– Да, сэр. – Рид поднял саквояж Тревельона. – К тому же принес ваши пожитки из пансиона. – Отлично. – Пошарив в саквояже, он вытащил кошелек и отсчитал несколько золотых. – Этого хватит? – обратился он к Вустеру. – Думаю, с лихвой, сэр. А теперь давайте посмотрим на лошадей: как я знаю, вы любите сами выбирать. Тревельон кивнул, достал из кошелька еще одну монету, и сунув ее в карман, затолкал саквояж в карету. Еще пятнадцать минут ушло у него на то, чтобы выбрать в конюшне Вустера четверку крепких коней. Он повернулся к Риду. – Думаешь, что справишься с этой каретой? Если нет, могу попытаться и я, но, полагаю, будет правильнее мне ехать вместе с миледи. – Мне не раз приходилось править упряжкой, сэр, – успокоил его Рид. Тревельон похлопал парня по плечу. – Тогда готовь карету – и в путь. Я приведу миледи, а ты проследи, чтобы правильно запрягли лошадей. – Он взглянул на Вустера. – Я ваш должник, сержант! – Пустяки, капитан! Был рад услужить вам, сэр. Лучше вас офицера у драгун не было, тут и говорить нечего. Поблагодарив его улыбкой, Тревельон вернулся в гостиницу. Дверь ему открыла сама миссис Вустер. – Ваша дама готова. Какая жалость, что ей пришлось менять шелка на простую бумазею! – Так будет лучше, – успокоил ее Тревельон. – И благодарю вас за доброту, миссис Вустер. – Она уже меня отблагодарила, да: отдала мне свое платье. – Миссис Вустер вдруг просияла. – Вот уж удивится старик Вустер, когда увидит свою женушку в шелках в воскресенье утром! С этими словами добрая женщина поспешила удалиться, а Тревельон, обернувшись, увидел, что Феба стоит у него за спиной и ждет. – Ну как? – спросила она, нервно заламывая руки. – Что скажете? На леди Фебе было темно-синее платье с корсажем более светлого оттенка и аккуратным белым фартуком. Наряд довершала белая шейная косынка и белый же чепчик. Щеки девушки вспыхнули нежным розовым румянцем, а насыщенный цвет платья придавал ее ореховым глазам зеленый оттенок. – Вы прекрасны, – выдавил Тревельон с трудом: в горле перехватило так, что пришлось откашляться. – Но придется дополнить ваш наряд одной деталью. Она чуть склонила голову. – Что вы имеете в виду? Он шагнул к ней, взял ее левую руку и надел на палец простое золотое колечко. – Обручальное кольцо, миссис Тревельон. Прошли долгие часы, прежде чем Феба осмелилась тайком изучить кольцо. Оно было гладким, с закругленными краями, и не говорило ей ровным счетом ничего. Вот если бы она могла его рассмотреть… Она со вздохом уронила руки на колени. Путешествие в карете оказалось ужасно тоскливым и однообразным, особенно если ничего не видишь за окном. Часть дня она проспала: урывками, между толчками, когда карета подпрыгивала, словно преодолевала поле, борозду за бороздой, – а теперь, когда совершенно проснулась, ей было невероятно скучно. – Чье это кольцо? – спросила она наконец. Тревельон до последней остановки сидел на облучке вместе с Ридом, но потом пересел к ней в карету. Она знала, что он тревожится, не преследуют ли их и не грозит ли ей опасность, однако, по ее представлениям, к этому времени они, должно быть, успели отъехать от Лондона на приличное расстояние. – Кольцо. – Она подняла руку: вдруг он смотрит на нее? Карета налетела на дорожный ухаб, и Феба подпрыгнула на своем сиденье. – Ох! Кому оно принадлежит? – Никому, миледи. – По тону капитана ей стало ясно, что он предпочел бы не обсуждать сей предмет. – Во всяком случае теперь. Феба ждала, но Тревельон, очевидно, считал тему исчерпанной, хотя она так не считала. – Вы же понимаете, – начала Феба как можно мягче, – нельзя же просто надеть кольцо на палец женщине, объявить ее своей женой и не ответить хотя бы на пару вопросов. – Я же сказал вам, что это всего лишь для конспирации, пока не доберемся до надежного места. Супружеская пара не вызовет столько кривотолков в отличие от одиноких мужчины и женщины, которые не являются родственниками. – Да, вы правы, – согласилась Феба. – Наверное, это такая удача, что у вас случайно оказалось при себе обручальное кольцо: просто лежало в кармане и ждало своего часа. – Оно принадлежало моей матери, – резко парировал Тревельон. В карете было тесно, и капитан сидел напротив, судя по слабому аромату сандала и бергамота. В физическом смысле он был так близко, но вот тон его голоса… С тем же успехом он мог находиться на другом континенте. – Простите, я сказала не подумав. Она умерла? – Да, от лихорадки, когда мне было всего четыре, – ответил он бесцветным голосом. – Кажется, ее подхватили все, но умерла только она. Феба тоже потеряла родителей, но когда была еще младенцем, поэтому совсем их не помнила, а вот четырехлетний мальчик наверняка все хорошо помнил и страдал без матери. Только вот Тревельон был не из тех, кто признался бы в этом. – Должно быть, вам всем было очень тяжело. Он не ответил, и Феба попыталась зайти с другой стороны: – Какая она была? Он по-прежнему молчал, и она решила, что ее вопросы могли показаться слишком навязчивыми, но вдруг услышала: – Мягкая. Я помню, что она казалась мне очень мягкой. Ее руки, колени, щеки. И я считал ее очень красивой – самой красивой женщиной на свете, – хотя от других слышал, что она была просто миловидной, как все. А еще она любила рассказывать мне всякие истории. Тревельон вдруг замолчал, и Феба тихо, словно боялась разрушить чары, спросила: – Какие истории? – О великанах, убийцах и рыцарях, сражающихся с драконами, – сказал Тревельон. – Еще она рассказывала про морских русалок, пения которых следует остерегаться… Похоже, мы останавливаемся. – Уже? – огорчилась Феба: она хоть и сумела наконец заставить его заговорить о своей семье, но узнала так мало. – Уже восемь, миледи, и совсем стемнело. Я бы продолжил путь, но мы с Ридом условились, что это неосмотрительно: путешествовать после захода солнца, – особенно потому, что едем мы не по главной дороге. – Но где мы? – спросила она. – Полагаю, – послышался шорох: Тревельон явно выглянул в окно, – мы возле какой-то гостиницы, очень маленькой. Дверца кареты распахнулась. – Сэр, у них есть комната, – объявил Рид. – Я посплю в карете. – Очень хорошо. – Феба почувствовала, что Тревельон легко дотронулся до ее руки. – Вы готовы? Вздохнув, она улыбнулась. – Разумеется. Они уже договорились ранее: она его жена, и должна молчать, а он – вести все переговоры. Если повезет, никто и не заметит, что она слепая. Тревельон взял ее за руку и вывел из кареты. Она слышала неподалеку собачий лай и тихое ржание лошадей, под ногами была мягкая земля: они явно шли по двору, – а потом Тревельон ввел ее в дом. Тут было теплее, из общего зала доносился тихий ропот голосов, в которых слышался деревенский акцент. Она чувствовала запах дыма и готовящегося на огне мяса. Тревельон с кем-то заговорил – предположительно с хозяином гостиницы – и повел ее по коридору. Шум общего зала постепенно затихал у нее за спиной, и он наконец открыл перед Фебой дверь. – Вот мы и на месте. Заведение явно старинное. Отдельная комната, закопченный сажей потолок, слева от вас стоит стул. Она нащупала подлокотник стула и села. Стул стоял возле стола, и Феба принялась ощупывать столешницу: местами дерево испещряли глубокие царапины, а на краю были вырезаны какие-то буквы. Дверь снова открылась, и женщина с писклявым голосом внесла какое-то благоухающее пряностями блюдо и вышла. Феба услышала скрип стула – Тревельон тоже сел, предположительно напротив нее. Ложка звякнула об оловянное блюдо. – Ага. Тут, кажется, тушеное мясо. Может, баранина? С капустой, много моркови и горошка. Могу я вам предложить? – Прошу вас, дорогой супруг. Ложка на некоторое время застыла в воздухе, затем Феба услышала хлюпающий звук – содержимое ложки опрокинулось в ее тарелку. Край стола чуть вздрогнул под ее пальцами. – Ложка справа, а хлеб слева, дорогая женушка! Она едва не рассмеялась. – И особо для вас – вместо вина я заказал слабого эля.