Зато княжна Стефания была совершенно другой – чистой, светлой девочкой, смотревшей на Алешку восторженными, влюбленными глазами. Так сказать, незамутненный бриллиант, неиспорченный дворцовыми интригами продукт. Хорошая партия для царевича Алексея, ради такой можно и подвиги совершать, и хочется, чтобы она тебя дома ждала. Лишь бы мой друг обратно на скользкую дорожку пьянства и зависти к брату не свернул. Утром мы выступили в обратный путь. Пару раз небольшие группы мятежников пытались нас настигнуть, но в арьергарде на этот раз я поставил драгунский полк, одного разворота которого было достаточно, чтобы силирийцы убрались восвояси. Заночевали в Яблонце, где подполковник Шмицер получил из рук Дарко Первого официальное назначение на пост коменданта местного гарнизона. Кроме того, княгиня долго о чем-то беседовала с подполковником наедине. Я не препятствовал, мне вообще было наплевать, какие интриги она плетет у себя в Силирии, лишь бы поскорее сюда вернулась, не утруждая таридийскую землю своим долгим присутствием. Не завидую я маленькому великому князю, попьет матушка его кровушки по полной программе. На этот раз погода нам благоволила, потому уже следующим вечером мы были в Злине. Как и планировалось ранее, Яблонец был полностью оставлен во власти Силирии, а вот в пограничной крепости я посадил свой гарнизон, цинично вывесив на шпиле два флага – наш и силирийский. Вроде как мы ничего и не захватывали у соседнего государства, но границу пока под контроль взяли. В дальнейшем было бы неплохо эту самую границу провести по самой середине моста, для чего придется забрать себе вынесенную на западную сторону ущелья Дьявола отводную стрельню, да и пристроить к ней свою крепость. На следующий день армия полностью перешла в пределы Таридийского царства. Миссия была выполнена, можно было вздохнуть свободно. 9 Посреди ночи я проснулся от жуткого чувства жажды. К тому же меня сильно трясло. Настолько сильно, что казалось, будто трясется кровать подо мной, пол и стены комнаты, да и вся гостиница целиком. Эк меня прихватило. Заболел или опять отравили? Вроде бы предпосылок никаких с вечера не было. Царапина от той пули на плече уже почти зажила, а больше в меня не стреляли, острыми металлическими предметами не тыкали. «В чем же тогда дело?» – задался я вопросом, нащупывая-таки рукой кружку с водой на прикроватном столике. Но это оказалась не вода, а какая-то непонятная жидкость, больше всего смахивающая на подслащенное молоко. Впрочем, это было неважно, главное – оно приятно холодило мои горящие внутренности и заставляло на время отступить жажду. Что же такое? Что случилось? Отчего меня так трясет? Почему мысли ворочаются в голове так тяжело? Я умираю? Может, закончилось мое время в этом мире? Настасья Фоминична ни о чем таком не говорила, но это еще не значит, что этого не может быть. Что если вся эта мутная история с подселением части моей души в чужое тело имеет только временный эффект? Волшебство исчерпало себя – и всё, будьте добры пожаловать обратно! Интересно, а что станется с этим телом? Оно вернется под контроль прежнего, настоящего Бодрова? Так ведь он умер! А может, мое пребывание в теле реанимировало его? Вот радость-то будет! Честно говоря, никому это не нужно. Не хочу даже думать о таком исходе, ибо князь Бодров был размазней и сволочью, и в сравнении с ним я если не «белый и пушистый», то уж, по крайней мере, просто нормальный мужик! А если учесть мои скромные усилия по укреплению обороноспособности Таридии, то и вовсе возвращение прежнего князя окажется катастрофой – тот никогда не утруждал себя подобными «глупостями». Ну и главное – Натали. Вот тут я никак не могу допустить, чтобы она «по наследству» досталась этому слизняку! Такой поворот дела меня никак не устраивает! Эх, еще бы мои желания учитывались… Что же случилось, почему меня так трясет? Я проваливался в беспокойный тягучий сон, из которого меня вырывал только очередной приступ нестерпимой жажды. Меня по-прежнему трясло, я на ощупь находил кружку с питьем и снова забывался. Иногда мне чудились какие-то голоса поблизости, но, скорее всего, это было лишь частью этого странного нездорового сна. Не знаю, сколько времени это продолжалось, но в очередное мое «выныривание» я обнаружил, что тряска прекратилась. Жажда никуда не делась, хотя досаждала сейчас не так сильно. Во всем теле ощущалась ватная слабость, но радовало уже просто отсутствие так надоевшей тряски. В голове тут же всплыла даже во время этого странного сна беспокоившая меня мысль о Наталье, и я, едва разлепив спекшиеся от обезвоживания губы, прошептал: – Я вернусь… – Что он там бормочет? – неожиданно раздался совсем рядом раздраженный мужской голос. И произнесено это было, кстати, по-улорийски. – Бредит, ничего более, – прозвучал спокойный ответ на таридийском языке с едва заметным иностранным акцентом. Жизнь научила меня не поддаваться сиюминутным импульсам, поэтому я подавил в себе страстное желание вскочить и при помощи кулаков выяснить, что здесь, черт возьми, происходит. Вместо этого я всеми силами продолжил изображать из себя безвольную желеобразную массу. – Тщедушный маленький человечек, – с едва сдерживаемой злостью произнес улориец, и я получил чувствительный пинок по ноге, – поверить не могу, что он дважды одолел отца! – Полегче, пан Курцевич, – в голосе с акцентом прозвучали угрожающие нотки, – полагаю, что мое командование желает получить его целым и невредимым. Из него нужно будет вытянуть очень много важных сведений. – Если бы я знал, пан Джонсон, что ваша Корона наложит руки на всю добычу, – тот, кого назвали Курцевичем, буквально кипел от ярости, – я бы не стал помогать вам! Основную работу сделал я и мои люди. Мы могли вообще обойтись без вас! – Пан Анджей, я понимаю ваши чувства. Поверьте, ваш отец будет отомщен. Но перед тем как это случится, должна свое получить и моя страна. – Песья кровь! – воскликнул первый голос, вслед за чем последовал звук удаляющихся шагов и громкий хлопок дверью. Выждав, пока стихнут вдали удаляющиеся шаги разъяренного улорийца, Джонсон презрительно сплюнул: – Сам бы ты справился! Ты просто бесплатно сделал то, за что другим пришлось бы платить. – Вы бы увезли пленника отсюда поскорее, господин капитан, – раздался голос еще одного, до сих пор молчавшего участника эпизода, – и отсюда, и из страны вообще. Наш хозяин весьма плохо владеет собой и может выкинуть любой фокус. А если слухи дойдут до короля, вы вообще можете лишиться своего трофея. – Что, Янош тоже захочет отомстить князю лично? – Это вряд ли. Просто он может не одобрить ваши методы. – Всё в рыцарство играет? Жизнь его ничему не учит? – Он так воспитан, уже вряд ли изменится. – Да, проблема, – задумчиво протянул тот, кого называли капитаном, а также Джонсоном, – но мне нужно два-три дня. Следовать дальше с людьми Курцевича небезопасно, они слишком непредсказуемы. Здесь я еще смогу удержать их от необдуманных поступков, а в дороге может приключиться всё что угодно. Дорога всё спишет. Нужно ждать, когда прибудут мои люди со специальным экипажем, и через неделю мы будем уже на палубе корабля. – Скорее бы! Не нравится мне настроение этого Курцевича! – Находись всё время поблизости, Стивен, и в случае чего зови меня. Хозяин поместья действительно не в себе от жажды мести. – Хорошо, господин Джонсон, – ответил неведомый мне Стивен, – пленника продолжать поить? – Здесь я всецело полагаюсь на твой опыт, – после непродолжительного молчания отозвался Джонсон, – мне нужно, чтобы он не умер от истощения, но и не возвращался полностью в адекватное состояние. – Хорошо, тогда я уменьшу дозу и буду подмешивать ее не в молоко, а в мясной бульон. – Как скажешь, Кларк, как скажешь. Мне важен результат. А он случайно не слышит нас сейчас? – внезапно сменил тему капитан, и я почти физически ощутил, с каким интересом он сейчас всматривается в мое лицо. – Может, и слышит, – безразлично ответил Стивен Кларк, – но считает, что всё это лишь часть его сна. – Что ж, князь Бодров, интересных вам сновидений. Надеюсь, пробуждение вас очень удивит! На этом Джонсон и Кларк сочли аудиенцию оконченной и покинули помещение. Как только за ними прогромыхали запираемые засовы, я осторожно открыл глаза. Черт! Я в темнице! Черт! Черт! Черт! Как так получилось? Я же прекрасно помню, что мы благополучно завершили миссию и вернулись в Таридию. Алешка со своими будущими родственниками из династии Бржиза умчался в столицу, полки направились к местам дислокации, на зимние квартиры. Григорянский с обозом и артиллерией двигался впереди, я с частью белогорцев и драгунами замыкал шествие. Мы даже от границы уже достаточно далеко ушли, как же так? Где случился прокол? Неужели снова ко мне подобрались через пищу? По всему выходит, что так! Это мне, глупому, в назидание – нужно было еще после первого инцидента выводы делать, а не отмахиваться, легкомысленно списывая всё на случайное попадание «под раздачу» при покушении на Федора. Так-то и сходится – всё ведь было спокойно, я находился на своей территории, в окружении своих людей. Засада? Нападение? Не помню ничего такого! Был постоялый двор на окраине села Серово, как он там назывался? Да никак не назывался, просто постоялый двор без названия. Я поужинал в общем зале и отправился спать в комнату, на второй этаж. Иванников остался, чтобы передать письма фельдъегерям, Игнату я сам разрешил распоряжаться личным временем на свое усмотрение – своя территория, опасности нет, все расслабились. По всей видимости, зря. Потому и вышло так, что я спокойно лег спать в съемной комнате постоялого двора, наполненного нашими солдатами и офицерами, а проснулся в темнице где-то на улорийской территории! Да не где-то, а в доме Курцевичей, моих заклятых врагов! Как там его? Анджей? Сынуля, значит, того самого, который был коронный маршал. Как звали-то покойничка? Вроде бы Войцех. Впрочем, какая разница, кого из них как зовут? Важно то, что я в большой беде. Но Курцевич – это только половина проблемы! Есть еще неизвестный мне капитан Джонсон и интересы его страны. Скорее всего, никакой он не Джонсон, но дела это не меняет, как и того, что страна, об интересах которой он так ревностно печется, – Фрадштадт. Даже затрудняюсь ответить, кто для меня хуже. С одной стороны, два раза не убьют, зато с другой – помучить могут за двоих. Судя по всему, фрадштадтец ни в грош Курцевича не ставит, он просто воспользовался его помощью, сыграв на жажде мести за отца. А теперь просто собирается увезти меня на Острова, оставив улорийца с носом. Хорошо это или плохо для меня? Да черт его знает! Проживу я чуть подольше, но и мучиться буду дольше. Знаю я довольно много и вряд ли смогу вытерпеть всё, что смогут предложить мне островные мастера пыточных дел. А может, удастся поторговаться и поводить заносчивых и самоуверенных фрадштадтцев за нос? Это вряд ли, такое только у самых удачливых разведчиков бывает, и то только в фильмах. А прототипы этих героев почти все поголовно плохо заканчивали. Так что самое лучшее для меня – это побег, но об этом сейчас можно только мечтать. Ладно, время подумать над своим безвыходным положением у меня еще будет, а сейчас нужно хотя бы осмотреть свою камеру. Я достаточно долго неподвижно лежал, вслушиваясь в установившуюся вокруг меня тишину, чтобы быть уверенным в отсутствии в камере кого-либо еще. Тем не менее, с трудом разлепив веки, я очень осторожно, стараясь не шевелиться, еще какое-то время косил глазами по сторонам. Впрочем, поначалу несколько минут пришлось просто привыкать к темноте, только после этого я смог хоть что-то разглядеть. В темнице было мрачно. Ну а как еще бывает в темницах? Стены выложены из необработанного камня, потолок бревенчатый, пол из огромных каменных плит – интересно, для чего? Может, это еще не самый нижний уровень? В противном случае пол был бы земляной или вымощенный камнем. Где-то наверху снаружи пробивалась узкая полоса света. Я запрокинул голову назад и обнаружил на высоте примерно двух с половиной метров маленький оконный проем. Толщина стен не позволяла видеть через него ни небо, ни что-либо вообще снаружи, а только лишь пропускать немного света и обеспечить доступ воздуха с улицы – вот и всё, на что годилось это окошко. Дверь на вид массивная, из плотно пригнанных досок, в пяти местах скрепленных железными полосами. Никаких решеток. Никаких факелов или свечей – застенки Сыскного приказа в части комфорта могли дать фору моей нынешней камере. Ложе тоже отсутствовало. Лежал я просто на ворохе соломы, в одной рубахе и подштанниках, накрытый какой-то мешковиной. В общем, в темнице было темно, сыро и холодно. Не так холодно, как могло быть, учитывая морозный декабрь на улице, но вполне достаточно, чтобы изможденного каким-то сонным пойлом и почти раздетого узника пробирала дрожь. Нужно подниматься. Движение – это жизнь, тем более что естественные потребности организма не справлялись несколько дней. Кстати, несколько – это сколько? Минуты три я напряженно пытался вспомнить хоть что-то, позволяющее определить проведенное в бессознательном состоянии время. Ничего не вышло. Это могло быть и два-три дня, и неделя. Где находится поместье Курцевичей, я тоже не знал, так что возможности прикинуть время по разделявшему две точки расстоянию не было. Каждое движение давалось с большим трудом, тело было вялое, мышцы совершенно не желали меня слушаться. Не сразу даже удалось перевернуться на живот и встать на четвереньки. Это чем же таким меня поили? Я же практически овощем себя ощущаю! Вот сволочи! Сосредоточившись на необходимости непременно подняться на ноги, набрав полную грудь воздуха и цепляясь обеими руками за рельефную кладку стен, я предпринял отчаянное усилие и принял-таки вертикальное положение. Сердце бешено колотилось в груди, голова кружилась так, что я не рисковал отрывать руки от спасительной стены, кровь шумела в ушах, пот лился с меня рекой, а я стоял и с наслаждением ловил ртом поступающий через крошечное окошко с улицы морозный воздух. Первый шаг сделан. Дождавшись прекращения головокружения, я осторожно, перебирая руками по стене, двинулся к двери. Всё так и есть – дверное полотно из толстых досок, скорее всего, дубовых, еще и скреплено для надежности металлическими полосами чуть не в палец толщиной. Это вам не бюджетные межкомнатные двери из двадцать первого века, с такой преградой может справиться либо хороший удар тарана, либо кропотливая работа тяжелым топором. Нечего и думать открыть такую дверь голыми руками. Ладно, пойдем дальше, посмотрим на другие достопримечательности этого подземелья. Никаких достопримечательностей здесь не было. Только в дальнем углу обнаружилось отхожее место – неправильной формы дыра в каменном полу. Если внизу еще один условно жилой уровень, то его обитателям не позавидуешь – вряд ли хозяева усадьбы озаботились канализационными трубами. От дальнейших рассуждений на эту тему меня отвлек звук приближающихся шагов из коридора. Как можно дольше нужно поддерживать в тюремщиках уверенность в моей недееспособности, потому я, наплевав даже на спасительную помощь стен камеры, бросился напрямую к своей лежанке. Ноги заплелись на втором шаге, я упал, но тратить силы на поднимание не стал – дополз до соломенной подстилки, перевернулся и, наскоро прикрывшись мешковиной, замер. Как раз вовремя. Загремели отпираемые засовы, с легким скрипом дверь отворилась. Но посетитель не стал даже заходить внутрь, что-то тихонько звякнуло перед самым порогом, и дверь снова закрылась. Шаги удалились куда-то вправо, после чего еще раз заскрипела чья-то отпираемая дверь. Спустя пять минут неизвестный тюремщик прошествовал в обратном направлении. Я осторожно приподнял голову, и это вновь далось мне с большим трудом. Что там? У самой двери стояли две миски, рядом лежала краюха хлеба. Что ж ты, гад такой, поленился три шага сделать, бросил всё у входа? Тебе ведь не трудно было, а мне теперь снова через всю камеру тащиться! И ведь не отложишь, нужно идти, вон крысы, словно знакомые с расписанием кормления, уже подают свои голоса где-то поблизости. Пока не думал о еде, вроде бы и голода не испытывал, но стоило только задуматься, тут же начало сводить желудок голодными судорогами. Даже не знаю, сколько дней я не ел. Тут же всплыло воспоминание из подслушанного разговора Джонсона и Кларка о мясном бульоне, и я скрипнул зубами от досады. При такой постановке вопроса ценность хлеба возрастала многократно, и подпускать к нему близко крыс было никак нельзя. Собравшись с силами, я снова отправился в путешествие к двери. И, не мудрствуя лукаво, совершил его на четвереньках. Забег «за хлебом» был выигран, крысам временно пришлось ретироваться, а я остановился в раздумьях над мисками с бульоном и водой. Сначала хотел просто не трогать их – в бульон подмешано то самое сонное зелье, за чистоту воды тоже нельзя поручиться. Но если я просто оставлю всё как есть, то наблюдательные хозяева вольют пойло в меня силой, а оно мне надо? Конечно нет, поэтому нужно от жидкостей обязательно избавиться. Пришлось вновь подниматься на ноги, чтобы отнести миски к отхожему месту. Бульон вылил без колебаний, воду таки пожалел. Жажда-то тоже напомнила о себе вслед за голодом, и я рискнул: прополоскал рот и сделал несколько крошечных глотков. Затем вернулся к лежанке, съел хлеб и запил еще парой глотков воды. Света через маленькое окошко проникало всё меньше, из чего можно было сделать вывод о наступлении вечера. Вместе с приходом темноты начала падать и температура воздуха. Пришлось мне зарыться поглубже в солому и закутаться в мешковину. Но стоило мне лишь немного согреться, как пришла новая напасть. По какой-то причине изголодавшийся желудок решил избавиться от полученной пищи. Проще говоря, рвотные позывы заставили меня вновь подняться и поспешить к заветному туалету. Следующие полчаса пришлось провести, лежа перед сливным отверстием. Приступы тошноты сменялись короткими передышками, как по мне, так съел я явно меньше, чем из меня сейчас вышло. Кстати, отхожее место на удивление совершенно не пахло туалетом. Более того, когда глаза привыкли к темноте, удалось разглядеть внизу воду. То есть никакого нижнего уровня подо мной нет, а раз нет неприятного запаха, значит, это не выгребная яма, а какой-то подземный водоем. Совсем измученный, я вернулся на свое место, как мог утеплился и сразу провалился в глубокий сон. Настолько глубокий, что на этот раз я не слышал ни приближающихся шагов в коридоре, ни звуков отпираемых засовов, ни скрипа открывающейся двери. 10