— Сколько можно?! Мы безобразно опаздываем! — возмущалась Наташа, так она пыталась скрыть свое все усиливающееся волнение. — Ну вот, приехали, — сказала она наконец. Северин и сам догадался, что они прибыли к месту назначения — новая асфальтовая дорога вильнула в сторону от изрытого старческими морщинами шоссе, прошила полосу тополей, пересекла по-весеннему ярко зеленеющий луг и уперлась в глухие ворота из вороненой стали с замысловатым узором, в котором, зная имя хозяина, можно было вычленить вензель БК. — Что делаем? — спросил Северин. — Ждем, — коротко ответила Наташа, — сейчас откроют, — она показала на камеру наблюдения на столбе у ворот. Они прождали несколько минут, вот и птицы, потревоженные их приездом, уже вновь запели, а из поместья не доносилось ни звука, ни шороха. — Похоже, нас тут не ждут, — заметил Северин. — Ждут, ждут, — с непонятной досадой сказала Наташа и, опустив стекло и высунувшись в окно, показала поместью язык. Северину показалось, что видеокамера укоризненно покачала головой. Тут же ворота вздрогнули и медленно поплыли в сторону. Сразу за воротами, справа, находилась сторожка охранников, своим огромным окном, обращенным к подъездной аллее, напоминавшая пост ГАИ. Ни в сторожке, ни возле нее никого не было. — Странно, а где охранник? — пробормотала Наташа. «Действительно странно», — подумал Северин. За спиной раздалось тихое поскрипывание. Он посмотрел в зеркало заднего вида — сзади была сплошная чернота, ворота закрылись. «Назвался груздем, полезай в кузов», — он тряхнул головой и медленно двинулся по дороге, внимательно оглядываясь. Дом, находившийся метрах в семидесяти от ворот, производил ужасающее впечатление. Вероятно, именно такое впечатление на окружающих и должен был производить образец, с которого он был срисован, потому что в средневековой Англии в тюдоровские времена царил беспредел почище нашего нынешнего, новорусского. Так же было понятно, откуда взялся на нашей земле этот монстр, — крепко, видно, запала в душу урюпинского мальчика Бори Каменецкого картинка, увиденная в романе какого-нибудь Вальтера Скотта, так что, возмужав и оперившись, он воплотил в жизнь свою мечту. Мечта была темно-красного кирпича, квадратной, с круглыми башнями по углам, с крышами над каждой башней, напоминавшими шляпы вьетнамских крестьян, и непременными коваными флюгерами. Парадный вход, судя по всему, располагался с левой стороны квадрата, потому что там раскинулся французский парк. По голубой глади прямоугольного пруда плавали непременные же лебеди. Вот только требуемой высоким французским парковым каноном перспективы не получалось, потому что взгляд упирался в высоченный глухой забор, над которым вздымался расположенный в неопределимой дали еще один замок, на этот раз белый. «Для симметрии замок должен быть во французском стиле с английским парком вокруг», — подумал Северин и, оторвавшись от лицезрения местных достопримечательностей, повернул голову вправо. На широких ступенях, поднимающихся к монументальным дверям дома, стоял Борис Яковлевич Каменецкий, собственной персоной. Северин вылез из машины, двинулся в обход, к правой дверце, разглядывая по дороге своего противника. Если бы кто попросил Северина назвать навскидку три самых ненавистных ему детали мужского туалета, он бы ответил: черные лакированные штиблеты, черные брюки в обтяжку и перстни на руках. Каменецкий как нарочно подгадал, даже руки на груди сложил так, чтобы бросался в глаза перстень с черным камнем на мизинце левой руки. Тьфу, фат! — Ба, майор Северин! — воскликнул Каменецкий. — Никак решили принять мое предложение! Вынужден вас разочаровать, Евгений Николаевич, опоздали, набор служащих временно прекращен. Вы упустили свой шанс стать человеком, — добавил он ехидно. — Я здесь по просьбе Натальи Ивановны, — сказал Северин, давший твердый зарок не реагировать ни на какие выпады Каменецкого, — она любезно попросила меня сопровождать ее. Он распахнул дверь машины. Наташа, решительно выдохнув, выбралась наружу и гордо выпрямилась, смотря в глаза Каменецкому. — Ну, здравствуй, Наташа, — сказал тот, — эх, надо было послать за тобой лимузин! Зря я тебя послушал. А в этом формате, боюсь, разговора у нас не получится. — Его ни в каком бы случае не получилось, — сказала Наташа. — Как знать, как знать, — усмехнулся Каменецкий. — Я приехала только для того, чтобы последний раз сказать, что все кончено! — воскликнула Наташа. — Ты, наверно, имела в виду: показать, что все кончено. — И потребовать, чтобы вы оставили меня в покое! — Цо-цо-цо, требовать мы умеем! Ха-ха, мы все умеем требовать, — лицо Каменецкого исказила нервная судорога, он замолчал, посмотрел ненавидящим взглядом на Наташу, на Северина и вдруг расплылся в улыбке, — вот и поговорили. Здравомыслящие, культурные люди всегда договорятся. Не говорю — современные, современные как раз договариваться и не умеют. Тут уж вы мне поверьте, я к моему глубокому сожалению только с ними, с современными, и общаюсь. Да-с, совершенно не умеют договариваться, с порога наезжать начинают. Вот как я сейчас. Вы уж меня извините, с кем поведешься, от того и наберешься. Плюс эффект неожиданности, никак я не ожидал, что мой скромный дом посетит столь блестящее, а главное, многочисленное общество. Но я всегда рад гостям. Прошу в дом! — Мне кажется это излишним, — сказала Наташа. — Ну, зачем ты так, Наташа? Даже с врагом обсуждают условия капитуляции, а ведь мы друзья, не так ли? Милые бранятся — только тешатся. Посидим рядком, поговорим ладком. Да и спутнику твоему интересно будет. У Евгения Николаевича, как мне кажется, ко мне много вопросов имеется. Он хоть и завершил победоносно свое последнее расследование, получил медаль на грудь, звезду на погоны, но дело в архив сдавать не собирается, потому что не удовлетворен, такое вот у него беспокойное сердце и длинный нос. Хочется ему сунуть этот нос в мой дом, ох, как хочется! И правильно хочется! О, сколько нам открытий чудных!.. Не нам, конечно, а ему… Но сулит, это уж я обещаю. Да и для тебя, Наташа, у меня есть сюрприз. Тебе понравится, хотя теперь он тебе и ни к чему. Ну так глянешь одним глазком. Да вы проходите, проходите, не стесняйтесь, будьте как дома, гости дорогие. Впоследствии Северин уверял, что им двигало только любопытство и служебное рвение, вот только он никак не мог вспомнить, как очутился в громадном холле замка. Только увидев бело-золотую отделку холла, столь контрастирующую с кирпично-красной суровостью наружных стен, он пришел в себя. «Картинка из другой детской книжки!» — подумал он и, весело подмигнув стоявшим с двух сторон рыцарям в полном рыцарском облачении, перестал сдерживать рвущийся наружу хохот, разгоняя смехом наваждение. «Ой, спасибо, — шепнула ему на ухо Наташа, на мгновенье прижавшись к нему, — а то я была сама не своя, шла, как ребенок за звуками дудочки». — Ну вот, мы уже смеемся, нам уже весело, — воскликнул Каменецкий, — и Наташа вышла из ступора, так много лучше. А дальше будет еще лучше, еще веселее, это я вам обещаю. Пойдемте, я покажу вам дом. Только прошу заранее извинить меня, слуг нет. Никого не будет в доме… — запел он. — Что так? — прервал его пение Северин. — Разбежались, все разбежались, забыв о выходном пособии. Бегут крысы с корабля! У меня, знаете ли, проблемы, я вам, помнится, говорил. Но — забыли о проблемах! Они нисколько не могут уменьшить радость от вашего приезда. Вот, пожалуйте в малую гостиную, располагайтесь, я сейчас приготовлю напитки. Вы что желаете, Евгений Николаевич? — Воды, простой воды, — ответил Северин. — Лучшей! — воскликнул Каменецкий. — Так, Наташины вкусы мы знаем… Да вы присаживайтесь, присаживайтесь. Я мигом, одна нога здесь, другая там. Тем не менее он дождался, пока Северин с Наташей уселись в кресла, и только после этого покинул комнату, плотно прикрыв за собой дверь, но почти сразу вновь распахнул ее. — Совсем забыл! Закуски? — спросил он, заглядывая в гостиную. — Не обременяйте себя, — снисходительно ответил Северин, еще вольготнее раскидываясь в кресле. «А вот теперь пора!» — подумал он, когда дверь за Каменецким закрылась. Наташа порывалась что-то сказать ему, но он приложил палец к губам, на цыпочках подбежал к двери, чуть приоткрыл ее, проследил в щелку, куда скрылся Каменецкий, осторожно высунул голову в коридор, потом быстро двинулся вслед за олигархом, приложил ухо к дверям нужной комнаты. Изнутри доносились тихие голоса. Отдельные различимые слова не складывались в осмысленные фразы, да и слова были самые обыкновенные, не из тех, что вмиг озаряют все вокруг светом гениальной догадки. Но Северин все равно был доволен результатом своей экспедиции — говоривших было трое, да и голоса были легко узнаваемы, легко узнавать ожидаемое. Тихо звякнули стаканы о поднос. Он поспешил обратно в гостиную. — Здесь есть… — начала Наташа, когда Северин возник на пороге, но он вновь приложил палец к губам и в прежней позе раскинулся в кресле. — Прошу меня извинить, но без обслуги как без рук, — сказал Каменецкий, входя в комнату минутой позже, — к хорошему быстро привыкаешь! Пока найдешь, что выпить, от жажды помрешь! Ваш ерш, мадемуазель! Ваша вода, суперинтендант! Моя водка, уф, наконец-то! Ваше здоровье! — он влил в себя содержимое большого бокала и опустился в кресло. Наташа попробовала свой коктейль и капризно надула губы. — Опять водки перелил, что за плебейские вкусы! — сказала она и, поднявшись, подошла к изящному буфету в стиле Людовика Пятнадцатого, открыла дверцы, явив разноцветное изобилие бара, придирчиво выбрала вермут, добавила немного в свой бокал, многозначительно глядя на Северина. «Молодец, умная девочка», — Северин послал ей в ответ ободряющую улыбку. Он всегда придерживался правила, что подчиненных надо поощрять за разумные тактико-технические действия, даже бесполезные. А то он не догадывался, что здесь бар есть! Он бы скорее удивился, если бы его здесь не было. — Вот что значит порода, Евгений Николаевич! — воскликнул Каменецкий, нисколько не смущенный. — Одним словом меня на место поставила, одним движением вам сигнал послала. Только того не учла, что воды-то в этом баре и нету! Не держим-с! Можете проверить! Так что ради гостя дорогого пришлось мне в лакейскую сбегать, они у меня воду пьют, у меня с этим строго. Только они и пьют. Но мы не о том с вами говорим. Вы только оглянитесь. Мы с вами сидим в историческом месте. Точная реконструкция малой гостиной из замка Фонтенбло, именно в этой гостиной, вот на этом самом столике, — Каменецкий постучал по лакированному восьмиугольному наборному столику, — Наполеон подписал свое отречение. — Ладно, пусть не на этом самом, тот мне не продали, но это точная копия, даже вот эта маленькая трещинка, давшая впоследствии основание историкам утверждать, что у Наполеона в тот момент дрожала рука, и та заботливо воссоздана. Но это мелочь, важно другое. Последний акт драмы жизни двух великих людей разыгрывается в одинаковой обстановке — как это символично! Я всегда ощущал невероятное сходство наших судеб, не удивлюсь, если впоследствии докажут, что я есть реинкарнация Наполеона. Как и у него, у меня за этим крахом последует феерический взлет, и те, кто сохранят мне верность, вознесутся вместе со мной к вершинам… Северину надоело слушать хвастливую болтовню Каменецкого и он принялся разглядывать гостиную, с этого станется точно воссоздать обстановку Фонтенбло, а мы когда еще туда попадем, если вообще сподобимся. Но что-то тут было не то, даже на его не шибко искушенный взгляд. Императорские пчелы стремились к королевским лилиям, срывались с обивки кресел и летели к гобеленам. Северин так увлекся их полетом, что даже расслышал мерное гудение. Оказалось, что это гудел самолет, где-то очень далеко, в комнате же стояла гробовая тишина. Северин посмотрел на Наташу, та понимающе улыбнулась ему. Каменецкий же молча переводил взгляд от кресла к гобелену и обратно. — За что купил, за то продаю, — сказал он наконец с некоторым раздражением. — А мне кажется, в убыток себе продаете, — ответил ему Северин. — Если вы такой умный, так пойдемте в спальню, там Наташа целых семнадцать несоответствий нашла, может быть, вы ее переплюнете. Северин бросил быстрый взгляд на Наташу, та отрицательно покачала головой, но тут же отвела глаза. Потупила из стыдливости, так охарактеризовал Северин это движение, удерживая себя в образе верного рыцаря прекрасной дамы. — Не смею состязаться с Натальей Ивановной, — сказал он. — И правильно, все равно проиграете. Кто может сравниться с Натальей… — запел Каменецкий и тут же оборвал себя. — Чьей? До недавнего времени, а если быть совсем точным, то два часа назад я питал надежду, что моей. — Разве я давала вам основания для такой надежды? — с царственным величием спросила Наташа. — Эх, Наташа, Наташа, ты задумывалась когда-нибудь над тем, что объединяет Веру, Надежду и Любовь? Их объединяет то, что для них не нужны основания, никакие разумные основания. Весь разум остался у матери их Софьи. У мужчин как? Три сына, два умных, третий дурак. А тут три дочери и все дуры! — Каменецкий одним махом перешел от задушевности к крику. Господи, как же тяжело было с ним разговаривать! Но вот маятник качнулся в обратную сторону, и Каменецкий вновь заговорил нежно и ласково, обращаясь к Наташе и не замечая Северина. — О, Наташа, задумывалась ли ты когда-нибудь над тем, что объединяет веру, надежду и любовь, три чувства, живущие в моем сердце? Их объединяешь ты. Я люблю тебя, Наташа, я надеюсь, что ты поедешь со мной, я верю, что мы будем счастливы, всю нашу долгую будущую жизнь, — казалось, что в комнате зазвучали флейты, но Северину сквозь прекрасную мелодию чудился незамысловатый мотив дудочки. Но вот вступили трубы. — Наташа, оставим все это, устремимся вместе вперед, к сверкающему будущему. Мы созданы друг для друга, мы предназначены Творцом друг для друга, наш союз записан на скрижалях судьбы. Мы не можем противиться воле Творца, потому что мы не просто люди, мы два начала, два великих начала, кровь и плоть, красота и сила, русская душа и еврейский ум, Богоносица и Богоизбранный, переменчивая женственность и твердая мужественность, Эликсир бессмертия и Философский камень, которые, слившись, завершат Великое Творение. Я сделаю тебя царицей мира, Наташа, ты займешь место, предназначенное тебе от века, в тебе сойдутся все чаянья человечества, и люди склонятся перед тобой, царицей мира, они склонятся перед нами! Фанфары гремели вовсю, но и они не могли заглушить звуков дудочки. Северин с беспокойством посмотрел на Наташу, она сидела как зачарованная, как будто в этом бессвязном и бессмысленном бреде содержалось нечто понятное ей и даже привлекательное. Северин вдруг ощутил себя Адамом, подслушивающим разговор Змия с Евой. Но в отличие от наивного Адама он уже съел свое яблоко с древа познания и представлял, что может произойти дальше, если вовремя не вмешаться. — Правильно ли я вас понял, Борис Яковлевич, что вы собираетесь покинуть пределы нашей многострадальной державы? — громко спросил он. — Вернее, что некие злобные силы вынуждают вас сделать это? И куда же вы направите свои стопы, пардон, шасси своего самолета? Будете как ваш великий предшественник копить силы для феерического возвращения, сидя между исторической родиной и бывшей империей? Вашей Эльбой станет Ницца, последнее прибежище богатых русских изгнанников? Или вы все же постараетесь преодолеть довлеющую наполеоновскую карму и отправитесь прямиком в Лондон, самое популярное ныне место тусовки опальных олигархов? С Лондо́ну выдачи нет, так, кажется, отвечают свободолюбивые темзские казаки русскому царю. Наконец и Наташа пришла в себя. — Тяжела шапка Наполеона! — рассмеялась она. — От судьбы не уйдешь! Хочется простого человеческого счастья, да она, великая, обязывает. Реконструкция так реконструкция, вплоть до трещинки. Придется вам отправляться в изгнание в одиночестве. — Значит — нет? — зло прохрипел Каменецкий. Наташа только развела руками в ответ. — Нет, значит, нет, — сказал Каменецкий, как-то на удивление быстро успокаиваясь, — честно говоря, я сразу, как вас увидел, понял, что все кончится этим «нет». Но попытаться стоило, не так ли, Евгений Николаевич? Вы-то меня понимаете! Ради такой красы!.. Вот и Наташа не в обиде, она скорее бы обиделась, если бы я не попытался, ведь так, Наташа, признайся, я ведь тебя насквозь вижу, что уж говорить о товарище следователе. Вот, улыбнулась, так и надо, мы же друзья, мы все добрые друзья. Но что же мы тут сидим, я же собирался вам дом показать! — Да что вы все дом да дом, у вас, я слышал, зверинец имеется, — заметил Северин. — Промашка вышла, товарищ следователь, не могли вы такого слышать, потому что зверинца у меня нет, не было и никогда не будет. Не люблю я зверье в клетках, сам свободу превыше всего люблю и других ее не лишаю. Посидели бы годик в клетке, тогда бы поняли. Только и была у меня одна птичка, но и ту выпустил, да вы знаете. Последняя фраза Северину очень не понравилась. О годе в заключении Каменецкий случайно проговорился, как бы невольно компенсируя северинскую промашку. Но орла он помянул вполне осознанно. Что это, вызов, демонстрация силы, желание поставить назойливого следователя на место, пренебрежение всякой осторожностью в связи с отъездом? Вряд ли. Единственное, что может испортить ему комфортное существование на Западе, это обвинение в банальном уголовном преступлении, все остальное будет трактоваться как преследование по политическим мотивам, это мы уже проходили и не раз. Остается предположить, что у него от неприятностей последнего времени крыша поехала, немного, но достаточно, чтобы потерять адекватность восприятия действительности. Вся эта дерганость, быстрые смены настроения, смешки, песенки — клиника, чистейшей воды клиника! Додумать эту мысль до конца Северин не успел, потому что Каменецкий любезно и в то же время настойчиво пригласил их с Наташей следовать за ним. В глаза била вызывающая роскошь, но роскошь, созданная руками опытных дизайнеров по лучшим образцам. Это, кстати, наводило на мысль о том, что самое ценное из дома вывезено. Пустые пространства стен требовали, чтобы их заполнили картинами, сиротливо стояли подставки для ваз, сервская пастушка безнадежно взывала к отсутствующему дрезденскому принцу, тоскливо трубили нефритовые слонята, призывая родителей. Вдруг в открытой двери одной из комнат мелькнула знакомая картина. — Точная реконструкция из Бондианы? — спросил Северин, без спроса вторгаясь в комнату. Всю дальнюю стену занимали мониторы, под ними тянулась сборка видеомагнитофонов, посередине комнаты стоял громадный футуристический агрегат с множеством тумблеров и разноцветных лампочек, перед ним крутящееся кресло с высокой спинкой, рядом — вскрытая коробка с видеокассетами, у стены справа — столик второго дежурного, стул, стеллаж, уставленный подписанными кассетами, огромная схема поместья, испещренная какими-то значками. Впрочем, в комнате никого не было, а из множества мониторов светились только четыре, являя стоп-кадры: вид из камеры над воротами на дорогу до самой лесозащитной полосы у шоссе; подъездная аллея, упирающаяся в закрытые черные ворота; внутренность гаража с угловатым «хаммером» и известным всей Москве серебристым бронированным «мерседесом» Каменецкого; и почему-то какой-то ничем не примечательный холл, который Северин с Наташей точно не посещали, вероятно, из-за его непримечательности.