А солнце все выше. Асфальт размокает, как тесто. Но псина лежит, нет конца забастовке протеста. И каждый, кто взгляд на себе ощущает собачий, отводит глаза, словно совесть кольнувшую прячет. А та шоферня – матерщинники, медные лица — кричат из кабин ей: «Нашла же где, бля, развалиться!» Понятное дело – собака движенью мешает. Но каждый автобус ее стороной объезжает… 1977 «– Пей чай, остынет! – нет, не слышит…» Т. К. – Пей чай, остынет! – нет, не слышит. И смотрит, будто сквозь стекло. Негромкий дождь стекает с крыши. На кухне тихо и тепло. Но вот очнулась, оглянулась, засуетилась у стола и так смущенно улыбнулась… – Послушай, где же ты была? – Да так, забылась, – отвечает, — потом, быть может, расскажу. Давай-ка лучше выпьем чаю, давай варенья положу… – Ну положи… – ведем беседу. И вот уже я сам лечу за мыслью призрачной по следу и чайной ложечкой бренчу. А мысль уже за краем света во мгле резвится и парит… И нежный кто-то рядом где-то: – Пей чай, остынет! – говорит. 1979 «Так в детстве было хорошо…» Так в детстве было хорошо мечтать, ершась, как петушок, обиду горькую лелея, — вот заболею на?зло всем или умру не насовсем, тогда все вспомнят, пожалеют! Начнут вокруг меня ходить и жженым сахаром поить, кастрюльку каши манной сварят, и яблок принесут, и в ряд положат их, и всё простят, с получки курточку подарят… Теперь не то – уходишь в ночь, винишь обидчицу, точь-в-точь как в детстве, в том, что получилось, но остываешь на ветру и думаешь уже к утру — не заболею, не умру, вот с ней чего бы не случилось!..