вега. А вон там… – Он немного повернулся, и Фрэнсис проследила взглядом за огоньком сигареты. – Там так называемый Северный Гвоздь – Полярная звезда. – Я знаю Полярную звезду, – кивнула Фрэнсис. – Правда? – Еще знаю Большую Медведицу и Орион. – Да вы прям настоящий скаут. А что насчет Кассиопеи? – Созвездие в форме буквы «эм»? Да, тоже знаю. – Сегодня оно в форме «дубль-вэ». Вон, видите? А рядом Персей. – Нет, не вижу. – Тут вся штука в том, чтобы мысленно соединить точки линией. Нужно напрячь воображение. Ребята, присваивавшие звездам имена… у них тогда, знаете ли, выбор развлечений был небольшой, вот и развлекались, как могли. А что насчет Близнецов? – Мистер Барбер придвинулся ближе и нарисовал в воздухе очертания. – Видите, вон двое? Держатся за руки. Прямо напротив них – Лев. Справа от него – Краб. А вон – Селедка… Фрэнсис всмотрелась в небо: – Селедка? – Вон там, рядом с Прыщом. В следующий момент Фрэнсис осознала две вещи: первое – что он, конечно же, над ней подшучивает; второе – что он, показывая, куда смотреть, придвинулся вплотную и положил свободную руку ей на поясницу. От неожиданного прикосновения она вздрогнула и отпрянула в сторону, задев мистера Барбера плечом и шумно шаркнув галошами. Мистер Барбер тоже отступил и демонстративно вскинул руки, как человек, пойманный на чем-то предосудительном и шутливо изображающий невинность. А может, он и впрямь – без всякого умысла? Внезапно Фрэнсис засомневалась. Было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица; она видела лишь слабые отблески звездного света в глазах и на зубах. Он улыбается? Смеется над ней? У нее возникло чувство, которое она уже не раз испытывала при общении с мужчинами – чувство, что ее хитростью заманили в ловушку, что она не по своей вине стала посмешищем и, как бы ни повела себя дальше, только выставит себя в еще более смешном свете. Фрэнсис с новой силой ощутила свое одиночество здесь, в коварном сыром саду. Казалось, сад заодно с мистером Барбером. Она потуже затянула пояс халата, распрямила плечи и холодно произнесла: – Вам не следует долго здесь задерживаться, мистер Барбер. Ваша жена, наверное, беспокоится, куда вы запропастились. Как она и ожидала, молодой человек рассмеялся, но с непонятной иронией. – О, полагаю, Лили как-нибудь проживет без меня еще пару-другую минут. Сейчас докурю, мисс Рэй, и отправлюсь на боковую. Фрэнсис без дальнейших слов повернулась и тяжело зашагала к дому, уже привычно чувствуя себя дурой. Скинув галоши, она торопливо приготовила все для завтрака – старалась управиться поскорее, чтобы не встречаться с мистером Барбером в третий раз за вечер. Впрочем, он не спешил возвращаться. Фрэнсис уже была в своей комнате и вынимала шпильки из волос, когда стукнула задняя дверь и лязгнул засов. Все еще раздраженная, она прислушалась к шагам на лестнице и вдруг поняла, что ей страшно любопытно, как мистер Барбер заговорит с женой. На память пришел вопрос Кристины: «Стакан к стене приставляешь?» Подслушивать, конечно, нехорошо, но что дурного в том, чтобы просто подойти поближе к двери и чуть наклонить голову? Сначала она услышала голос миссис Барбер. – Ну наконец-то! Я уже думала, ты заблудился. Чем ты там занимался? – Ничем, – зевнув, ответил мистер Барбер. – Но чем-то ты должен был заниматься. – Курил на заднем дворе. Смотрел на звезды. – На звезды? Узнал по ним свое будущее? – Так я и без них знаю, разве нет? Вот и весь разговор. Но то, как они разговаривали – совершенно безразличным тоном, без малейшего намека на теплоту, – поразило Фрэнсис до чрезвычайности. Ей никогда даже в голову не приходило, что брак Барберов может быть каким-либо иным, кроме как счастливым. «Да они, возможно, ненавидят друг друга!» – ошеломленно подумала она. Впрочем, какое ей дело до их отношений? Пока они исправно платят за жилье… Фрэнсис поймала себя на том, что рассуждает как расчетливая домовладелица, – а ведь это гадко! Ей совсем не хочется, чтобы они были несчастны. Она вдруг разнервничалась. Она же, в сущности, ничего о них не знает. А они здесь, в доме. Ей невольно вспомнилось предостережение Стиви насчет «класса служащих». Ох, лучше бы она не подслушивала. Фрэнсис скользнула в постель и задула свечу. Но долго еще лежала без сна, с открытыми глазами. Слышала, как Барберы ходят из гостиной на кухню и обратно, потом кто-то из них остановился на лестничной площадке – мистер Барбер, снова протяжно зевнувший. Фрэнсис увидела, как тускнеет полоска света под дверью, когда он увернул газ. 3 Но ночь прошла, унеся с собой все тревоги. Поутру голоса супругов звучали как обычно и даже веселее. Мистер Барбер беззаботно напевал, пока брился в кухне над раковиной. Перед самым уходом на службу – на субботние полдня – он что-то негромко сказал жене, и та ответила со смехом. Примерно через час Фрэнсис и сама вышла из дома – в цветочную лавку за венком на могилу отца. А сразу после завтрака они с матерью поехали на кладбище. Поскольку за ночь погода испортилась, пришлось надеть плащи и шляпы, причем самые темные, сообразно случаю. Но на дворе все-таки стоял май, и обеим стало жарко уже в автобусе по пути в Вест-Норвуд и еще жарче, пока они поднимались по длинному склону к могиле отца. Ко времени, когда они добрались до нее, Фрэнсис обливалась потом. Она стянула перчатки, собралась снять шляпу и уже начала вытаскивать шпильку, когда поймала неодобрительный взгляд матери. – Отец не возражал бы, мне кажется. Сам он терпеть не мог так париться, помнишь? – Отец всегда знал, когда следует снимать шляпу, а когда нет, как бы он ни парился. Фрэнсис отвернулась, вгоняя шпильку обратно: – Сейчас он парится в аду, не иначе. – Что-что? – Говорю, сейчас воды принесу. – А… – Мать смотрела на нее недоверчиво. – Ну принеси. Они достали из сумок, один за другим, весь набор кладбищенских инструментов: совок, щетку, грабельки, бутылку, брусок мыла «Манки бренд». Мать принялась выпалывать сорняки и мох, а Фрэнсис пошла за водой к колонке. Вернувшись, она смочила и хорошенько намылила щетку – и стала отчищать надгробную плиту. Надгробье простое, солидное, красивое – и дорогое, с возмущением думала Фрэнсис всякий раз, когда сюда приходила. Все связанные с похоронами вопросы, разумеется, решались в первые сумбурные дни после смерти отца, прежде чем Фрэнсис с матерью представилась возможность выяснить, насколько плохо, прямо из рук вон, он умудрился распорядиться семейными деньгами. «ДЖОН ФРАЙЕР РЭЙ ЛЮБИМЫЙ МУЖ И ОТЕЦ ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ», – гласила надпись, черные буквы на мраморе, изначально ослепительно-белом, который грязные дожди южных пригородов с течением лет окрасили в цвет хаки. Натирая круговыми движениями мыльной щетки потускневший мрамор, Фрэнсис думала о могиле брата, Джона-Артура, что находилась чуть севернее Комбля. Они с матерью и невестой Джона-Артура, Эдит, навещали ее в девятнадцатом году. Поехали туда в декабре – самый неподходящий, наверное, месяц для этого, ибо тогда, в холодную, ненастную погоду разрушенная войной местность напоминала безотрадную картину ада. Они не испытали ни малейшего облегчения, только новые душевные муки при мысли о днях, неделях и месяцах, которые Джону-Артуру пришлось провести здесь. Впоследствии Фрэнсис не раз слышала, что кладбища умиротворяют. Одна из подруг матери описывала, какой покой снизошел на нее однажды у могилы сына. Она как наяву услышала его голос: сын велел ей не горевать, горе бессмысленно и опустошительно, оно удерживает мир во тьме, препятствуя движению к свету. У могилы Джона-Артура Фрэнсис не услышала ничего, кроме булькающего кашля пожилого фермера, который проводил их туда. Сам по себе могильный холмик ничего для нее не значил. У нее просто в голове не укладывалось, что все, что она знала и любила в брате, нашло свой конец вот здесь, в неглубокой яме у нее под ногами. Она пожалела, что вообще приехала сюда. Иногда во снах Фрэнсис снова оказывалась у могилы Джона-Артура и каждый раз чувствовала все тот же тоскливый ужас, все то же опустошение, всегда стояла там одна-одинешенька, увязая в раскисшей, липкой земле.