От желающих поучиться у нее этому искусству отбою не было, потому что выглядела Елизафета Федоровна и впрямь отлично. И к тому же Саша точно знал, что ни к пластике, ни к прочим хирургическим манипуляциям его бабушка никогда не прибегала. – Что в основе всего? – говорила она всем, кто желал слушать. – Режим дня и постоянный самоконтроль. И еще один крайне важный момент, о котором все мы забываем. Что это? А очень простая вещь – вставать надо вместе с солнышком, ложиться тоже вместе с ним. Вы замечали, что все птички просыпаются на восходе? Нету среди них лежебок и лентяев, которые будут валяться в своих гнездах до полудня. Нет, и птицы, и животные куда более самоорганизованы, нежели мы, люди. Мой отец, а он был заядлым охотником, всегда говорил: если ты видишь завтракающего зверя в девять утра – значит, он и на следующее утро тоже будет завтракать в этом же месте и обязательно в это же время. Можешь приходить туда и брать его. Даже утки на пруду живут строго по расписанию. И сначала у них завтрак, потом они чистятся и прихорашиваются, прогулка, отдых. И никаких часов им не надо, они сами знают, что и за чем им делать. Так что режим, мои дорогие, и еще раз режим. Разумеется, в своем блоге Елизафета Федоровна таких скучных рекомендаций не давала. А давала она кучу разнообразных методик, при выполнении которых опять же требовался все тот же самоконтроль, режим и дисциплина, но зато звучали и выглядели они куда привлекательнее. Например, то самое настойчиво требуемое пробуждение на рассвете называлось «ловить солнечный ветер». Для этого нужно было выйти на улицу, балкон, лоджию, конечно, при условии, что они выходили на восток. И там следовало стоять десять минут, подняв руки к небу и «вдыхая» в себя «солнечный ветер» и впуская вместе с ним потоки животворящей жизненной энергии. Да, не всякий мог встать в такую рань. Не говоря уж о том, что и стоять требовалось нагишом. В виде послабления разрешалось надевать лишь самые легкие одежды и обязательно из натуральной ткани, в идеале домотканой. «Дышать солнцем» нужно было в любое время года и в любую погоду. Исключение составляли проливной дождь или снежный буран, когда никакого солнца на небосводе и в помине не было. Облачность, моросящий дождик оправданием не считались. Ветер, даже самый пронизывающий и ледяной, оправданием для уклонения от процедуры тоже не считался. Постояв на утреннем холодке десять минут, человек основательно пробуждался. И, таким образом, первое требование Елизафеты Федоровны, вставать с солнышком, было соблюдено. Ну, а дальше у нее были свои хитрости, чтобы заставить человека жить строго по часам, питаться умеренно, включить в свой рацион разгрузочные дни, больше расслабляться, меньше волноваться. Одним словом, вести жизнь ответственного санаторно-курортного отдыхающего старой советской закалки, когда человек сознавал, что он на отдых не развлекаться приехал, а поправлять свое здоровье, чтобы затем с новыми силами взяться за строительство светлого социалистического будущего. В общем, Елизафета Федоровна была личностью незаурядной, коли уж умудрялась в наш развращенный век заставить своих последователей жить по режиму. И еще она была богата. И одинока. Несмотря на свою привлекательность и большое количество поклонников, Елизафета Федоровна сходить замуж как-то так и не удосужилась. То ли сама не захотела связываться с домашним бытом, то ли не смогла выбрать из числа многих достойных претендентов. Но так или иначе, а замуж Елизафета Федоровна так и не вышла, детьми не обзавелась и всегда и повсеместно называла Марину, маму Саши, не только своей племянницей, но и наследницей. – Мариночка, ты да Сашка – вот и все, кто у меня есть. Ларка – старая перечница. Глеб – старый мухомор. Какие из них наследники? Ларка и Глеб – это были самые старые и проверенные друзья Елизафеты Федоровны. Глеб одно время даже ходил у нее в женихах, но, получив решительный отказ, переключился на лучшую подругу тетушки Феты – Лару. Та ответила мужчине взаимностью, и новая пара состоялась. Елизафету Федоровну такая переменчивость ее поклонника ничуть не огорчила, она сразу сказала, что Глебу с Ларой будет куда лучше, чем с ней. Жили эти двое по соседству с Елизафетой Федоровной в том же городе. Детей у Глеба с Ларой тоже не случилось. Отвлекаться им было, кроме как друг на друга, не на кого, и они много времени проводили втроем. Из всех троих именно Елизафета Федоровна вела самый активный образ жизни, она много ездила, многим интересовалась. Именно она была локомотивом, а Глеб и Лара двигались за ней прицепными вагончиками. Обычно случается так, что пожилые люди начинают требовать от своих молодых сородичей внимания и заботы. Но Елизафета Федоровна и тут проявила оригинальность: никакого внимания от своей племянницы она не требовала. Наоборот, это Марине приходилось вылавливать тетушку, чтобы просто спросить, как у той дела. А дел у Елизафеты Федоровны было всегда слишком много, а времени слишком мало. – Как подумаю, что мне уже семьдесят пять, страшно становится. Сколько же мне еще осталось? Двадцать? Двадцать пять? В лучшем случае тридцать или тридцать пять. Дольше не протяну, я чувствую. У Саши всегда глаза лезли на лоб, когда он слышал, как бабуля спокойно рассуждает о том, что дожить до девяносто пяти или до ста – это для нее еще не предел. Впрочем, здоровье у Елизафеты Федоровны было отменное. Просто богатырское здоровье. – Вас хоть в армию отправляй! Так ей регулярно говорили врачи, проводящие осмотр. Ни анализы, ни результаты КТ не позволяли предположить в Елизафете Федоровне хотя бы малейшей хвори. – Суворов, Кутузов и Барклай де Толли в одном лице, – хвасталась сама старушка, почему-то упорно смешивая этих трех полководцев, хотя отменным здоровьем из них троих отличался лишь Суворов, да и тот в детстве был довольно хилым. И, сворачивая разговор с любимой племянницей, тетушка говорила: – Нечего моим здоровьем интересоваться. Оно со мной и никуда не денется. А теперь, Мариночка, прости, но я должна бежать. Позже созвонимся. Я сама тебе позвоню. Но чуточку попозже. Но никогда это самое «попозже» не наступало. И Марине или Саше приходилось самим вылавливать неуловимую Елизафету Федоровну, чтобы просто услышать ее голос. И вот внезапно в один день и как-то очень уж непонятно все изменилось. Саша прекрасно помнил, как это случилось. Но нельзя сказать, чтобы эти воспоминания были ему приятны. Глава 2 В то утро тетушка позвонила им сама. Ключевое слово тут было САМА! Потому что до этого Елизафета Федоровна на памяти Саши сама им никогда не звонила. Разве что заранее поздравить с праздником, на который она собиралась отбывать куда-нибудь далеко или должна была быть так страшно занята, что боялась не суметь поздравить родню. Но сейчас никаких праздников на горизонте не наблюдалось. А тетушка позвонила. И самое странное, что голос ее звучал устало и как-то даже уныло. – Как у меня дела? – вздохнула она в ответ на вопрос племянницы. – Да знаешь, как-то неважнецки у меня дела. Это признание чуть было не заставило Марину упасть в обморок. – Тетя! – воскликнула она. – Вы ли это? Что случилось? И тетушка вторично поразила ее: – Не могла бы ты ко мне приехать? – тихо попросила она. – И если можешь, прихвати с собой Сашку, пожалуйста. – И помолчав немного, добавила: –?Даже, я тут подумала, обязательно его прихвати. Да, так будет лучше всего. – Тетя, говори сразу! Ты больна? – Я здорова. Пока еще здорова и пока еще жива. Но вы все-таки оба поторопитесь. Мне кажется, что это может быть ненадолго. Нужно ли говорить, что Саша с матерью примчались к Елизафете Федоровне в тот же день. Сразу после ее звонка они не стали даже завтракать, а сели в машину и меньше чем через час были уже дома у старушки. Елизафета Федоровна встретила их непривычно бледной и неухоженной. Обычно к приходу гостей, да вообще всякий раз перед выходом в люди она накладывала макияж. Да, он никогда не был ярким. Но тем не менее он был, потому что Елизафете Федоровне было не все равно, как она выглядит. А сейчас ей было как будто бы не доэтого. Встретила она племянницу с сыном необычайно тепло, обняла их и заплакала: – Милые мои! Если бы вы знали, как я вас люблю! Это перепугало Сашу с мамой окончательно. Такие сентиментальные чувства были совсем не в характере тетушки. – Тетя Фета! Что с тобой? Говори немедленно, что случилось? – Я скоро умру. – Боже! Вы были у врачей? Что они вам сказали? – Врачи тут ни при чем. Это все голоса. – Чьи голоса? – Их! И тетя Фета ткнула пальцем куда-то в люстру. Что и говорить, люстра у нее была очень красивая и дорогая. Настоящее муранское стекло. Тетя Фета привезла эту люстру из своего путешествия по Италии. Надо представлять, сколько усилий ей стоило доставить это чудо стеклодувного мастерства через границу. Люстра была большой и хрупкой. Иначе как фантастическим везением прибытие этой люстры в багаже тетушки объяснить было нельзя. Марина взглянула на люстру с большим почтением. Слава муранских мастеров шагнула далеко за пределы Италии. Но все же раньше слышать о том, чтобы им удалось изготовить люстры с подобным эффектом, не приходилось. – Но раньше люстра не разговаривала. Давно это у нее началось? – Марина, при чем тут какая-то люстра! – Вы указали на нее пальцем. Я думала, может, там что-то вроде встроенного приемника имеется. – Я показала пальцем просто наверх, – вздохнула Елизафета Федоровна. – Потому что именно там обитают те, кто со мной разговаривает. – Соседи? Соседи сверху? Они шумят? Разговаривают? Погодите… Но над вами же чердак! – А выше чердака что? – Крыша. – Выше него небо, – снова вздохнула Елизафета Федоровна. – И там обитают мой отец с матерью. Во всяком случае, я очень надеюсь, что они там, а не там. И она ткнула пальцем теперь уже себе под ноги. Марина хотела спросить, кто там у тети в подвале, но вовремя сообразила, что? имеет в виду тетя, и прикусила язык. – Значит, вы слышали голоса дедушки с бабушкой? – Да. – Но ведь они оба умерли. – А я тебе о чем говорю! Мне слышатся голоса тех, кого уже нет с нами. И если бы только это. Я еще и сон видела с ними обоими. Стояли они на фоне какой-то речки, дедушка ведь был заядлый рыбак, вечно с удочками на речке пропадал. А рядом ухоженный домик со ставенками и такими вышитыми белыми занавесочками. Ты же помнишь, какая твоя бабушка была рукодельница и мастерица по части вышивки? – Помню. – Вот все и сходится. Они на том свете ни в чем не нуждаются. Отец рыбачит. Мама хлопочет по дому. Каждый занимается тем, что ему нравилось в его земной жизни. И вокруг у них там так светло, так солнечно. Да они и не скрывают, что у них все хорошо. А вот насчет меня у них такой уверенности нет. Как про меня речь зашла, так они оба вдруг такими печальными сделались. И говорят: доченька, тебе к нам еще рано, а только все равно придется. Но ты ничего не бойся, мы тебя ждем. – Тетя, это же просто сон. – Нет, не просто сон. Не сон это был, а предупреждение. – Тетя, да мало ли что снится. Нельзя придавать большое значение снам. – Но это был особенный сон, – настаивала на своем Елизафета Федоровна. – И ты это не хуже моего понимаешь. Но даже не это главное. – А что еще? – Говорю же, голоса! Они все время говорят со мной. – Бабушка с дедушкой? – И они, и другие родственники. Мои прадедушки и прабабушки. Дядя Яша, он еще в русско-финскую войну погиб. Совсем мальчик был. Забрали его на фронт сразу после школы. Ну он там и сгинул. Вот он приходил. Потом дядя Миша, тот уже в Великую Отечественную погиб. Львов освобождали, ему снарядом руку и ногу до половины оторвало, так и истек кровью, не успели санитары его подобрать. Похоронен опять же в братской могиле. Еще спасибо, подруга его фронтовая после войны к бабушке приехала и рассказала, как именно ее сын погиб. А то в похоронке только и было сказано, что погиб. А где именно похоронен наш дядя Миша, бабушке так и не удалось узнать. После войны она на Украину ездила, да только никто не смог ей сказать, где ее сын похоронен. Много их там полегло, в братских могилах похоронили, да и на том спасибо. Вон его фотография на стене висит. С фотографии, которую и Саша, и его мама видели сотни раз, прямо на них смотрел широкоскулый крепкий паренек. Тетя была очень похожа на своего дядю.