Однажды она совершенно случайным образом обнаружила тайную комнату. Квадратная, без единого окна и с таким низким потолком, что даже невысокой девочке-подростку не было возможности выпрямиться в полный рост – комната была так хитро устроена, что отыскать её местоположение в доме, не будучи осведомленным о её существовании, было крайне сложно. Розмари восприняла находку, как ответ на свои молитвы, и скрывалась там от брата и матери часами, погружаясь в привычные грёзы и наслаждаясь ощущением полной защиты, которое даровал ей дом. В эти моменты ей представлялось, будто она крошечное семечко, надёжно укрытое в мякоти плода и невидимое под толстой кожурой. Сейчас, когда детство осталось далеко позади и по Гриффин-холлу сновали эти ужасные полицейские, Розмари Сатклифф просто укусить себя была готова: как она могла позабыть про тайное убежище? Ей неприятно было сознавать, что прошедшие годы утвердили над ней свою власть и лишили память былой чёткости. Но её также мучил и другой вопрос: если Матиас спрятал алмаз в её тайнике, то значит ли это, что он всегда о нём знал? Или он обнаружил его позже, когда сумел выдворить сестру из поместья и добиться единоличного владения им? Проводившийся в доме обыск чрезвычайно нервировал тётушку Розмари. Её терзали навязчивые мысли, что полицейские только притворяются, будто целью их поисков являются улики против убийцы, а на самом деле ищут её алмаз. Куда бы она ни направлялась, ей навстречу попадались то констебли, то этот неприятный коротышка сержант, буравящий её взглядом круглых, совершенно совиных глаз. Сердце Розмари Сатклифф билось часто-часто, пока она мелкими перебежками пересекала холл, поднималась по лестнице и судорожно пыталась припомнить, какая стенная панель служила входом в тайное убежище. Один раз, когда в коридоре неожиданно появился этот краснорожий верзила, констебль Лэмб, ей пришлось даже имитировать приступ, чтобы скрыть свои намерения и не навести полицейских на след. Она тогда буквально кипела от возмущения, пока встревоженный старший констебль препровождал её в гостиную и уговаривал отдохнуть, как и полагается даме её возраста. Как только полицейский вернулся к своим обязанностям, тётушка Розмари с прытью, неожиданной в столь хрупкой пожилой леди, вскочила с дивана и отправилась на кухню. К её удивлению, там было пусто, только из судомойни доносилась вялая перебранка лакея и кухонной девушки. На столе, в пергаментном коконе, лежала баранья нога, подтекая розоватым соком, и тётушка Розмари, обожающая вкусно поесть, плотоядно облизнула тонкие бесцветные губы. Бесшумно открывая шкафчики и выдвигая ящики, она обнаружила искомое и, прихватив коробок спичек, снова отправилась на поиски. Поднимаясь по лестнице, она чутко прислушивалась к происходящему на втором этаже. На мгновение её посетило на удивление чёткое воспоминание из детства, как она спешит наверх, чтобы укрыться в своём тайном прибежище от матери и брата. Воспоминание было таким реалистичным, что пожилая леди хихикнула, радуясь всплывшей из глубин памяти картинке и, более не колеблясь, устремилась к тому неприметному внешне участку стены, где и скрывался вход в тайник. Пальцы привычно проделали необходимые манипуляции, и вот перед ней с едва слышным скрипом отворилась стенная панель. Крутые высокие ступени, которые в детстве ей приходилось преодолевать ползком, теперь не являлись серьёзным препятствием, клочья паутины тётушка Розмари сметала подолом юбки, не обращая внимания на недовольных её вторжением обитателей тайника. Задыхаясь от возбуждения и с трудом поворачиваясь в узком пространстве лаза, она затворила за собой миниатюрную дверцу, зажгла свечу и поспешила наверх. Где-то совсем рядом с ней прогремели тяжёлые шаги, а после послышался чей-то протестующий голос, но она была неуязвима для внешнего мира, поэтому продолжила путь. Комната осталась точно такой, какой она её помнила. Низкий потолок по-прежнему был оклеен детскими рисунками с героями её фантазий, в углу лежал альбом и наполовину сточенный грифельный карандаш. На покоробившемся от времени переплёте сидела тряпичная куколка с заплетёнными в косы соломенными волосами – Мэри-пастушка с миниатюрной корзинкой, тётушка Розмари сразу же её узнала. Пыль тончайшим налётом покрывала стены тайного убежища, и со сладостным чувством ностальгии она провела по ним пальцем, оставив волнистый след, похожий на древнюю руну. Опустившись на пол и прижавшись к стене, тётушка Розмари установила плоский медный подсвечник перед собой и долгое время смотрела на ровное пламя свечи, чуть дрожавшее от её прерывистого дыхания. Когда сдерживаться уже больше не было сил, она бережно взяла в руки пастушку Мэри и сжала её ивовую корзинку так сильно, что та превратилась в горстку истлевшей трухи. Ладонь кольнуло, будто тупой иглой, и тётушка Розмари медленно, всё ещё не веря, разжала руку и поднесла её к глазам. В пригоршне шелухи лежал желтоватый камень размером с абрикосовую косточку. Неправильной формы, с трещеватым наростом на одной стороне, он искрился на гранях и отбрасывал на стены потайной комнаты дрожащие грозди радужных огоньков. *** Пока Джереми Эштон выступал в роли шофера, Вивиан молча смотрела в окно. Автомобиль шел мягко, даже и не скажешь, что они едут по английской сельской дороге, а не по калифорнийскому шоссе. Эштон молчал, не делая попыток развлечь ее разговором или блеснуть остроумием, и Вивиан была ему благодарна. Именно этого ей и хотелось – ехать и ехать без конца и без цели, молчать, лениво рассматривать проплывающие мимо долины, цепляясь взглядом за отары овец, издалека походившие на клочки ваты, или наблюдать за полетом крупных птиц, чьи названия были ей неизвестны. Начался мелкий дождь, и его пелена скрыла окружающие дорогу холмы, создав у Вивиан ощущение, что автомобиль с пассажирами всего лишь часть декорации к кинофильму, а туманная завеса маскирует внутренности съемочного павильона. Девушка первой нарушила молчание: – Из-за просьбы моего деда, полагаю, вам пришлось пренебречь распорядком дня, мистер Эштон. Насколько я знаю, у фермеров осенью каждый час на счету. Если вы повернете назад, то я обещаю тихонько проскользнуть в свою комнату, а деду за ужином скажу, что вы честно исполнили его просьбу и свозили меня на прогулку. – Я сам предложил вашему деду помощь, мисс Крэббс. И вы можете не тревожиться о состоянии дел в поместье, мой управляющий прекрасно справляется со своими обязанностями. Тон Эштона был слегка насмешливым, но нисколько не ироничным. Вивиан почему-то стало легко на душе, она с удивлением отметила это про себя и быстро взглянула на своего спутника. – Мы скоро будем на месте, – сообщил тот, чуть увеличив скорость. – Я подумал, что вам будет любопытно взглянуть на старинное аббатство. Оно неплохо сохранилось, и там очень покойная атмосфера. Они ехали ещё с полчаса в уютном молчании, а когда прибыли на место, то дождь прекратился, и через просветы в облаках выглянуло робкое солнце. Вивиан вышла из автомобиля, поправила шляпку и увидела далеко внизу скалы, своими очертаниями напомнившие ей корабль, лежащий на боку и вперивший в небо уцелевшую мачту. За ними, будто широкая атласная лента, виднелась тёмно-синяя кромка моря. Запах водорослей и соли – острый, даже резковатый, но по-своему приятный – проник в её ноздри и вызвал странное щемящее чувство. Крики птиц и мерный шум волн и ветра заполняли всё видимое пространство, от рыжих вересковых холмов с нагромождениями скальной породы до слоистой облачной массы, сквозь которую пробивали дорогу солнечные лучи. На минуту девушка вообразила себя героиней английской пьесы: в голове молниеносно промелькнули эскизы костюмов, причёсок и варианты сценического грима; декорации, изображающие английскую гостиную так, как её представляют себе американские зрители; даже перипетии сюжета мелькнули яркими статичными картинками. Однако сейчас фантазии не сумели привычно взять Вивиан в плен, показавшись ей на фоне окружающей её действительности блёклыми небылицами, не более того. Пейзаж, расстилающийся перед ней, ничем не напоминал выжженную солнцем Калифорнию с её типовыми городками и бесконечными стандартизированными бензиновыми станциями. Это походило на путешествие в машине времени: легко было вообразить себе, что здесь, на побережье Восточной Англии, так и продолжается эпоха правления династии Тюдоров. От стен старинного аббатства, окружающих внутренний двор, сохранились одни руины, но арочная галерея, поросшая мхом, была ещё цела. Неподалёку виднелась полуразрушенная часовня, вокруг неё стелились, терзаемые порывами ветра, заросли ракитника. Выцветший на солнце дрок плотным ковром покрывал камни, оставшиеся от внешней стены аббатства, и вкрадчивая повилика наглухо оплела ржавые останки кованых ворот. Эштон пропустил Вивиан вперёд, и она пошла, не оглядываясь, по мягкой траве, с жадностью впитывая атмосферу запустения, в которой, однако, не чувствовала ничего враждебного. Ветер пробирался в рукава её блузки, трепал плотный твид юбки и норовил выхватить из рук сорванный по дороге цветок дикой розы. Её спутник отстал, разглядывая каменную кладку галереи, и Вивиан какое-то время бродила по руинам одна, вопреки здравому смыслу чувствуя себя защищённой и неуязвимой среди каменных обломков старинного аббатства. Влажный солёный ветер охлаждал её разгорячённые щёки, тягостные мысли об угрозе, нависшей над ней, отступили, и эта передышка вернула ей веру в себя, укрепила её дух. Снова пошёл дождь, вынудивший Вивиан искать укрытие в полуразрушенной часовне. Войдя под её своды, она обнаружила там Джереми Эштона. Он стоял у каменного пролома в стене – может быть, здесь когда-то была дверь, а может, низкое окно, – и смотрел вдаль с видом задумчивым и умиротворённым. – Спасибо, что привезли меня сюда, – сказала Вивиан с искренней благодарностью. – Это странно, но мне ещё нигде не было так спокойно. Под сводами часовни её голос звучал глухо, будто растворяясь в древнем безмолвии, пропитавшем каменные стены. – Да, это удивительное место, – кивнул Эштон, поворачиваясь к ней. – Я рад, что вы сумели это почувствовать. А теперь расскажите мне, что у вас стряслось, и отчего вы так напряжены. И я не поверю, что смерть Айрис Белфорт, которую вы даже не знали, могла привести вас в такое состояние. – С чего вы взяли, что я попала в беду? – Это видно по тому, как вы отчаянно притворяетесь, что у вас всё в полном порядке. Неожиданно для себя Вивиан рассказала, как по глупости угодила в сети, расставленные братьями Люгер. Здесь, в часовне, на крыше которой гнездились крачки, а на одной из стен сохранилось изображение распятия, события последнего месяца показались нелепым вздором, сюжетом для второсортной киноленты. – В общем, вы скажете, что я сама во всём виновата, и будете совершенно правы. Пьеса, в которой у меня была главная роль, оглушительно провалилась, хотя подонок Джимми уверял, что нас ждёт успех. Я и сама так думала, ведь он считается талантливым драматургом. Декорации, костюмы – всё было по высшему разряду. Я полностью доверяла ему, поэтому и вложила все свои деньги, а когда их не хватило, то заняла недостающую сумму у братьев Люгер. Джимми уверял, что пьеса станет гвоздём сезона, и мы не только отобьём затраты, но и заработаем на собственный театр, в котором я буду ведущей актрисой. Дедушка Матиас всегда был против того, чтобы я играла в кино, но ведь театр – это совсем другое. Он бы гордился мной, читая хвалебные рецензии критиков, и простил бы мой маленький обман. – Но неужели же вы не навели справки о тех, у кого занимали такую большую сумму? – Эштон, укоризненно вскинув брови, покачал головой. – Я не хотела ничего знать, – с горечью ответила Вивиан. – К тому же они были так обходительны. И Джимми говорил, что не стоит верить нелепым слухам. Теперь вы знаете, какой глупой и самонадеянной я была. Самое ужасное, что мне и правда негде взять эти деньги. Меня не спасет даже подарок дедушки Матиаса, ведь я уехала из Гриффин-холла ещё ребёнком и не смогу отыскать зашифрованный в картине тайник. У остальных ещё есть шансы, но не у меня. Пока Вивиан говорила, пальцы её отрывали и сворачивали в тонкие трубочки нежные лепестки сорванного цветка. Когда остался только голый стебель, она стряхнула ошмётки с ладони, и они упали на выщербленный пол часовни, потерявшие яркий цвет и похожие на горстку табачного пепла. – Придумал! – Эштон щёлкнул пальцами и просиял, будто ему только что пришла в голову отличная мысль. – Я куплю у вас дедушкину картину за ту же сумму, что вы должны братьям Люгер. – Вы что, смеётесь надо мной?! – Вовсе нет, – он пожал плечами. – В Эштон-хаус пустует стена гостевой спальни, и я как раз хотел украсить её. – Но дедушкины картины – это жуткая мазня. Вашим гостям непременно будут сниться кошмары. Да и с чего бы вам помогать мне? – недоверчиво спросила Вивиан. – Я буду селить в эту комнату только самых надоедливых гостей, – заверил её Эштон. – А вообще, как знать, мисс Крэбсс, может быть, кинематограф оказал на меня своё тлетворное влияние и я одержим намерением спасать красавиц, попавших в беду, от притязаний жестоких бандитов. – Вы всё-таки смеётесь надо мной! – гневно воскликнула Вивиан, не веря, что она так легко сможет выскользнуть из западни, в которую угодила. – На самом деле я совершенно серьёзен, мисс Крэббс, – Эштон без улыбки посмотрел на неё. – Вы сможете убедиться в этом завтра же, когда я пришлю вам пакет с деньгами. Думаю, в такой ситуации наличные будут уместнее чека. Как вы собираетесь передавать деньги этим людям? Я бы не хотел, чтобы вы рисковали собой. Готов стать вашим провожатым и гарантом безопасности, если позволите. Вивиан быстро взглянула на него и тихо спросила: – Зачем это вам? Почему вы помогаете мне? – Никогда не видел американских гангстеров, мисс Крэббс, – широко улыбнулся Джереми Эштон. – Думаю, что это внесёт в мою размеренную и добропорядочную жизнь деревенского сквайра свежие краски. *** Внутреннее чутьё не обмануло инспектора и на этот раз. Во время беседы с Матиасом Крэббсом его не покидало чувство, что они в библиотеке не одни. Едва различимый для уха треск и прочие странные шумы, доносившиеся из сада, вызывали у детектива нечто вроде зуда, отвлекающего его от допроса хозяина Гриффин-холла, но когда Оливер вышел в сад, то не обнаружил там никого, только под большим вязом, росшим у самых стен дома, валялась горка сухих обломанных веток. Обнаружив улики, позволяющие определить автора записки, найденной в рукаве убитой девушки, инспектор поспешил в полицейское отделение, а Оливия Адамсон отправилась на кухню, чтобы попросить у миссис Уоттс чашку горячего чаю. Просидев на дереве без малого час, она так продрогла, что все её тело сотрясала дрожь. Экономка, женщина сердобольная, но приметливая, никак не выразила своё отношение к тому, что одна из «бедняжек Адамсон» явилась к ней озябшая, в мужской фланелевой рубашке и мятых широких брюках со следами древесной коры. Густые волосы Оливии, заплетённые в косу, растрепались и были полны сухих листьев, глаза сердито блестели. Передав девушке чашку чая и придвинув к ней миску с остатками ячменных лепёшек, миссис Уоттс принялась вздыхать да охать, рассказывая о том, какой беспорядок учинили полицейские при обыске Гриффин-холла. – До весны теперь не разберёмся, что где лежит, – с мрачным удовлетворением сказала она и принялась энергично втирать в баранью ногу смесь специй и свиного жира. – Даже в кладовой все перерыли. Заглянули в жестянки и с мукой, и с патокой, и банки с мармеладом все перетрясли. Чего, спрашивается, они там отыскать хотели? Сам инспектор, мистер Оливер, джентльмен очень приятный, тут ничего не скажешь, но вот помощник его, этот белобрысый коротышка, на редкость неприятный тип. Всюду совал свой нос и вопросы каверзные задавал. Мало нам того, что в поместье такое несчастье приключилось, так ещё и обыск затеяли. У Чепмена в сарае все переворошили, он, бедняга, как ушёл в деревню, так и не вернулся до сих пор, чтобы этого бедлама не видеть. Миссис Гилмор взяла выходной и к сестре уехала, не хочу, говорит, находиться в одном доме с полицией. А я хочу? А меня спросил кто-то? Уютная воркотня экономки и горячий чай из большой кружки с выщербленным краешком успокоили Оливию совершенно так же, как и в детстве, когда она прибегала на кухню перехватить пару печений или выпросить кусок свежего пирога для кукольного чаепития. За прошедшие годы кухня в поместье совсем не изменилась, разве что прибавилось современной утвари – устрашающих размеров машина для взбивания и мясорубка с таким широким раструбом, что в него поместилась бы упитанная курица целиком. В углу, неподалёку от очага, по-прежнему стояло блюдечко с каёмкой из васильков, доверху заполненное молоком. Увидев его, Оливия улыбнулась, и на душе у неё сделалось легко. – Что я вижу, миссис Уоттс, – девушка перебила поток жалобных стенаний экономки. – Вы по-прежнему привечаете маленький народец? Или это угощение для кошачьей братии? Миссис Уоттс самую малость покраснела, но быстро перешла в атаку: – А хоть бы и так? Вы, мисс Адамсон, наших деревенских дел не знаете, поэтому и рассуждать нечего. Гриффин-холл – поместье старинное, здесь всякое случиться может. Чего тебе, Дорис? В дверях кухни стояла горничная, сжимая в руках яркую клетчатую скатерть. Вид у неё был безрадостный и смущённый. – Честное слово, миссис Уоттс, это не я попортила. И в тот раз тоже не я. Если бы это я, так я бы сразу и призналась, вы же знаете. С кувшином помните что было? Так я ведь сразу и сказала, что это я, ни минуточки не запиралась. – Что, опять? – ахнула экономка и выхватила скатерть из рук горничной. Близоруко щурясь, она растянула ткань и принялась искать повреждение. Найдя маленькую круглую дырку, она сердито зацокала языком. – Точь-в-точь как в прошлый раз, – мрачно вынесла вердикт экономка. – И в том же самом месте. Иди, Дорис, не стой столбом. Я отправлю ее в штопку, а завтра сама проверю остальные скатерти. – Что, миссис Уоттс, маленький народец опять шалит? – усмехнулась Оливия и предположила: – Вы, наверное, кладовую на ночь запираете, вот они и обиделись. – Смейтесь, мисс Адамсон, смейтесь, – закивала экономка, уязвлённая несерьёзным отношением Оливии. – А только вот когда проснетесь поутру с колтунами в волосах или мелочь какую сыскать не сможете, вот тогда посмотрим, как вы потешаться будете. Вот тогда и поглядим на вас! – заключила она с шотландским радостным пессимизмом и плюхнула баранью ногу на противень. Не желая ссориться с экономкой, Оливия примирительно спросила: – И что эти шалуны ещё натворили?