— Что-то это мне напоминает, — пробормотал Биркин, в задумчивости почесывая голову. Тут грех бы был не рассказать о вчерашнем ночном бдении над книгой. Что Северин и сделал, предварив рассказ уже известной нам преамбулой о своей нелюбви к детективам, которая знает только одно исключение. Стоило ему определиться во времени (1879 год) и пространстве (Санкт-Петербург), как старик хлопнул себя по лбу и принялся слушать Северина даже с большим вниманием, чем Наташа. А едва дослушав, придвинул к себе телефонный аппарат и, не сверяясь с телефонной книжкой, набрал какой-то номер. — Добрый вечер, Василий Иванович. Не помешал?… Спасибо, все хорошо, более или менее, вашими молитвами! От Мити вестей не было?… Да, да, я понимаю… У меня сейчас в гостях находится один молодой человек, старший следователь МУРа… Нет-нет, мой старый знакомый и совсем по другим делам. Полагаю, что вам было бы интересно встретиться с ним… Ему тоже будет полезно… Полагаю, что нецелесообразно так откладывать… Я сейчас уточню, — Биркин повернулся к Наташе, — у вас мероприятие завтра надолго? — Надеюсь, к восьми приедем, — ответила Наташа. Разочарование Северина от раннего окончания завтрашней встречи мгновенно потушилось этим «приедем». — Давайте завтра в восемь вечера, — сказал Биркин в трубку, — вот и хорошо! Да, Василий Иванович, захватите, пожалуйста, ваш рассказ, тот, который я когда-то назвал «Заговор литераторов». До встречи! — А кто такой этот Василий Иванович? — спросил Северин, справедливо полагая, что если уж его не спросили о согласии, то хотя бы должны объяснить, с кем ему предстоит завтра встречаться. — Ой, дядя Вася — душка! — радостно завопила Наташа. — Вы с ним, дядя Женя, поладите. Глава 8 Техника сыска Москва, 4 мая 2005 года, 11 часов вечера Дома Северин припал к источнику живительной силы, не к тому, который в холодильнике, а к «Запискам» Путилина. Нашел место, где остановился вчера: «Последней находкой было перо, петушиное, черное». «И чего это я так тогда распетушился?» — удивленно подумал он и погрузился в чтение. Санкт-Петербург, 20 февраля 1879 года За следователями пришел черед судебного врача, Акакия Осиповича Бокина. С обычными для людей этой профессии увертками и оговорками он сказал, что смерть, на его взгляд, произошла от удушья. Удушения, поправил я его. Он согласился, но с видимой неохотой. Рана на груди оказалась неглубокой, менее вершка, и не могла быть причиной смерти. — И вообще, все это — Бокин кивнул в сторону задней стены, — как мне кажется, совершалось уже с бездыханным, но еще не остывшим телом. Это подтверждало мои предположения. — Следы борьбы? — коротко спросил я. — С таким молодцем нелегко было справиться. — Есть ссадины и царапины на затылке, но какие-то странные, их бы надо изучить в более спокойной обстановке. Как будто он крутил головой, прижатой к чему-то шершавому. — Может быть, к полу? — предположил я, указывая на обведенный мелком след от влажного пятна. — Может быть, и к полу, — согласился Бокин, — еще под ногтями — кусочки кожи и какие-то ворсинки. — Очень хорошо! — воскликнул я. — Убийца-то меченый! Еще Акакий Осипович отметил красную полосу на шее, сзади, будто сдернули резко нательный крест, разорвав цепочку или гайтан, на среднем же пальце левой руки убитый, как видно, носил какой-то большой перстень. В заключение он высказал весьма правдоподобное объяснение исчезновению одежды князя. — При смерти от удушья открываются естественные запоры организма, и содержимое внутренних резервуаров изливается наружу, — так с неподобающей врачам, тем более судебным, витиеватостью выразился он, вероятно, из уважения к княжескому титулу убиенного. Что ж, картина свершившегося преступления все четче проступала в моей голове. Собственно, преступлений было три: убийство, ограбление, мистификация. В том, что все это распятие и окружавшие его знаки были мистификацией, я ни мгновения не сомневался. Если бы тут действовали истинные сатанисты, они бы не упустили случая надругаться над иконами, висевшими тут же рядом. Нет, тут орудовали люди православные, которым в голову не могло прийти решиться на святотатство даже для придания правдоподобия сатанинской затее. Мало того что православные, но еще и благородного происхождения — обыскав стол и бюро князя, они не тронули денег. Было их несколько, весьма не слабых людей, потому что для распятия тела могучего князя требовалась недюжинная сила. Скорее всего, трое, по числу фужеров вокруг бутылок из-под коньяка. Двух бутылок… Так постепенно сложился образ преступников — офицеры, из гвардии, высокого полета птицы, наверно, из тех самых сил, на которые намекал генерал Зуров. Ненавистная мне политика скалила зубы в окно. К счастью, оставалось еще это самое окно, неведомо кем и для чего распахнутое в февральскую ночь, и два следа на подоконнике. Это были другие преступники, люди, несомненно, подлого происхождения, благородные-то в окошки с целью грабежа не лазают, только по сердечным делам. Воры, с одной стороны, бывалые, судя по характеру взлома, с другой стороны, низкого пошиба, судя по похищенному. Ну, этих субчиков я найду, непременно найду! Неясность оставалась только с убийством. Верный никогда не подводившему меня принципу, что из множества вариантов наиболее вероятным является простейший, я склонялся к мысли, что убийство — дело рук этих самых грабителей. За отравлением обычно стоит женщина, благородные разбойники отдают предпочтение огнестрельному или длинномерному холодному оружию, шпаге, сабле, на крайний случай стилету, а вот удавка, сапожный нож и топор выдают преступника из простых. Более мне нечего было изучать в кабинете, можно было переходить к допросу прислуги. Но до этого я прошел в гостиную, где высокие персоны в полном составе терпеливо дожидались моего доклада, как будто не было у них более важных и насущных дел. Все казались весьма удовлетворенными моими предварительными заключениями. Граф Адлерберг немедленно поспешил во дворец для доклада его императорскому величеству. Мы с генералом Зуровым вышли проводить его. Сквозь шум изрядно разросшейся толпы зевак настойчиво пробивалось: «Вашвысокродие! Вашвысокродие!» На обозримом пространстве было одно высокородие, поэтому я осторожно повел глазами по сторонам и увидел втиснувшегося в решетку Ферапонта Алексеева, моего давнишнего и проверенного агента. Я незаметно приблизился к нему и тихо спросил: — Ты как здесь? — Слухи привели, Иван Дмитриевич, слухи! — радостно зашептал Алексеев. — С самого утра город одной новостью живет: Путилин вернулся! Так прямо и говорят: не стерпел-де Путилин нашего баловства и порешил вернуться, теперь не забалуешь! Вы уж про нас не забывайте, Иван Дмитриевич, мы вам завсегда служить готовы, на любых условиях, за одно даже жалованье. Появление Алексеева было весьма кстати. Для расследования этого дела мне были нужны люди ловкие и преданные, редкое, надо сказать, сочетание, но мои агенты обладали им в полной мере. Я тихо отдал Алексееву необходимые распоряжения. — Все сделаю, Иван Дмитриевич, не сумлевайтесь! — воскликнул он и растворился в толпе. Между тем генерал Зуров неожиданно для меня пригласил «господ журналистов» пройти в дом. Число «господ» прибыло, первыми же прошмыгнули трое гнусных личностей, на которых я обратил внимание поутру. С ними генерал Зуров был особенно предупредителен, расспросил о том, какие газеты они представляют, те с готовностью отрекомендовались, не представляя, какие кары призывают на головы своих хозяев. Далее к моему ужасу градоначальник пренебрег своей же рекомендацией хранить дело в тайне и раскрыл многие детали следствия, относящиеся к уголовной части, привлекая особое внимание к распахнутому окну, через которое преступники проникли в дом. Слабым утешением мне служило то, что подобные субчики газет не читают. — По счастливому стечению обстоятельств именно вчера начальником сыскной полиции Санкт-Петербурга вновь назначен хорошо известный всем вам Иван Дмитриевич Путилин. Не сомневаемся, что уже в ближайшие дни ему удастся найти и арестовать подлых убийц и грабителей! — так завершил свою речь градоначальник. Мне оставалось только молча поклониться. * * * Первым из слуг передо мной предстал Григорий Васильевич Кутузов, который один, как я уже знал, прислуживал вчерашним вечером князю. Был это гренадерского роста и сурового вида немолодой уже человек, за пятьдесят, но крепкий и силы, судя по всему, богатырской. — Что же ты, Григорий Васильев сын, паспорта не имеешь? — мягко пожурил я его. — Мы при князе состоим, — угрюмо ответил он. В убийствах подобного рода редко обходится без пособничества или прямого участия слуг, поэтому, желая проследить реакцию Кутузова, я приказал ему пройти в кабинет. На дальнюю стену он и не глянул, когда же за горой книг открылось ему лежащее на полу тело его господина, он упал на колени, так подполз к телу и покрыл его поцелуями, с особым умилением прикладываясь к изуродованным кистям рук и ступням. Я положил ему три минуты на изъявление горя, он поднялся сам мгновением раньше, с лицом суровым и скорбным и в то же время решительным. Если бы я не удержал его, он бы, несомненно, бросился на поиск убийц. Я силой усадил Кутузова на стул, сам втиснулся в кресло и попытался успокоить его несколькими простыми вопросами. — Кто еще находился у князя в услужении? — Возница Тимофей, кухарка Авдотья, казачок Петрушка да две девки сенные, Парашка и Глашка. — А ты, выходит, камердинер или дворецкий. Ответом мне был дикий взгляд, так, наверно, смотрят сибирские староверы, когда им рассказывают о достижениях современной цивилизации, пароходах, паровозах, телеграфе. Или наоборот, когда заговаривают о вещах всем известных, но постыдных, о которых не принято говорить вслух. Или, скажем, если бы на тризне по повешенному вы вдруг заговорили о сравнительных достоинствах русских и английских пеньковых веревок. На такой взгляд, разной степени дикости, я не раз натыкался во время допроса Кутузова. Для экономии бумаги в дальнейшем такие ответы я буду предварять тремя восклицательными знаками. — Вы этих, других, не спрашивайте, — сказал после некоторого молчания Кутузов, — они об этом ничего не знают. — Вот и посмотрим! — Воля ваша. И время ваше. Замечу, что Кутузов оказался прав, и я зря потратил три часа на допросы остальных слуг. — Что-то мало слуг для такого большого дома, — продолжал между тем я. — Холопов у князя много, слуг истинных мало, а я стремянной. — А дом этот князя или снимает? — У князя домов на Руси много, а в этом вертепе только один. — Выходит, князь — богатый человек? — !!! — А кто окно отворил? — как бы между прочим спросил я. — Не знаю. — Может быть, сам князь? — !!! — Посмотри, что в кабинете пропало? — зашел я с другой стороны. — Все тлен, — Кутузов даже не повернул головы. — Кому тлен, а кому и улики! — не выдержал я. — Чарки серебряные и золотые, подносы, побрякушки разные, — пренебрежительно отмахнулся Кутузов.