– Вы о чем, миледи? – Как вы недогадливы! Разумеется, о том, кто за мной охотится. – Ее выразительное лицо сложилось в гримасу. – Кто он? – А-а… – Под ногами хрустнул гравий – они ступили на садовую дорожку. – Очевидно, это был сосед вашего брата из Ланкашира, некто Мейвуд. При этих словах она остановилась, обернулась к нему и сделала большие глаза. – Лорд Мейвуд? Правда? Но он же старый – лет шестьдесят, не меньше. Что ему от меня могло понадобиться? – Его светлость не знает наверняка, – задумчиво ответил Тревельон. После сегодняшнего разговора с герцогом многие вопросы так и остались без ответа, и ему было тревожно. – Возможно, лорд Мейвуд хотел заставить вас выйти за его сына. Феба задумалась, нахмурившись, и ему показалось, что ее глаза прикованы к пистолетам, притороченным к ремням на его теле. – Но лорд Мейвуд виновен? Нашли доказательства его преступления? – Не совсем. – Тревельон помолчал. – На прошлой неделе лорд Мейвуд прислал вашему брату письмо с угрозами, а один из тех, кого я застрелил, оказался уроженцем Ланкашира. Ее темные брови сошлись на переносице. – Что сказал лорд Мейвуд, когда его призвали к ответу? – Ничего, миледи, – признался капитан. – Он неожиданно умер сегодня утром от апоплексического удара. – Ох… – Феба растерянно заморгала, осторожно перебирая в пальцах лепестки розы, словно это могло ее успокоить. – Мне так жаль. – А мне нет, – жестко сказал Тревельон. – Если это означает, что вы теперь в безопасности. Она ничего не ответила, и они продолжили прогулку. – Итак, Максимус полагает, что с этим делом покончено. – Да, миледи. Герцог, казалось, обрадовался, что дело уладилось столь простым образом, но Тревельон радовался бы куда больше, если бы лорд Мейвуд признал свою причастность к преступлению. Он пытался убедить хозяина, что расследование следует продолжить, дабы выявить, не стоит ли за этим кто-то другой, но Уэйкфилд был убежден, что дело можно закрыть. В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде. – Ага, а вот здесь образовалась завязь, – пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. – Нет ли у вас корзинки? Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему? – Нет, миледи. – Как недальновидно с вашей стороны, капитан, – все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. – Держите. Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить. – Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? – спросила она его, в то время как рука порхала над цветами. – Есть еще один. – Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы. – Ах, благодарю вас. Он наклонил руку. – Разве у вас нет садовника для подобной работы? – Есть. – Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. – Но зачем дожидаться? Ее рука деловито принялась ощупывать розы. – Ведь это нелегко, миледи. Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике. – Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон. Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо. – Жаль, что сегодня пасмурно, – рассеянно проговорила Феба. Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо – такое юное! – сжимая в руке ножницы. – Капитан? Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял. Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать. – Сегодня солнечно. Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце. Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет. Вот только… одно дело – понимать это умом, и совсем другое – принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо. От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач. И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом. – Миледи? – Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть. И было отчего. – Как глупо, – сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. – Развела сырость. – Идемте. Вам нужно сесть. Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой. – Простите. – Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан. Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой. – Хотите знать, почему у меня только белые цветы? Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив: – Да. – Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, – сказала Феба. – И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других. Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, – и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию – страданию из-за ее потери, – а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения. И это было по меньшей мере приятно. – Это глупо, – продолжала Феба, – оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала… Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом. Он погладил ее по волосам, привлек голову к себе на грудь, чтобы она могла вволю выплакаться, заливая слезами его рубашку. Один из его пистолетов больно врезался ей в щеку, но сейчас было не до этого. Феба плакала, пока мокрое лицо не стало красным, нос не забился, а в глаза словно насыпали песок. Потом, немного успокоившись, она слушала, как бьется его сердце, ровно и громко. – Немного похоже на смерть, – прошептала она скорее самой себе. – Все мы знаем, что когда-нибудь умрем, но по-настоящему не верим. На миг рука, по-прежнему лежавшая у нее на голове, болезненно напряглась, затем исчезла, переместившись на плечи. – Вам рано говорить о смерти, миледи. – Разве? – Она подняла к нему лицо. – Разве вот это не маленькая смерть? Я не вижу света. Я вообще ничего не вижу. – Мне жаль, – сказал капитан Тревельон, и его голос был, словно гравий, шуршащий и скрипучий, но тем не менее подействовал успокаивающе. – Мне очень жаль.