К всеобщему удивлению Мухтар рванул не на улицу, а мимо дома, через заброшенный сад, через дырку в штакетнике на задах к видневшимся неподалеку многоэтажкам. Но уже метров через пятьдесят сел, как бы поджидая бегущих следом людей и призывая их подивиться вместе с ним. А подивиться было на что. — Тут у нас овражек, в него весь мусор всегда скидывали, а теперь вот засыпают, красоту наводят, — выпалил догнавший Северина участковый, но тут же и замолчал, уставившись вместе со всеми на открывшуюся картину. Овражек был почти полностью засыпан песком, аккуратно разровненным. Посередине песчаной полянки был небольшой, в полметра, кратер, как будто что-то вырвалось из-под земли. Но краям кратера виднелись следы рук, борозда метра в два, как будто кто-то полз на коленях, потом человеческие следы, которые вели прочь от кратера в сторону домов. — А я не верил! — выдохнул участковый. — Чему ты не верил? — недоуменно спросил Северин. — Да вот в газетах писали, что научились мертвецов воскрешать, а я не верил. Но ведь вылез же — факт! — Как же — воскрес! Сразу в ботинках сорок пятого размера! — воскликнул Северин. Выдыхающееся расследование возобновилось с новой силой. Не обошлось без обочины, где «воскресшего» подобрал, судя по всему, рейсовый автобус. С материальными уликами повезло больше. Неподалеку в кустах нашли лопату и грабли с характерными метками красной краской на черенках, по утверждению участкового с их помощью предпредпоследний хозяин злополучного дома надеялся предотвратить кражу сельхозинвентаря. В одном из следов обнаружилась магнитофонная кассета фирмы BASF, а у самых домов — окровавленное полотенце, льняное, расшитое красными петухами. Едва увидев его, Северин припустил обратно к дому, опережая даже Мухтара. Там он обыскал всю прихожую. Не найдя ничего похожего на орудие убийства, он опустился на колени и изучил половик. — А ведь кровь! — воскликнул он, довольный. — Аркадий Иосифович, каково ваше мнение? — Три пятна бурого цвета диаметром от 4 до 6 миллиметров — вот мое мнение, — отрезал тот, — а остальное… — … вскрытие покажет, — как-то нервно хохотнул Максим. — Так, умник, — резко сказал Северин, — ты останешься здесь, хоть до ночи, обойдешь всех соседей, поспрашиваешь, не видели ли чего в ночь с тридцатого на первое. И среди многоэтажек поспрашивай, особенно в районе автобусной остановки, не видел ли кто-нибудь первого числа шатающегося мужчину высокого роста в грязной одежде с разбитой головой. — О шатающихся мужчинах в испачканной одежде он вам целый том показаний наберет, — также с каким-то нервным смешком сказал Сечной, — Пасха же была! «Жаль, что ты не по нашему ведомству, я бы тебя за Можай загнал!» — подумал Северин. Глава 3 «Маятник Фуко» Москва, 3 мая 2005 года, 5 часов вечера Северин посмотрел на часы, потом перевел взгляд на стопку протоколов на столе, удовлетворенно кивнул — все находилось в соответствии, того и другого было если не много, то вполне достаточно для одного рабочего дня. А если учесть ранний выезд, то и более чем достаточно. «Пора и честь знать», — подумал Северин и принялся складывать протоколы в папку. Дошла очередь и до смятого листка, извлеченного им из-под кровати в злополучном доме. Северин уже остыл от потока мистики, обрушившегося на него в первой половине дня, и теперь разглядывал листок достаточно спокойно. Не то, что днем. Тогда, выехав из поселка, он почувствовал вполне реальное жжение с левой стороны груди, как будто туда налепили перцовый пластырь. Жжение становилось все сильнее, и он, остановившись на обочине, запустил руку под куртку, потом под пиджак, пытаясь найти источник раздражения. И наткнулся на этот листок, лежавший во внутреннем кармане. «Я ведь так толком его и не рассмотрел», — подумал он, вынимая листок. Жжение у груди пропало, сменившись легким покалыванием в пальцах, державших листок. Возможно, это был зуд, потому что уже через пару минут изучения листка у Северина появилось острейшее желание разорвать его в клочья и развеять по дороге. Спас листок от казавшейся неминуемой казни лишь статус улики, возможно, важной. Оставшийся путь до Петровки важная персона проделала, вольготно раскинувшись на заднем сидении. «С чего это я тогда так взбеленился? — с некоторым удивлением подумал Северин. — У меня на совещаниях не такое еще выходило. Сидишь часами, изображаешь напряженное внимание, а рука что-то чиркает ручкой по листку. Иногда такое вырисует, что в приличном обществе и показать-то неудобно. Помнится, после одного особенного нудного совещания они с сослуживцами обменялись своими „записями“. То-то смеху было!» Несомненно, что лежавший перед Севериным листок представлял собой образчик именно такого подсознательного, «совещательного» творчества. Две записи повторялись трижды, выписанные разными шрифтами: слова «код воскрешения» и число из девяти цифр — 812199258. Имелась длинная последовательность латинских букв, написанных в ряд: I I D В В I В I I D I I I I D I B I D D B I B. Было и два рисунка. Первый занимал самый центр листа и представлял собой весьма тщательно выписанное изображение дерева, с корнями, напоминавшими куриные ножки волшебной избушки, с коротким, толстым стволом и мощной кроной с прорисованными ветвями. Дерево почему-то однозначно ассоциировалось с дубом, растущим в чистом поле, поэтому крупные плоды, висевшие на ветках, смотрелись как-то странно и неуместно. Плоды напоминали яблоки. Или шары на новогодней елке. Под рисунком, как табличка в музее, была надпись «Древо Жизни», заключенная в волнистую двойную рамку, что делало ее похожей больше на вывеску ресторана, висящую флажком на узкой улочке. Впрочем, уликой этот листок делал второй рисунок, поменьше, в левом нижнем углу — весьма профессиональное изображение распятия с обвисшим на кресте телом. Руки распятого могли показаться непропорционально длинными, но Северину после сегодняшнего так уже не казалось. И поникшая на грудь голова в обрамлении длинных волос и бороды еще стояла перед глазами. Как и табличка, прибитая к кресту. Кстати, и ноги были не полусогнуты, а свисали вертикально вниз, вот только веревка была прорисована только одна, у самых щиколоток. Непонятным было разве что изображение двух дисков над распятием, верхний, тщательно заштрихованный, наползал на чистый, почти полностью заслоняя его. Диски были идеально круглыми, как будто обвели монету. Северин посидел несколько минут, разглядывая листок, потом удовлетворенно хмыкнул, достал видавшую виды записную книжку, обложка которой была скреплена скотчем, нашел нужный номер телефона и, придвинув к себе аппарат, принялся накручивать диск. На пятом гудке трубку подняли. — Аллё! — раздался жизнерадостный голос. — Добрый день, Семен Михайлович, это… — Женечка! — с еще большей радостью. — Неужели узнали? — Северин послал ответную улыбку, невольно заражаясь веселым настроением собеседника. — Узнал, конечно узнал! Рад вас слышать, рад, что не забыли старика. Впрочем, нет, что я говорю! Негодую, что забыли! Столько лет не звонили, не навещали. Хотя я понимаю… Теперь-то уж меня никто не навещает. Я ведь теперь один остался, если вы не знаете, скоро уж два года, — голос погрустнел. — Не знал, сочувствую, — Северину не пришлось изображать сочувствие, оно было искренним, — хорошая женщина была Вера Васильевна. — Прекрасная! Вас все вспоминала, жалела, что так все нескладно вышло. Ну, это дело прошлое. Заехали бы как-нибудь к старику! — В любое удобное для вас время! Хоть сейчас. — Ловлю на слове. Жду с нетерпением. — Через два часа буду. Северин подошел к ксероксу, заложил туда исчерканный листок, нажал кнопку. Копия выползла из аппарата, в ее шуршании явственно слышалась радость оттого, что она попадет в руки специалисту. Северин нажал кнопку еще раз. Второй листок выполз с ироничным шепотом: «Это ты себе, что ли? Тебе-то это зачем?» «Шалите», — усмехнулся Северин и, памятуя утреннее, положил близнецов в портфель. Затем, подумав, добавил к ним найденное утром перо. Пришлось сделать крюк. Сначала на машине к дому, на Комсомольский проспект, а уж потом на метро на Сокол. Потому что содержимое портфеля пополнилось полулитровой бутылкой «Арарата» — Северин знал пристрастия старика и, полагая, что тому нечасто выпадает такая оказия, хотел его немного побаловать. Ну и себя, конечно, тоже. С Семеном Михайловичем Биркиным Северин познакомился больше десяти лет назад через свою «бывшую», которая работала у жены Биркина, Веры Васильевны. Незадолго до этого в семье Биркиных произошло ужасное несчастье — в автокатастрофе погибли их единственная дочь с мужем, и они остались одни с внучкой на руках. Северину иногда казалось, что старики привечали их потому, что они чем-то напоминали им погибших детей, если не внешностью, то хотя бы возрастом. Как бы то ни было, он любил бывать в их доме. Биркин был интереснейшим собеседником и прекрасным рассказчиком, нашедшим в Северине благодарного слушателя. Иногда Биркина заносило, сорок лет службы в Конторе способны наложить отпечаток на самого продвинутого интеллектуала, но ведь и Северин служил неподалеку, так что некоторые высказывания Биркина, возмущавшие «истинных демократов», он спокойно пропускал мимо ушей, а какие-то встречал полнейшим одобрение и сочувствием. Идиллию крепких мужских отношений нарушили, как водится, женщины. Нет, Вера Васильевна была здесь ни при чем, все «бывшая» — она как раз озаботилась приобретением именно этого статуса. Ей надоело нищенское, по ее определению, существование, одинокие вечера, а иногда и ночи, испорченные выходные. Что еще им там надоедает, попробовал припомнить Северин и махнул рукой — не суть! Половина его коллег через это прошла, другая не строила иллюзий на будущее. Плюс отсутствие детей, не по его, кстати, вине, это все ускорило. Но не облегчило. «Бывшая» устроила прощальный трехмесячный концерт со всеми атрибутами нецивилизованного развода, с разделом имущества и письмами на работу о глубоко аморальном поведении капитана Северина. Немного смягчило конфликт то, что парткомы дали дуба и что у «бывшей» была своя жилплощадь. Прочее же совместно приобретенное имущество, включая знакомых, было безжалостно разделено. Биркины отошли «бывшей», в конце концов, это она работала с Верой Васильевной. Конечно, Биркины не отказывали Северину от дома, но случайная встреча у них с «бывшей» могла обернуться громким и безобразным скандалом, печальный опыт у Северина имелся. Он перестал бывать у них, о чем искренне сожалел. «Ну и дурак же я был!» — подвел итог своим воспоминаниям Северин, подходя к дому на Ленинградском проспекте. Биркин встретил его радушно и сразу увлек в кабинет. «А старик выглядит молодцом, совсем не изменился!» — подумал Северин. «И вы, Женечка, совсем не изменились!» — подхватил с улыбкой Биркин. Как всегда после долгой разлуки посыпались вопросы о здоровье, рассказы о том, что происходит на службе «в свете новых веяний», сетования на власть и на положение в стране. Такой разговор, если его вовремя не пресечь, может тянуться бесконечно. Северин вспомнил о деле и уже потянулся к портфелю, но в этом момент хлопнула входная дверь, по коридору прошелестели легкие шаги и на пороге кабинета возникла… Не стоит удивляться, что второй раз за короткое время повествования Наташа появляется таким образом. Среди множества человеческих типов есть два довольно распространенных. Первый: всегда здесь. Куда ни придешь, уже сидит, в уголке, на стульчике, тихий, аккуратно одетый и причесанный. Выбегаешь, хватаешь такси, летишь на другой конец города в другую компанию, никак не пересекающуюся с первой, входишь — сидит. И хотя никто никогда не видит их работающими, они часто делают успешную карьеру. Входишь в один прекрасный день в высокий кабинет, смотришь — опять он, сидит, но уже не в уголке, а за столом, под портретом. Второй: всегда в последнюю минуту. Нет, они не из разряда вечно опаздывающих, совсем наоборот, они никогда не опаздывают, но прибывают в последнюю минуту. Если вы придете на назначенную встречу заранее, они придут точно в срок. Если вы опоздаете, они появятся одновременно с вами. Пустой треп перед совещаниями они пропускают, но когда начальник предлагает занять места, они тут как тут. Или перевернем приведенный выше пример. Вы сидите вместе в компании, вам обоим нужно быть в другом месте, на другом конце городе, вы едите на трамвае, оставшийся путь вы, наслаждая хорошей погодой, проделываете пешком, они же сразу ловят такси, летят, сломя голову, и — входят в квартиру одновременно с вами. Нет, они при этом не берегут время и не делают никаких других дел, спросите их, где они столько времени пропадали, они с некоторым изумлением ответят: ехали. И озабоченно спросят: а что, нужно было раньше приехать? Нет, не нужно! Поэтому правильнее было бы сказать, что они появляются не в последнюю, а в нужную минуту. Впрочем, в жизни им это не очень помогает. Начальство таких не жалует, оно любит, что его ждали. И предоставленные самим себе они не добиваются больших успехов, потому что на самом деле никуда не спешат. Кому же было нужно, чтобы Наташа появилась именно в эту минуту? Ей и только ей самой. Предшествующий разговор не представлял для нее никакого интереса, но вот Северин протянул руку к портфелю, где лежал некий листочек и… — Ой, дядя Женя! Здрасте! Северин не сразу понял, кто перед ним. В памяти оставалась голенастая двенадцатилетняя девчонка, которая немного дичилась его и бросала быстрые взгляды исподлобья. Эта же статная красавица смотрела на него открытым, веселым и даже немного насмешливым взором. Но не эта легкая насмешка больно ужалила Северина. Он вдруг понял, что его впервые в жизни назвали «дядей». Его называли по имени и имени-отчеству, товарищем майором и гражданином следователем, незнакомые люди попроще кликали его сначала парнем, потом мужиком, в вежливом варианте до последнего времени он неизменно пребывал в статусе «молодого человека», в дружеском — «старика», и вот вдруг — дядя! В безрадостной перспективе маячили «отец» и «дед». И главное, от кого — от красивой молодой девушки! Ты, дядя, вышел в тираж! Ну, погоди! Если бы Наташа хотела завести Северина, то лучшего способа она бы не нашла. Хотя почему — если бы. Вполне возможно, что и хотела. Мысли молодых девушек трудно понять, они их сами зачастую не понимают. А тут еще Биркин невольно подлил масла в огонь. — О, Евгений Николаевич, поздравляю! Наташа «дядями» не разбрасывается, это у нее как знак отличия для самых близких и уважаемых ею людей. Впрочем, я всегда подозревал, что она была влюблена в вас, в те времена, когда вы посещали наш дом. — Нет, тогда я была влюблена в тренера по теннису, — без тени смущения сказала девушка, — а в Евгения Николаевича я влюбилась позже, когда он, как Онегин или Печорин, не помню, в общем, в этой обычной мерзкой мужской манере вдруг перестал нас посещать, демонстрируя мне холодность и равнодушие. — Первая любовь не ржавеет! — воскликнул Биркин. — Вторая, — поправила его Наташа, легкость, с которой она поддерживала разговор, показывала, что сердечная рана за прошедшую неделю полностью затянулась. — Тем более! А как первая любовь — она сердце жжет. А вторая любовь — она к первой льнет, — пропел Биркин и обратился к Северину, — напомните, пожалуйста, Евгений Николаевич, как там дальше у Булата Шалвовича. — А как третья любовь — ключ дрожит в замке, Ключ дрожит в замке, чемодан в руке, — автоматически продолжил Северин. — Ты это не слушай, тебе еще рано! — сказал Биркин, обращаясь к Наташе. — И вообще, Евгений Николаевич пришел по делу, с портфелем, а у интеллигентного человека в портфеле всегда припасена бутылочка коньячку, не так ли, Евгений Николаевич? Вижу, что угадал, на крайний случай одолжил бы из своих запасов. Так что, Натхен, марш на кухню, руби бутерброды, и лимончик не забудь! — Бутерброды я сделаю, но почему Натхен? Что за обращение! Не ожидала от тебя, дед, такого филологического ляпа. Грета — Гретхен, Лиза — Лизхен… — Ната — Натхен, я прав, не спорь! Ты что, хочешь быть Наташхеном?