– Хорошо, – вяло отреагировал Анатолий Афанасьевич. – Тогда до встречи! – До встречи. Она зашла в свой кабинет, села за стол, посидела несколько минут, потом очнувшись, пооткрывала ящики, в них, как всегда, был идеальный порядок, как и на самом столе. Аля собрала свои личные вещи в сумочку и мысленно попрощалась с местом, где она провела несколько лет жизни. Она еще вернется, но это уже будет не ее стол и не ее кабинет. Аля вышла, охрана также почтительно с ней попрощалась. «Да, все-таки чего-то мне будет не хватать – статуса, положения. Готова ли я этим расстаться? Ведь к этому статусу прилагается и вся атрибутика, к которой я привыкла: салоны красоты, фитнес-клубы. Это все не только для поддержания внешнего вида, это мне приносило удовольствие. Спокойно ли я с этим расстанусь, если не смогу на это заработать?» Рука сама потянулась к мобильному телефону и набрала Галкин номер: – Привет! – Привет, – ответила Галка. – А я уволилась! – на том конце воцарилась тишина. – Даже не знаю, как реагировать. Ты сама? – Сама-сама! – И ты рада? – Да!!! – Тогда поздравляю. – Спасибо! Но все же, такие решения не принимаются под влиянием эмоций, нужна прежде всего холодная голова и трезвый расчет. – Да, да! Я долго думала: вчера всю ночь, – на что Галка просто хмыкнула. – Я столько об этом мечтала, как положу ему заявление на стол, в красках представляла, как я буду радоваться, а на деле – внутри пустота! Я ничего не чувствую! – Мозг еще не осознал, как осознает, так сразу и прочувствуешь, – по голосу Аля поняла, что Галка улыбается. Они попрощались. Аля обнаружила, что в процессе разговора вышла на улицу, совершенно не обращая внимания на жару. Она глубоко вздохнула, и почувствовала что-то новое, это было оно – то ощущение, о котором говорила Галка! Как будто расправились крылья за спиной. Ощущение свободы защекотало в носу и заставило учащенно биться сердце. Жалеть о своем решении уже не хотелось. Она вернулась на парковку и завела машину, когда зазвонил мобильный телефон. Это была мать. – Да? – если ей никогда не говорят «привет» или «здравствуй» – это ведь не значит, что и она должна постоянно это говорить. – Это я! – как всегда сказала ее мать. – А я знаю! У меня в телефоне, если ты не в курсе, есть определитель номера, и если «здравствуй» тебе что-то мешает говорить, то и в твоем «это я» тоже нет никакого смысла, – в Альку словно бес вселился. Последовало некое замешательство, но ее мать была не из числа людей, которых так легко сбить с толку. – Ты где? – В районе офиса. – Когда ты освободишься? – А я теперь свободна как ветер в поле. Я уволилась! – Что значит «уволилась»? – металлические нотки в голосе матери сохранялись, но появилось что-то еще. – Ты нашла другую работу? – Нет, не нашла! Надоело мне работать в этой конторе, надоело вообще работать бухгалтером. Чем займусь еще не решила. Времени теперь навалом, буду думать. Помню, как в детстве мечтала стать парикмахером и стригла кукол. Вот думаю, может быть пойти поучиться? – Аля поймала в зеркале свое отражение и улыбнулась. – Это шутка? – металл усилился. – Отнюдь! Я только что уволилась. Слушай, я в подземной стоянке, плохо сигнал ловит, может потом как-нибудь продолжим общение? – чувствовалось, как нарастало напряжение от разговора с матерью, хотелось быстрее его закончить. Мать положила трубку. – И тебе пока, мама, – усмехнулась Алька и поехала домой. Предстоял разговор с дочерью. Она только сейчас, размышляя, поняла, что единственный человек, чье мнение и поддержка ей важны – это ее дочь! Нет, еще отец, но тот всегда на ее стороны, как и Галка, которая даже не согласная с ее решением, все равно будет ее поддерживать, а вот дочь – с дочерью было много вопросов. Ей было девятнадцать лет, когда родилась Кристина. Беременность протекала идеально для молодого организма и не особо беспокоила, был некий дискомфорт и ограничения из-за растущего живота, от чего-то приходилось отказываться и в чем-то себя ограничивать, но беременность шла как бы сама по себе, а Аля, ее жизнь, жизнь молодой девушки, жены и студентки – сами по себе, поэтому мысли о будущем материнстве не особо ее беспокоили. Когда дочь родилась, там в роддоме акушерка высоко подняла ее и спросила у Али почти также, как рассказывала Галка: – Кто тут у нас? – Девочка! Ой, а почему она такая синенькая? – Нормальная! Все они такие. – А что это такое белое на ней? Как сметана. – Это смазка, тоже нормально. – Какая у нее странная голова, – заметила Аля, когда дочь уложили рядом на пеленальный столик. – Да, нормальный ребенок! – раздраженно сказала старая акушерка, – Все они такие! Младенца что ли первый раз видите? – Первый. – Ну да, конечно, – бросив на нее взгляд, сказала педиатр, – сама еще ребенок. Что это за радость материнства, которая накрывает тебя сразу, как только ты увидишь своего ребенка, и которая была обещана в книжке, прочитанной Алькой в перерывах между лекциями, было непонятно. И ребенок был вовсе не таким, как рисовало ее воображение, образ которому помогла дооформить реклама одноразовых подгузников по телевизору: славный розовощекий бутуз, счастливо улыбающийся и весело махающий ручонками. Кристина совсем не подходила под эти идеалы: непропорционально большая голова, совсем не было видно шеи, малюсенькие ручки и ножки, прилепленные к круглому, как мячик, животу, кожа синюшного оттенка, глаза-щелочки с опухшими веками, которые были постоянно закрыты, так как ребенок либо спал, либо кричал. И улыбаться она совсем не улыбалась, и «мама» не говорила. В роддоме приносили запеленатую дочь каждые три часа. Аля безрезультатно пыталась дать ей грудь, но ребенок постоянно спал и растормошить ее было нереально. Аля просто лежала и смотрела на дочь, аккуратненько пальцем трогала лобик, водила по ушку, перебирала пальчики на ручках – в ней было все удивительно и ново. Минут через сорок ребенка забирали и через три часа приносили вновь. На третий день пребывания в роддоме, проснувшись утром, она почувствовала дикую боль в груди: та стала просто огромной. Во время родов ей сделали надрез промежности, его зашили и посоветовали поменьше есть, чтобы не было стула. Аля как прилежная ученица восприняла эти слова буквально и ничего не ела, а налегала на бульоны, соки и компоты. Поэтому ничего удивительно не было в том, что на третий день, когда пришло молоко, ее грудь аккуратного второго размера увеличилась до шестого и стала буквально каменной, а малышка если и брала грудь, то высасывала капли. М-да, Памела Андерсон нервно курит в сторонке, – отпустила реплику Галка, но, увидев, как расстроилась Алька, спросила, – тебе разве не говорили, что надо меньше жидкости пить, пока лактация не установится? – Аля отрицательно покачала головой. Врач только пожала плечами: «Сцеживайся!» – У тебя грудь не раздоена! – авторитетно заявила детская медсестра, в очередной раз принеся ребенка. – Вот если бы ребенок брал грудь, было бы в разы лучше сцеживаться. Теперь ты налегай! И Алька налегала. Все последующие дни в роддоме она только и делала, что постоянно сцеживала грудь, а так как сидеть ей было нельзя, то позы приходилось принимать весьма экзотические: лежа на кровати и опираясь на локти, но очень быстро начинали ныть руки; стоя на коленях перед кроватью и стоя в душе. Если бы только ее усилия увенчались успехом! Она нещадно теребила грудь, массировала, мяла соски, но молоко не сцеживалось. Галка, не имевшая подобных проблем, с сомнением поглядывала на тщетные Алькины попытки и на обходе не выдержала и сообщила врачу, что соседка совсем измучилась со своей грудью. Врач-гинеколог необъятных размеров, удивленно взглянула на Альку: Проблемы? Не сцеживается? – даже разнесенная до шестого размера Алькина грудь утонула в ее ручище. Врач захватила сначала грудь, потом пальцы скользнули по ореоле и нажали на сосок. Сразу же брызнул фонтан: струй десять разлетелись в разные стороны, одна из которых попала врачу в верхний карман халата, еще одна – Альке в лоб, та удивленно вздрогнула. – А вы говорите не сцеживается! Все сцеживается! Когда врач покинула палату, Алька с удвоенной силой принялась повторять ее движения, но результат был все такой же плачевный: вместо фонтана брызг – скудные капельки. Она так и продолжала мучиться, стоя на коленях перед кроватью, либо лежа и приподнимаясь на локтях. Галка же либо спала, либо валялась с книжкой, либо ходила, прогуливаясь, по роддому, не имея особых проблем. Но все же незавидная доля соседки не могла ее оставить равнодушной. Сначала она пыталась найти в роддоме молокоотсос, которого в отделении не оказалось, а потом привела акушерку, которая расцедила Альке грудь. Алька все недоумевала, она делала ровно также, почему у нее не выходило, а у акушерки получалось? Когда в очередной раз принесли детей, Галка поинтересовалась у медсестры, почему Алина дочь совершенно не берет грудь. Она же должна быть голодной! Их докармливают? – Ну, если кричит, то докармливают, – спокойно пожала плечами медсестра. Тогда Галка предложила Альке уговорить медсестру оставить дочь хотя бы на полдня в палате, чтобы та проголодалась и взяла грудь. – Не положено! – заявила медсестра. – Ну, если действительно не положено, – неуверенно сказала Алька. – Хм, – усомнилась Галка и молча протянула медсестре купюру. Большую часть времени Кристина спала, смешно морща носик и чмокая во сне губешками. Потом она, действительно, принялась за грудь, пытаясь захватить сосок, мусолила и сосала его, никак не присасываясь полностью. Раскрыв книгу на странице, которая расписывала правильный захват груди во время кормления, Алька с Галкой в две пары рук пытались затолкать сосок ребенку в рот. Полдня они бились, устали все: и Аля с Галкой, и ребенок, и Алькины соски. Кристина в итоге проголодалась и взяла правильно, но в результате всех этих действий соски потрескались, к ним было больно прикасаться, не то, что кормить. – Мазать зеленкой! – отрезала врачиха. – Больно же! Как кормить-то? – возразила Галка. – Зеленка же сушит, а сосок потрескался, будет еще хуже! – А ты кто, адвокат? – Адвокат! Даже диплом есть, на прошлой неделе получила!