— А крест нательный и перстень княжеский тоже тлен? Тут единственный раз в глазах Кутузова мелькнула какая-то растерянность. — А вы как про них знаете? — выдавил он. — Нам все известно! Как они выглядят? — еще больше надавил я. — Коли вам все известно, то зачем и спрашиваете? — слуга впал в прежнюю угрюмость. — Твое дело не рассуждать, а отвечать! — второй раз прикрикнул я, видно, три года отставки плохо сказались на моей всем известной железной выдержке. — Что крест, крест с мизинец (он показал свой мизинец, бывший размером в мой указательный палец), с камнями, а перстень большой, с камнем, — сказал, наконец, Кутузов, — если вдруг случайно увидите, сразу признаете. — Чай, дорогие? — !!! — Сдается мне, Григорий, что не хочешь ты помочь следствию, — сказал я, — или ты не хочешь, чтобы полиция нашла и наказала убийц твоего господина? — Их Господь покарает! — Господь покарает, это вне всякого сомнения, — подыграл я ему, — но сначала люди должны найти и арестовать. — Люди и найдут, полиция здесь при чем? Можно было привлечь Кутузова за оскорбление при исполнении, но пожалел старика. И вообще, я уж видел ясно, что он к убийству никакого касательства не имеет, мне этот тип слуг хорошо известен, недалекие, но преданные до гроба. Наверно, с детства при князе состоял, ишь как себя рекомендовал — стремянной. Но припугнуть немного тоже не мешало. — А вот возьму я и за сокрытие важных сведений тебя, Кутузов, да в кутузку! Тюрьма — твой дом родной! — Воля ваша. Пострадаю. Меня казнить мало за то, что князя не сберег. Что с таким поделаешь?! Пришлось приступить ко второй части допроса. — Кто вчера вечером у князя был? — Первым сразу после вечерни прибыла особа вроде как священнического сана, но в мирском одеянии. — Почему же ты решил, что священнического сана? — Лицо у него такое, сухое и глаза огнем горят. Прибыл же в карете, шестерней. — Как приказал доложить? — Его князь сам на крыльце встретил. Я тогда вдругорядь подумал, что священнического сана. Князь редко кого удостаивал… — Долго разговаривали? — С час. — О чем? — Не знаю. — Неужто даже краем уха не подслушал? — !!! Подал, как приказано было, два стакана воды простой и хлебцев пресных и удалился. — Ясно. Кто потом был? — Барышня были. Князь меня предупредил, я их сразу в кабинет препроводил. На пролетке прибыли, одне. — Какая из себя? — Стриженая. Исчерпывающая характеристика! В сочетании с «одне» так и уничижительная. — Им что подавал? — Князю — обратно стакан воды, барышне — кофию с пирожными. — А у князя с барышней… — я многозначительно замолчал и, не дождавшись ответа, намекнул дальше, — дела сердечные или как? — !!! У князя супруга имеется. Аргумент убедительный, нечего сказать. — И где супруга пребывает? — В имении. — В каком?! — Где их милости угодно будет. У князя имений много. Отложив на время расспросы о супруге князя, потребуется, так разыщем и благоверную, я вернулся к стриженой. — Гостья долго пробыла? — С полчаса. — О чем говорили, как понимаю, не знаешь. — При выходе, в дверях, оне сказали князю, что дескать, еще вернутся, и добавили, что не одне вернутся. — Как сказала? Тоном каким? — Неподобающим. Я подозреваю, что для старого слуги подобающим для особ женского пола было смиренное молчание. Поэтому я не стал его больше об этом пытать, я и сам прекрасно знал, как говорят нынешние стриженые девицы, именно что неподобающе! Но обещание вернуться я занес в память. Именно что кто-то вернулся, уже после моих грабителей. Это мы проверим-с! Пока же я перешел к третьему посетителю. — Тот пришел, сказал, что назначено, просил доложить. — Доложить! Как?! — Это имя я до могилы в душе сохраню и Господу доложу — Достоевский! — с ненавистью сказал Кутузов. — Кто таков? Как выглядел? — Каторжник! Колодник! Я эту породу за версту чую! — Это почему чуешь? — Да по взгляду, вроде как волчьему, настороже и рыскает, всего тебя с ног до головы ощупывает и в душу заглянуть норовит. Такой только на каторге приобретается, без него там, чай, и не выжить. — А одет как? — Как бывший каторжник и одет. Пальтишко худое, башмаки разбитые, шапчонка вытертая, чай, из кошки. — А что же хозяин? — Князь приказал подать ему стакан воды, этому же — чаю самого крепчайшего. А потом — пепельницу, — с отвращением сказал Кутузов. — А что, князь не курил? — !!! Дыма не переносил! — Сколько пробыл? — Не знаю. Князь приказал мне идти почивать. — И ты пошел? — !!! Я уже устал от этих диких взглядов, но все же задал последний вопрос. — А коньяк вы где держали?