Наконец, тишину нарушил топот на лестнице, прибыла «скорая». «Не наш клиент!» — прозвучал вердикт после осмотра Лехи. А вот вокруг тела Погребняка поднялась суета, сопровождаемая легким препирательством. «Оклемается! — Вряд ли. — Зуб даю! — Лучше пару пива. — Идет!» Погребняка унесли. Сечной, суетившийся чуть ли не больше врачей, крутившийся у них под ногами и поминутно заглядывавший им в глаза, ушел вместе с ними. Северин по-прежнему нес свою вахту в кабинете. Вот и следственная бригада, которую сопровождал вездесущий Сечной. — Привет, Жень, что тут у вас приключилось? — спросил подполковник Удальцов Вячеслав Ильич. Северин кратко описал последний акт драмы. — У него был пистолет, — как заведенный повторил Сечной. — Следствие разберется, — веско сказал Удальцов, — если было так, как сказал Евгений Николаевич, то все для тебя обойдется. Тебе, парень, сильно повезло, что у тебя такой свидетель. — Или не повезло… — протянул Северин, глядя по сторонам, и по-деловому: — Чего мы здесь толчемся, экспертам мешаем, пошли в предбанник, там поговорим. Проходя к выходу, он прихватил стоявшую у дверей сумку. — Твоя? — настороженно спросил Удальцов. — Моя, — твердым голосом ответил Северин, — из-за нее и вернулись. Мы тут с Александром Борисовичем беседу имели с Погребняком, как со свидетелем по одному расследуемому нами делу, так он так мозги законопатил, что я сумку забыл. На Пятницкой только вспомнил. Вернулись и вот на тебе — к самой раздаче попали! Не так ли, Александр Борисович? — твердостью взгляд Северина не уступал тону. Не дожидаясь ответа несколько опешившего Сечного, Северин продолжил: — А если вернуться к происшествию, то тут как посмотреть. Скажем, я не стал бы стрелять. — У него был пистолет, — незамедлительно отреагировал Сечной. — А у меня не было. Но если бы даже и был, я все равно не стал бы стрелять. Но у меня нервы крепкие, а Александр Борисович человек нервный. Наверно, на него так вид трупов действует. Представляешь, Слава, приехали мы тут с ним во вторник на место преступления, в один дом, так Александр Борисович, увидев убитого, стал набок заваливаться, как барышня кисейная, чуть рукомойник не своротил. Задал работу экспертам. Но Санек-то парень вострый, разобрался, где чьи пальчики. К чему я это говорю? Ах, да! Ты на Александра Борисовича сейчас особо не наседай, на нем и так лица нет, смотри какой бледный, как бы опять в обморок не брякнулся. Все ж таки человека убил, не каждый день этим занимается. А я, если тебе больше не нужен, поеду в управление, там напечатаю показания, все подробно, все как было, и — тебе на стол. — Давай, — кивнул согласно Удальцов, — а то сейчас начнется. Телевизионщики набегут. Что ты, сенсация всероссийского масштаба — Погребняка убили! — Бери выше — мирового! — рассмеялся Северин и, наклонившись к Удальцову, заговорщицки прибавил: — Я тебе больше скажу, строго между нами, космического! Так что ты не спеши, их тут с каждой минутой будет прибывать, особенно, если Погребняк действительно умрет. Но ты справишься, не впервой, чай! — и, повернувшись к Сечному, с широкой улыбкой: — Всего хорошего, Александр Борисович. Увидимся! Он вышел из особняка, спустился по ступеням крыльца, прошел узким проулком к Пятницкой, перешел ее, с преувеличенной осторожностью оглядываясь по сторонам, остановился на тротуаре и, поставив сумку на асфальт между ног, принялся названивать по телефону. У Биркина — длинные гудки, у Наташи — «абонент временно недоступен». «Странно», — подумал Северин и поднял голову. К нему медленно приближалась черная «Волга» с одиноким водителем, искательно смотревшим в его сторону. Северин призывно махнул рукой. Вороной, радостно заржав, устремился к нему. — Куда едем, командир? — спросил водитель. — Вперед! — жизнерадостно провозгласил Северин, усевшись на заднее сиденье и поставив сумку рядом. — Все время — вперед! Глава 14 «Я убил!» Санкт-Петербург, 22 февраля 1879 года Следующий день прошел не в пример удачнее, пустопорожние разговоры иссякли, уступив место действиям. С раннего утра меня у самого дома поджидал Лейба Махер. — Нашел, ваше высокородие, нашел! — закричал он, не успев добежать до коляски. Не откладывая дела в долгий ящик, поехал по указанному им адресу. По дороге выслушал захватывающую историю, у незнакомого с рассказами Лейбки человека могло сложиться впечатление, что он, самое меньшее, проник на тайное совещание синедриона. — Именуют его Самсоном Михайловичем Левиным, в девичестве Самуил Мордехаевич, — доложил Лейба, — уж заодно бы фамилию, что ли, сменил, а то русскими Левины только у графа Толстого бывают. — Ты ври, да знай меру, — оборвал его я, до той поры всю дорогу молчавший, — его высокопревосходительство в каждом Иванове выкреста подозревает. — Так я ж не о графе Дмитрии Андреевиче говорю, я о писателе графе Льве Николаевиче, у них в последнем романе есть помещик по фамилии Левин. — Ты бы поменьше пустых романчиков читал, а больше о службе думал! — строго сказал я. — Так только о ней, о кормилице, и думаю, ваше высокородие, с самого позавчерашнего вечера, а до этого я вместе с вами в отставке пребывал, вот и читал-с на досуге! Господин Левин принял меня в задней комнате своей лавки в Еврейском пассаже Александровского рынка с обычной для людей его племени угодливостью и суетливостью. Суетливость была, пожалуй, чрезмерной, причина сего не замедлила проясниться — обещанных перстня и креста у него не было. — А что я мог сделать?! — воскликнул Левин. — Сначала приходит этот потс, этот лайдак, — разъяснил он, кивая в сторону Лейбки, — как бы от вас, и начинает расспрашивать о каком-то перстне и кресте, которые не может даже толком описать, и уходит, грозя мне всякими карами. Потом приходят люди… — Какие люди?! — встрепенулся я. — Серьезные солидные люди, как бы от владельца, которые начинают задавать те же вопросы, но при этом с точностью описывают и перстень, и крест. — А перстень с крестом, как понимаю, уже у вас находились, — тихо сказал я. — Я не сплю ночь, ворочаюсь в кровати, думаю, — продолжает между тем с обычными ужимками Левин, делая вид, что не расслышал моего вопроса, — и утром посылаю мальчика по указанным адресам. Они приезжают первые. Они были очень убедительны! — он всплеснул руками и добавил, видно, чтобы продемонстрировать эту самую убедительность: — Аз ох-н-вей! У них был даже документ, заверенный по всей форме, от владелицы, княгини Ш.! Как я мог не отдать вещь законному владельцу?! — А почему вы решили, что она и есть владелица? — Я, ваше превосходительство, человек старый, — враз посерьезнел Левин, — много разного повидал, в князьях и их драгоценностях понимаю, много их, и князей, и драгоценностей, в этой комнате побывало, но до вчерашнего дня я никогда не слышал ни о князе Ш., ни о таком перстне и кресте, и когда я услышал о первом и увидел второе, два моих незнания сложились и дали твердое убеждение. Пожалуй, что и так, подумал я. Но ведь что-то же мешало ему спать всю ночь! А из-за чего еврей не сомкнет глаз? Только из-за денег! Но меня тогда больше интересовало не то, как и куда ушли драгоценности, а как они оказались у старого ювелира. — И вы, господин Левин, зная все это, тем не менее приняли вещи, похищенные у убитого князя, и удерживали их у себя, не известив полицию! — грозно сказал я, евреи слабоваты на испуг и становятся много сговорчивее. — Ваше превосходительство, вы меня не поняли, вы не хотите меня понимать! — всплеснул руками Левин. — Вещицы эти принесли мне позавчера, двадцатого, вечером, я их взял, ничего не подозревая и желая лишь немного заработать. Вчера за обедом я раскрываю газету и впервые узнаю об убийстве князя Ш., хотя мог бы и не заметить, кто мне этот князь? Ближе к вечеру приходит этот потс и начинает расспрашивать о перстне и кресте, нагоняя туману, сквозь который я ничего не мог видеть. Потом приходят люди и дают мне повод для размышлений. Я думаю всю ночь и утром посылаю к вам мальчика. — И кто же принес вещицы? — задаю я главный вопрос. — Я давно жду этот вопрос! В том-то и дело, что принес их человек серьезный, поручик Зуров, он, конечно, жулик и мошенник, может и убить под горячую руку, чем множество раз мне угрожал, но не вор, честь бережет. И вещицы разные ему часто в руки попадают, он их в карты берет, он известный фокусмахер. А как возьмет, так сразу ко мне, не в первый раз! Я выяснил все, что мне было нужно. Но, не удержавшись, из чистого любопытства спросил: — Кстати, о тех людях… Какова была цена убедительности? — Ваше превосходительство! — Левин воздел руки к небу, что можно было понимать как угодно: как свидетельство чистоты помыслов, как мольбу о снисхождении, даже как легкий укор за неприличный вопрос. — Не хотел я вновь встречаться с господином Головастым, да видно придется, — с нарочитой досадой в голосе сказал я. — Ваше превосходительство, от вас ничто не скроется! Я скажу, но только вам, пусть этот потс заткнет слух, — и, приблизившись, Левин шепнул мне в ухо, — сто тысяч, — и уже в голос, — даром отдал, даже не за четверть цены, себе в убыток, я разорил всю свою семью! — и опять приблизившись ко мне, тихо: — Но скажу честно, отдал бы и дешевле, если бы те были чуть настойчивее. Ночью мне голос был, отдай чужое, сказал мне Бог, не торгуясь долго, не ищи неприятностей на старости лет. Да, когда речь идет о таких суммах, неприятности обычно не заставляют себя долго ждать. Особенно, когда в дело вмешиваются «серьезные люди». Которые почему-то не желают иметь дело с полицией. И которые один раз уже опередили полицию, разыскав и уломав еврея-ювелира. Эдак они и убийцу вперед меня найдут! Надо будет по приезду в департамент просмотреть перечень происшествий за последние два дня. Так размышляя, я сел в коляску и приказал отвезти меня к дому барона Фридерикса на Большую Садовую, где проживал гвардии поручик Зуров, Николай Андреевич, личность в Петербурге известная, шалопай, любимец дам и заядлый игрок. Иногда передергивал, из-за чего выходили раза три скандалы, послужившие поводом для нашего близкого знакомства. По окончании последней кампании он несколько неожиданно вышел в отставку и всецело отдался своей главной страсти, проводя все вечера и ночи в клубах. К петербургскому градоначальнику, несмотря на свои громогласные заверения, Зуров не имел никакого отношения, впрочем, у него и без того хватало покровителей и, особенно, покровительниц. Отставной поручик в столь раннее время, как водится, почивал, но его камердинер, понукаемый мною, растолкал барина. Зуров вышел в халате и турецких шлепанцах на босу ногу, с опухшим лицом, свалявшимися волосами и бакенбардами и заплывшими глазами. На ощупь пошарил на столе, наткнулся на бутылку шампанского, сделал глоток, поморщился, знать, теплое, и вновь надолго припал к живительному источнику, розовея на глазах, казалось, что и волосы расправились, и бакенбарды задорно затопорщились. Глаза раскрылись, и он с радостным изумлением воззрился на меня. — Ба, Иван Дмитриевич! — воскликнул он. — Чем обязан счастью?! Шампанского не желаете? Да вы в мундире! Никак на службу вернулись. Вот счастье-то! Житья не стало от воров и жуликов, честному человеку на улицу выйти страшно, да и в доме!.. Не поверите, Иван Дмитриевич, сплю с пистолетом под подушкой, пройдемте в спальню, нарочно покажу! — Я к вам, Николай Андреевич, по делу, — строго сказал я, прерывая его излияния. — Понимаю! Третьегодняшний случай! Так я ж ни в чем не виноват! Этот хам посмел не поверить слову благородного человека! Я и поучил его немножко, но извинение имею, ибо пребывал в расстроенных чувствах. — Я о другом деле, — многозначительно сказал я. Зуров наморщил лоб, напряженно размышляя, и вдруг ударил ладонью по столу, так что посуда зазвенела. — Конечно же, старый еврей! — закричал он. — Как вы только сказали о нем, Иван Дмитриевич, я так сразу же и понял, что дело то было нечисто! Ах, подлец, в какую историю меня втравил! — Кто подлец? — Да Пахом, денщик мой бывший! — Теперь попрошу поподробнее, — внушительно сказал я. — Все как на духу расскажу, Иван Дмитриевич, с мельчайшими деталями, мне скрывать нечего, поручик Зуров чист, как младенец, в помыслах и деяниях! Случилось это позавчера… — Начните лучше с вечера понедельника, — прервал я его. — Вы как всегда зрите в самый корень, Иван Дмитриевич, именно вечером в понедельник вся эта история и началась! — радостно откликнулся Зуров. — Приехал я в клуб часам к восьми, как обычно. Сели для разгону по маленькой, но к полуночи игра разошлась, да так, что к трем я продулся в дым, так, что уж и на слово верить мне перестали. Вышел, в кармане пусто, тут-то и попался мне под горячую руку тот хам-извозчик. Но это детали, детали! Добрел кое-как до дому, завалился спать с надеждой, что вечер утра мудренее, ха-ха, может, все и образуется. А как встал, так только хуже стало, и денег как будто еще убавилось, с утра не хватало трешницы на извозчика, а вечером не хватает пятиалтынного на опохмел. Слава Богу, в «Париже» меня знают, поднесли выпить на крючок[5]. — Тут он ко мне и подошел, — продолжил Зуров, освежившись остатками шампанского, — в радости от нашей встречи не знал, что и делать, то ли честь мне отдавать, то ли в ноги валиться. Дозволил я ему взять мне пару пива, отчего же не доставить человеку приятное, тем более что он при деньгах был. Ну и что с того, что бывший денщик, я не то, что некоторые, я с простыми прост, зато с высокими высокомерен. Посидели, вспомнили прежнее время, потом он тряпицу достает, а в ней этот самый перстень и крест. Ну, скажу вам, и вещи, такие даже не в прадедовских сундуках обретаются, а веками под землей лежат в кладах заповедных. А Пахом-то просит их пристроить и, простая душа, хочет за них всего триста рублей. Историю какую-то начал мне плести, но я его оборвал, я лжи не терплю. А что врал, так это несомненно, я и сам, когда с вещицами разными к еврею-то приходил, всегда врать принимался, что-де в наследство от тетушки получил или кузина просила для нее продать, все мне как-то неудобным казалось сказать, что я их в карты взял, хотя куда уж честнее. Дал я ему, значит, три радужные, а сам к еврею побежал. — Ты же говорил, что у тебя денег ни гроша не было, Христа ради на опохмел просил, — прервал я его. — Христа ради не просил, не было такого! — обиделся было Зуров, но тут же продолжил с прежней живостью: — А насчет денег вы правы, Иван Дмитриевич, опять в корень зрите, денег не было, поэтому я тогда дал ему в морду, а сам к еврею побежал. А как вырвал у того пять тысяч, так сразу вернулся и отвалил Пахому эти самые три радужные. — Не продешевил? — усмехнулся я. — Конечно, продешевил! — сокрушенно ответил Зуров. — Да эти вещицы столько стоят!.. Я просто боюсь думать, сколько они стоят, ведь это же можно умом тронуться! Но вы и положение мое учитывайте, безвыходное! Вечером долг чести в клубе отдавать, а мне нечем, хоть стреляйся! А ведь для меня честь… — Николай Андреевич, — протянул я, укоризненно качая головой.