Они смотрят на Нейтана, который кивает им. Когда они уходят, шериф МакКоннелл вышагивает по сцене, и под его весом все содрогается. Раздаются раскаты грома, и я невольно подпрыгиваю. – Нам стоит зайти внутрь, похоже, погода скоро совсем испортится, – говорит Нейтан. – Мы могли бы допросить остальных друзей жениха в их номерах. – О, держу пари, тебе бы это понравилось, не так ли? Нейтан выглядит озадаченным. – Эм, да, наверное? Разве дождь не… я не знаю, не сделает что-то с телом? Будет сложнее определить, когда он умер или что-то в этом роде. – Эй, я здесь профессионал, – рявкает шериф. – Все вы, жители материка, считаете себя такими современными со всем вашим навороченным оборудованием, технологиями и всей этой новомодной хренью с ДНК. – Что? – Ну, у меня есть для вас новости: я собираюсь раскрыть это дело без вашего модного технологического дерьма. Я применю старую добрую детективную работу. – Шериф МакКоннелл постукивает себя по голове с еще одним своим фирменным хитрым взглядом. – Хм. Ладно. Я все еще думаю, что мы должны пойти внутрь… Нейтана прерывает появление еще двух шаферов. Они в худшей форме, чем предыдущие двое: эти продолжают хихикать и указывать на небо, словно там что-то есть. – Мам, ты уверена, что они не останутся такими навсегда? – шепчу я. – Ах, конечно, нет. Традиционная китайская медицина очень полезна для здоровья. Очень хорошо! – Тем не менее, я не могу не заметить, какой обеспокоенной она выглядит. Шериф МакКоннелл спрашивает шаферов, узнают ли они А Гуана, и они оба хихикают и качают головами. – Эй, парень, пора просыпаться. Ты лежишь на алтаре, – говорит один из них. – Из какого вы агентства? – спрашивает их шериф МакКоннелл. – Агентство «Лучшие дни», – отвечает один из них. – «Парти Пипс», – отвечает другой. – И, предположительно, вы знаете, кто из какого агентства? Два шафера тупо смотрят на него. – Что? – спрашивает один из них. Шериф МакКоннелл сжимает пальцами переносицу. – Я спрашиваю: этот человек, он точно не из вашего агентства? Один из друзей жениха уверенно качает головой, а другой отвечает: – Не-е-ет. Я ожидаю, что шериф МакКоннелл будет расстроен этим, но вместо этого он удовлетворенно потирает руки и кивает. – Вы двое можете идти. Я знаю, кто это сделал. Я не могу не сжать руку ма. Она сжимает мою в ответ и успокаивающе похлопывает. – О боже, – бормочет она. – Все хорошо. Все в порядке. Но не все в порядке. Меня вот-вот арестуют. Я смотрю, застыв на месте, словно свинцовая фигура, как шериф МакКоннелл идет от алтаря к проходу. Идет прямо ко мне. Вот только он останавливается перед Нейтаном и говорит громовым голосом, соответствующим погоде: – Нейтан Чен, вы арестованы за убийство этого человека. – Он достает пару наручников и, гордо улыбаясь, защелкивает их на запястьях Нейтана. 29 Шериф МакКоннелл бросает беглый взгляд на нас с мамой, когда проходит мимо, его мясистые руки лежат на плечах Нейтана. Нейтан выпучивает глаза, но, поравнявшись со мной, шепчет: – Все будет хорошо. А я… Я в ярости. Насколько жалкой Нейтан меня считает, что утешает, пока САМ в настоящих наручниках? Что во мне такого, что заставляет людей вокруг меня заботиться о каждой проблеме? Я излучаю некомпетентность? Беспомощность? С меня хватит. Я разворачиваюсь и хочу накричать на Нейтана, сказать ему, чтобы он перестал защищать меня, перестал относиться ко мне, как к хрупкой вещи, потому что это не так. Я хочу наброситься на кого-то, на кого угодно, и, к сожалению, самым близким ко мне человеком в этот момент оказывается мама. Мама и мои тети. Они просто стоят и смотрят, как сотрудники безопасности, а за ними Нейтан, уходят. – Все будет хорошо, – уверяет меня старшая тетя на индонезийском, ее голос полон неуверенности, и я понимаю это. Я использую этот шанс, чтобы разразиться гневом. – Ничего не будет хорошо! – кричу я. – Не будет, перестань говорить, что будет, потому что не будет! Я не хотела, чтобы все это случилось. Я просто хотела, чтобы… Я просто… – Я просто что? Что бы я делала без моей семьи? Я бы застряла дома с трупом в машине и без возможности объяснить это. Но, возможно, это было бы лучше, чем то, что произошло. Что угодно было бы лучше, чем Нейтан, арестованный за то, что сделала я. – Мэдди, ты расстроена, я знаю, но мы просто заботимся о тебе, – говорит ма. Я уклоняюсь от ее протянутой руки, и обида, которая промелькнула на ее лице, злит меня еще больше. – Мне не нужно, чтобы вы заботились обо мне. Я больше не ребенок, ма. Боже, все это такое бремя! Они вздрагивают при слове на букву «Б». Это их худший кошмар – быть бременем для своих детей. – Мэдди, как ты можешь так говорить? – Старшая тетя говорит по-английски, ее грудь вздымается. – Мы семья, работаем вместе, всегда рядом друг для друга. – Да, и именно в этом проблема. Мы всегда рядом. Я не знаю, на что похожа жизнь без кого-либо из вас. Узнала лишь мельком, когда училась в колледже, но потом я переехала обратно домой, и все вернулось на круги своя. Я не знаю, кто я без того, чтобы вы все не дышали мне в затылок. Я даже не знаю, хочу ли быть свадебным фотографом, но не могу найти свое место, не могу просто бросить семейный бизнес, потому что вы всегда говорите о жертвенности и о том, как много вы все жертвовали ради меня, и поэтому вот он, цикл жертвоприношений, который будет продолжаться, продолжаться и продолжаться. Они выглядят так, будто я дала им пощечину. – Ты не хочешь быть свадебным фотографом? – шепчет мама. – Ненавижу свадьбы! – восклицаю я. Они отступают на шаг, и их лица выражают чистый ужас. – Да, я ненавижу их… – Это неправда. Я видела, как ты смотришь на свадебные платья, – говорит четвертая тетя. – Твои глаза будто горят возбуждением; это очень, честно говоря, тревожно. Я вздыхаю. – Ты права, есть вещи, которые я люблю в свадьбах. Люблю невест, мне нравится видеть их красивыми и счастливыми, и в большом белом платье. Но все остальное, все остальное я ненавижу. Ненавижу, что невесты и женихи сходят с ума от своих нереалистичных ожиданий, пытаясь сделать день идеальным. Ненавижу, что это превратилось в индустрию, которая заставляет людей тратить намного больше, и ненавижу, что мы являемся частью этого! На некоторое время все замолкают. – То есть, ты хочешь сказать, что мы тебя ограничиваем? – спрашивает ма спустя некоторое время. Я не отвечаю. Не могу. Что бы я ни сказала, этого будет недостаточно. Это не будет точным. Это будет не «нет» и не «да». И, в конце концов, я виню только себя. Мои двоюродные братья выросли в той же среде и смогли уехать, расправить крылья. А я единственная, кто остался в том же старом гнезде, и, конечно, это доказывает, что вина лежит на мне. Спустя вечность я качаю головой. – Я не виню вас. – Видите, это тоже не совсем точно. Я виню всех, включая себя. Мама всхлипывает, и тут же все мои тети, включая четвертую тетю, подхватывают ее под руки. Они воркуют над ней на индонезийском, стараясь успокоить. – Все хорошо, она еще ребенок, не понимает, что говорит. – Моя Хендра тоже говорила такие вещи, все в порядке. – Эти дети, они поймут, от чего мы отказались, только после того, когда у них появятся свои дети. Вот что всегда происходит, когда кто-то из моего поколения осмеливается возразить нашим родителям. Они объединяются и сравнивают нас с детьми, устроившими истерику, отвергая наши слова, чтобы мы не могли пробить их броню. Часть меня хочет безумно топать ногами и кричать, пока они не услышат, но, конечно, это только подтвердит, что я не более чем глупый ребенок. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, прежде чем сказать: – Мне жаль, мама, я не хотела тебя обидеть. Просто… пожалуйста. Не надо мне помогать в этом деле. Возвращайся в свой номер, а я разберусь с этим. Я люблю вас всех, но мне пора повзрослеть и самой навести порядок. Взгляд мамы встречается с моим, и, несмотря на обиду, я вижу, как в ее глазах зарождается понимание. Но оно быстро исчезает под пеленой печали и гнева. Она не говорит ни слова, только качает головой в разочаровании и позволяет моим тетям проводить ее. Старшая тетушка смотрит на меня, вторая тетя занята воркованием над мамой, и даже четвертая тетя не может сказать маме ничего плохого, поэтому я точно знаю, что сердце мамы разбито. И все же я упорно не хочу идти за ними. Потому что я всегда поступала, как они хотели, а потом в конце концов извинялась и заверяла, что буду менее дерьмовой дочерью. И вот она я, в двадцать шесть лет все еще живу дома и провожу свои выходные, снимая огромные свадьбы и притворяясь, что мне нравится вся эта суета. Нет. У меня есть более насущные дела. Например, Нейтан. Мысль о нем еще больше побуждает меня к действию. Я иду к главному зданию и поднимаюсь по впечатляющим каменным ступеням в вестибюль. Там я подхожу к администратору и спрашиваю, куда увели Нейтана.