Он тянется к совему рюкзаку и вытягивает две черные лыжные маски. Я хватаю лыжную маску и натягиваю ее на лицо, затем делаю глоток кофе. Мози снова смеется, а затем фотографирует меня. Мы завтракаем в Сэнборнс, в самом сердце города. Мози рассказывает мне, что Панчо Вилья и Эмилиано Сапата (Генералы северного и южного фронтов в период Мексиканской революции) завтракали здесь, когда захватывали город. - Но мы же собираемся просто рисовать, так ведь Мози? А не делать что-то слишком сумасшедшее? Мози снова пьет кофе, его глаза искрятся. - В наши дни революционеры по-разному проявляют себя, Лана. Доверься мне. - Но я приехала сюда не для того, чтобы оставить след в истории. Я просто собиралась попытаться помочь тебе воссоединиться с твоей семьей. И кстати, ты уже добился какого-нибудь прогресса или мне заняться этим? Я беру кусочек яичницы и кукурузные чипсы, купающиеся в красном и зеленном соусе. Я могу привыкнуть есть такое. Уже привыкла. Мне внезапно очень нравиться мысль о русско-мексиканском малыше. Я мечтаю о том, как мои черты и черты Мози смешаются вместе. Он печатает на своем телефоне и постоянно проверяет свой Инстаграм. - Ты уже подключился? Я имею в виду к здешним уличным художникам? - Ты шутишь? Было бы глупо не сделать это. Я должен получить правильные координаты, чтобы мы могли быть в безопасности. Я должен убедиться, что мы подключены к этой части, чтобы получить любой сигнал о движении в интернете. - Ладно, как их фамилия? Я пойду пробегусь по телефонному справочнику, пока ты переписываешь свой манифест. - Чья? Ох, Роблес, - говорит он, едва ли отрываясь от своего телефона. Я краду с его тарелки пряную сосиску и направляюсь в туалет. В центре ресторана расположен огромный зал с витражными потолками. Я нахожу таксофон и смехотворный телефонный справочник под ним. Похоже, что фамилия Роблес занимает здесь тысячи страниц. Нахожу фамилию, а затем быстро сдаюсь. Писаю в богато оформленном туалете и оставляю песо на сложенной салфетке возле раковины, оставленной смотрительницей. Достаю из сумочки косметику, подвожу глаза черным карандашом и наношу матовую красную помаду на губы. Если мы собираемся быть революционерами, тогда я могу выглядеть пафосной. Мози уже оплатил счет и стоит на улице, разговаривая по мобильному телефону. Он заканчивает разговор, когда я подхожу к нему и берет меня за руку. - Вас, Роблесов очень много в телефоном справочнике, - говорю я осматривая улицу, потому что Мози выглядит так, словно кого-то ждет. - Завтра мы отправимся в место моего прежнего проживания. Просто пройди через это вместе со мной, - он сжимает мои пальцы, пока говорит со мной, его глаза на моих губах. Знаю, он хочет поцеловать меня, но все о чем я могу думать - что это за жизнь такая? На самом деле я не бунтарка и не создана для опасности и принятия радикальных решений. Даже если это красивое искусство и даже если я признаю проявление чувств. Я уже собираюсь отказаться от этой затеи, когда машина с визгом останавливается возле нас и Мози, открыв дверь, толкает мою голову, пока мы запрыгиваем внутрь. Молодой человек водящий машины говорит на беглом испанском, и по мне у Мози прекрасно получается отвечать ему. Если бы мы поменялись местами в плане этнического происхождения и сложившихся обстоятельств, я бы не смогла изъясниться на русском языке. Не смогла бы произнести ни единого предложения. Это сексуально, когда он говорит на испанском. Мне уже нравится, чтобы он там не говорил. Ребята едут так, словно за нами гонятся и я пытаюсь рассмотреть некоторые достопримечательности, пока мы проезжаем по центру старого города, но Мози толкает мою голову вниз, словно мы уже нарушаем закон, просто проехав там. Он натягивает на лицо маску и подмигивает мне. Я поднимаю большой палец. - Ты похож на мексиканского рестлера, - говорю я, но Мози захватывает мой рот. Его язык вторгается в мое пространство делая невозможным любые разговоры. Мое сердце стучит со скоростью аналогичной скорости автомобиля. Феромоны высвобождаются из-за страха и также из-за вида его твердого члена, напрягшегося в его джинсах. Я так сильно влюблена в мальчика, который когда то был моим клиентом. У которого печальное, темное прошлое и соответствующий этому бунтарский дух. У которого нет ни семьи, ни страны, о которой он мог бы поговорить. Который иногда любит меня с такой красотой, которая детальна настолько, насколько уникален его вид искусства. Я проигранное дело. Я последовала сюда за Мози, потому что он единственное, что я когда-либо хотела. Что если я умру, пока делаю это или же если меня запрут в тюрьме? Меня одолевает глубокая тоска по моим родителям и сумасшедшему, странному брату. Но нет времени думать об этом, когда Мози протягивает мне маску и кусочек бумажки из блокнота, со словами на испанском языке. Это моя часть настенной росписи. Я делаю глубокий вдох и натягиваю на лицо маску. Молодой водитель резко тормозит с краю оживленного перекрестка. Мози хватает меня за руку и выдергивает из машины. Мое сердце прыгает как лягушка прямо от моей грудной клетки к моему горлу. Мози видит стену и его тело расслабляется. Он бросает вниз свой рюкзак и достает баллончик с краской. Когда Мози рисует, мир вокруг замедляет свое движение. Краска становится естественным продолжением его рук. Он рисует сорок три человека за столько же секунд. Их тела похожи на тела детей, почти маленькие дети. Он снова начинает сверху и рисует бумажные пакеты над их головами. На каждом пакете номер то одного до сорока трех. Мне хочется плакать, думая о том, что у каждого из этих студентов есть семья. Я потеряна в собственных переживаниях, пока Мози, посмотрев через плечо, не дергает головой в мою сторону. Я смотрю на кусочек бумаги в своих руках как раз в тот момент, когда он выскальзывает и его подхватывает ветром. Я вижу, как его уносит в сторону дорожного движения, понимая, что едва прочитала слова, которые даже не понимаю. Я застываю, думая, не разозлиться ли на меня Мози. Но потом меня поражает момент ясности, когда я вижу, что зрители начинают собираться и фотографируют Мози. Я знаю эту историю, я видела ее в новостях. Я могу сделать заявление и могу сделать его мощным на том языке, которым владею. Это английский язык, народ. Супчик дня. У нас больше ничего не осталось. К черту все. Я хватаю сой баллончик и начинаю распылять - именно так, как много лет назад учил меня Мози на стене моей собственной гостиной. «43. Где они, мать вашу? Верните их или заплатите цену за наше несогласие!» Какого черта я делаю? Угрожаю мексиканскому правительству? Как только он заканчивает, он бросает баллончик и я делаю тоже самое. Он берет меня за руку и мы бежим через улицу от перекрестка. Мози двигается быстро и толкает меня на боковую улочку. Он срывает свою маску, затем хватает мою, выдергивая несколько моих волос, которые запутались в ней. Он выбрасывает свой рюкзак со всем содержимом в мусорный бак, и в этот момент я понимаю насколько все серьезно. Он никогда не выбрасывал свой рюкзак. Мы бежим еще один квартал, пока мои легкие не начинают гореть, а слюны слишком много, чтобы проглотить. Мы поворачиваем за угол как раз в тот момент, когда местный микроавтобус подъезжает к бордюру. Мози копается в кармане в поисках мелочи и тащит меня вверх по лестнице. Мы проходим в заднюю часть автобуса, когда тот слегка покачивается вперед. Его руки скользят по моей талии и крепко прижимают к нему. Одним этим движением он удерживает и успокаивает меня. Я прижимаюсь к его груди, глупого вдыхая запах краски и мускусный запах его пота. - Ты была великолепна, - шепчет он мне на ушко. - Если под «великолепна» ты подразумеваешь ужасна, то я согласна с тобой. Мне так жаль. Я потеряла листок. Я идиотка, - сетую я, проводя носом по его шеи и чувствуя восхитительную близость его твердого тела. Каждую мышцу, каждую пора, каждый мягкий волос. Я влюблена во все это и я с ума схожу от восхищения. - Когда ты рисуешь такое, Лана, ты должна отпустить все. Это не подвластно твоему контролю, так что ты просто должна позволить случиться всему, что должно произойти. Это было блестящее решение, написать на английском. Думаю, таким образом, это еще больше привлечет внимание. Думаю ты справилась просто великолепно. - Как ты, черт возьми, находишь дорогу внутри этого города? Разве он не самый большой в мире? - спрашиваю я, когда мы выходим из автобуса и начинаем идти в другом направлении. - Прошлой ночью я некоторое время изучал карту. - Ты гений, - говорю я откровенно. Мози закидывает назад голову и смеется. - Ты так говоришь, потому что слишком сильно хочешь трахнуться со мной. Глава 28 Что достаточно интересно, мы так и не трахнулись. Возможно, мы слишком боимся разрушить эту счастливую стадию отношений, к которой мы перешли. Или возможно мы отдалились друг от друга за все это время, что были порознь и, встретившись снова, лишь доказали, что не подходим друг другу. Моя тайная надежда в том, что ожидание окажется слишком тяжелым для каждого из нас, чтобы справиться. Что если секс станет для нас разочарованием? Что если один из нас окажется полным неудачником в постели? Думаю, мы просто оба очень устали. Так что мы много кушаем. Смотрим местные новости и социальные сети, чтобы увидеть реакцию на наш шедевр - на самом деле, шедевр Мози. Во всяком случае, я лично все испортила. Мне нравиться сидеть рядом с ним, смотреть в один телефон. Улыбаться, когда он улыбается, то, как его рука гладит мою руку. Мне нравится спать рядом с ним, свернувшись калачиком у его спины. Чувствуя безопасность и удовлетворение, словно спящий лев, защищенный от всего в своем логове. Мне нравится передвигаться по нашему гостиничному номеру рядом с ним, чувствуя себя по-домашнему в этом пространстве. Мне нравится, когда он притягивает меня к себе для того чтобы нежно поцеловать или, чтобы ласково прикоснуться к моему лицу. В итоге мы упаковываем наши вещи, точно не зная, останется ли Мози у своих родственников, или куда именно мы направимся. Я только знаю, что моя кредитная карточка больше не может оплачивать этот номер, как любит говорить Мози - зарплата от моей не работы. А оплата парковочного места в гостинице для автомобиля больше стоимости нашей старой машины. Утилизировать ее будет стоить дороже. Так что мы едем в его бывшее место проживания на северной окраине города, особо не общаясь друг с другом, потому что мы оба боимся того, к чему все это приведет. Может быть, это последний день для нас обоих, время расстаться и двигаться дальше. Единственное, в чем я точно уверенна, что не могу забрать его с собой домой. И я на самом деле не могу остаться здесь. Как я буду работать? Чем я буду заниматься? Чем, черт возьми, будет заниматься Мози? Я также знаю, что он хочет поехать домой, а дом это не Мехико. Возможно, это изменится, когда он найдет свою семью. Чем дальше мы едем, тем удручающе становиться пейзаж вокруг нас. Экономический кризис растет в геометрической прогрессии, чем дальше мы удаляемся от города. Дети, одетые в лохмотья, стоят у знака «остановиться», когда мы въезжаем в бывшее место жительства Мози район Ла Неса. Не могу не задаться вопросом, на что была бы похожа его жизнь, если бы его мать не оказалась достаточно смелой, чтобы увезти его. Но учитывая, через что он прошел, я не знаю что хуже. Одно дело бедность и совсем другое - травма. Им не обязательно идти рука об руку, но учитывая мою сферу деятельности, они почти всегда идут в комплекте. Мы медленно движемся по улицам и здесь они не заасфальтированные. Мози спрашивает каждого готового говорить с ним, о своем дяде, единственном живом брате его матери. Дети клянчат под окнами и я даю им монеты. Жалко, что я не привезла еды или чего-нибудь более существенного. Мы движемся в этом направлении, но это не приносит особых результатов. Мози сжимает мое бедро и смотрит на меня. Одними губами он произносит, - Ты в порядке? Это так похоже на него, беспокоиться о моем благополучии, когда это его будущее висит в воздухе и он даже не знает, где он сможет в следующий раз отдохнуть. Но возможно Мози лучше справляется с неопределенностью, чем я и поэтому он нормально воспринимает наши непонятные отношения. Что касается меня, я просто теряю рассудок и чрезмерно анализирую каждый маленький кусочек. И угадайте что? Мы находим дядю Мози. Он живет в скромном двухкомнатном доме со своей семьей. Под скромным, я имею в виду сравнение с развивающимся миром - его образ жизни делает скромным тот образ жизни, который я вела пока росла, со взглядом, что жизнь принадлежит королям. Это был владелец бакалейной лавки у его дома, где мы остановились купить газировки, он точно знал, о ком мы говорили. Это действительно была большая удача, потому что я, не думая, что здесь есть адреса, а дома, кажется, прорастают один за другим прямо из земли. Он налил нашу газировку в пакетики с соломкой, убирая толстую стеклянную бутылку обратно в ящик, пока давал нам реальное направление и точное описание. Я раньше никогда не пробовала газировку в пластиковом пакете. Она, кажется, более игристой и на нее весело смотреть. Дядя Мози Франциско и его тетя Сандра кажутся счастливыми, но не особо потрясенными, словно давно потерянные родственники каждую неделю приходят к их порогу. Хотя их детям мы нравимся и они виснут на наших ногах. Я играю послушную девушку, хотя в моих действиях нет никакой игры. Для Мози я сделаю все что угодно, включая его поиски в городе греха в стране, в которой никогда не была раньше. Пересеку половину опасной страны, языка которой не знаю. Поучаствую в незаконной деятельности, которая действительно может разозлить правительство и направить меня в тюрьму. Буду держать его за руку, пока он воссоединяется с семьей, которую он на самом деле не знает и которую не видел много лет. Пока я занята цыпленком и рисом, щедро наложенных мне на желтую пластиковую тарелку, до меня доходит, что я семья Мози, так же как Алексей и мои мама и папа. Не могу поверить, что не поняла этого раньше. Послушно жую свой рис с консервированным горошком и морковью, пока наблюдаю, как Мози ведет внутреннюю борьбу. Мои глаза наполняются слезами и он видимо почувствовав это, смотрит на меня. - Я люблю тебя, - громко говорю я, проглатывая еду сквозь огромный ком в горле. - Я любу тебя, - раздается сладкий детский писк из-под стола. Я смеюсь, пока слезы стекают по моему лицу, приземляясь на моей тарелке. - Я твоя семья, Мози, - говорю я удерживая его взгляд. - Я имею в виду, если ты хочешь чтобы я ей была, - говорю я, начиная серьезнее воспринимать свое окружение и вес того, что я только что сказала. Мози встает и подходит ко мне, осторожно и сосредоточенно. Он ставит мою тарелку на стол, берет мою руку и тянет меня, чтобы я встала. Его руки обхватывают меня за талию и он крепко прижимает меня к себе. Твердая стена его грудной клетки - мой дом. Мози обхватывает мое лицо, его большие пальцы располагаются на моих щеках. Он смотрит мне в глаза своими темно шоколадными, горящими глазами. - Я хочу, чтобы ты была моей семьей, - говорит он, четко и осмысленно выговаривая каждое слово. Он держит меня крепко и близко к себе и я рыдаю на его груди, ни один из нас не притворяется. Мы проводим ночь в одной комнате, в то время как в другой комнате спит Франциско со всей своей семьей. Одеяла пахнут плесенью, пол твердый и холодный. Вероятно, нам было бы намного удобнее в машине. Но не имеет никакого значения, где мы, в каком городе или стране, или под каким одеялом. Я счастлива быть рядом с ним. Я чувствую привилегию любить его и прислонять голову к его груди. Мне кажется, что я принадлежу самому прекрасному мужчине в мире, а он принадлежит мне. Я без колебаний отвечаю на его поцелуй и не анализирую, почему мы чувствуем то, что чувствуем к друг другу. Я стараюсь не думать о том, что ждет нас в будущем. Я только размышляю о том, как эта любовь может помочь нам и лелеять и исцелить друг друга. Утром мы встаем и нас приветствуют хихикающие дети. За завтраком из жареных тамалес (мексиканское блюдо из толченной кукурузы с мясом или курицей и красным перцем) и теплой, сладкой кукурузной каши, Франциско говорит нам, что приедут и другие члены семьи. Мы ждем почти весь день, пока мои ноги не начинают неметь от холода. Под предлогом сходить в продуктовый магазин, мы кругами разъезжаем по району, чтобы согреться. - Ты думаеш, ь они мучаются? - спрашиваю я Мози, дуя на свои руки. - Не больше и не меньше всех остальных проживающих здесь, - отвечает он мне угрюмо. - Ты чувствуешь себя виноватым за то, что уехал? Не ты сделал этот выбор. - Я чувствую себя виноватым за все, Лана. Виноватым за то, что существую. Я глажу его плечи и наклоняю к нему голову. Он берет мою руку и сплетает наши пальцы. - Думаешь, если мы узнаем о том, что произошло с Бризой, ты сможешь отпустить немного той вины или станет еще хуже? - Я не знаю, - говорит он и массирует свои глаза нижними частями своих ладоней. - Что мы будем делать, Мо? - сейчас не подходящее время спрашивать или добавлять еще больше груза на его плечи. Но неопределенность убивает меня и мы не можем просто не знать, куда мы направимся завтра или где сможем в следующий раз получить еду. Он качает в мою сторону головой и трется губами об заднюю часть своей ладони, пока наблюдает через ветровое стекло за забытым прошлом, откуда он родом. Два часа спустя, мы едим очередную еду из цыпленка и тортильи (кукурузные или пшеничные лепешки со специями), на этот раз в кампании кузенов и еще одного дяди Мози со стороны отца, который привел с собой свою молодую, беременную жену. Мо и я купили ром и колы наряду со стаканами и льдом. Воссоединение превратилось в вечеринку и стали появляться разные соседи. Я согрелась сладким, густым напитком и обнимаюсь с маленькой кузиной Мози Росарио, которая отказалась оставить меня. Здесь в Ла Несе холодно, а я вижу, что у большинства гостей пластиковые сандалии. Мексиканское болеро играет на заднем фоне, пока я наблюдаю, как Мози подходит к каждому, отчаянно пытаясь присоединиться и пообщаться на испанском. Напитки продолжают течь рекой, а люди продолжают прибывать, пока маленькая Росария не начинает похрапывать на моих руках. По правде говоря, я не далеко от ее состояния и положив ее головку на плечо, я направляюсь к креслу в углу. Притупленный гул толпы кажется немного возрастает. Я слышу чоканье стаканов и «салют!», но там что то большее, что я не совсем могу понять. Если я задержусь здесь на продолжительное время, мне придется выучить язык. Я уже прожила целую жизнь не в состоянии полноценно общаться со своей семьей. Я не повторю эту ошибку дважды. Насколько это сложно, выучить второй язык? В тридцать лет.