Маленький человечек долго ходил по комнате, потом с досады махнул рукой и выпалил: — Хотел взять тебя на пушку, да вижу, не на того нарвался. Ну и чёрт с тобой, прозябай, если хочешь, я хотел тебе лучшей жизни. Отработаешь инвалидную коляску и уматывай подобру-поздорову. Напоследок скажу только одно. Все вы правильно говорите, а в итоге, как ни крути, правым оказываюсь я. Да, я! Потому что через определённое время вы приходите ко мне, прикатываетесь, приползаете и уже не за приличный гонорар, а за мизерную плату готовы работать. Эдуард Львович зло посмотрел на Петра и выкрикнул: — Ступай! Точнее, катись! Да, и ещё. Я на некоторое время уезжаю в командировку, за меня остается твой тёзка, Пётр Палыч. Он мужик крутой и жёсткий, но справедливый. Во всём копирует меня, даже в причёске. Кстати, он недавно разыскал твоих обидчиков. Взгляни, это они? И Эдуард Львович вытащил из кармана несколько фотографий. Пётр взглянул и произнёс: — Да, это те двое, но почему они в инвалидных колясках? — А чёрт их знает, говорят, пьяными шлялись по путям, вот и попали под колёса. — Вы страшный человек, Эдуард Львович, — тихо произнёс Пётр. — Я-то страшный? Да на всём белом свете добрее человека не найти. Ведь они сейчас просятся ко мне, и куда мне деваться с моим чутким сердцем, как не пожалеть их? Пётр ничего не ответил, он замкнулся и смотрел в одну точку, ощущая чудовищный цинизм хозяина. — Ладно, поезжай на работу, а там будь что будет. И не вздумай выкинуть фортели. Пётр Палыч ох как этого не любит. Далее маленький человек придвинулся к самому лицу Петра и тихо, сквозь зубы, прошипел: — А если что сболтнёшь об услышанном — остатки ног вырву живьём, без наркоза. Уловил, правдолюбец? И маленький человек вышел из помещения. Только сейчас Пётр ощутил весь трагизм и ужас своего положения. Он попал в болото, из которого уже не выбраться. И нужно быть слишком наивным, чтобы поверить маленькому человеку, что он выпустит его из своих цепких когтей. От него можно было ожидать чего угодно. Так оно и случилось. Петру создали жуткие условия, в которых он должен был не выдержать и сломаться. Пётр Палыч представлял собой мерзкий тип неотёсанного мужика, который слепо копировал своего хозяина и служил ему преданно, как цепной пёс, беспрекословно выполняя все его приказания. Он даже имел длинные волосы, как у хозяина, собранные в длинную косичку и схваченную резинкой сзади. Роста он был небольшого и, как шеф, имел впалую грудь и узкие плечи. А небольшой лоб свидетельствовал о низком интеллекте. Буквально со следующего дня на Петра посыпались притеснения по всем направлениям. Поняв намерение Петра вырваться из цепких сетей чёртовой фирмы и сбежать, Пётр Палыч окружил его такой «заботой», что капитану невозможно было вздохнуть без его чуткого ока. Над Петром каждодневно издевались два здоровенных помощника Петра Палыча, периодически избивая Петра. Мучители привязывали его к коляске, а саму коляску блокировали таким образом, что на ней нельзя было передвигаться. Ни о какой сберкнижке уже не было и речи. Напротив, с Петра требовали большего ежедневного «заработка», привозя его на безлюдные места. Жил теперь Пётр один в какой-то закрытой автомастерской и питался весьма скудно. Однажды он не выдержал и возмутился, требуя освободить его или хотя бы прекратить откровенные издевательства. На эти справедливые требования его просто вышвырнули из коляски на пол. Разозлившись, Пётр схватил за ногу одного из отморозков и с силой дёрнул на себя. Тот треснулся башкой об пол и потерял сознание. После чего Петра избили так, что и он сам потерял сознание. Когда Пётр пришёл в себя, его предупредили, что если с его стороны ещё повторится подобное, то ему в нескольких местах переломают единственную здоровую руку. И Пётр прекратил всякое сопротивление, подчинившись грубой силе. Тупо проводя день за днём, он не понимал, чего же от него добиваются, не выдвигая никаких условий, кроме беспрекословного повиновения. При незначительном же неповиновении его нещадно избивали. И Пётр стал помаленьку сдавать, а что оставалось делать? В таких условиях не то что калека-инвалид — вполне здоровый мужик не выдержал бы повседневных издевательств. Кричать о помощи было бесполезно, потому что человека, не имеющего за душой ни места жительства, ни документов, ни родственников, вряд ли кто стал бы слушать, а тем более — помогать и защищать. И боевой капитан опустил руки, не в силах больше противостоять отупляющей однообразной действительности. Теперь каждое утро его, как чурбана, привозили на инвалидной коляске в любое место и оставляли там почти на весь день без еды. Теперь он действительно был по-настоящему жалок и обезображено уродлив. Редко кто из проходящих людей не ронял слезу от его вида. Теперь не то что бывшие друзья — родная мать, будь она жива, с трудом бы узнала своего сыночка Петеньку. А вокруг шумел перестроечный мир с новыми нравственными постулатами и понятиями — равнодушный к одной маленькой, умирающей душе. Однажды к Петру подошёл Константин — бывший старлей спецназа, с которым они проживали в одной комнате фирмы. Много бессонных ночей провели «коллеги» в разговорах о своей нелёгкой судьбе. По всему было видно, что Костя был на ещё не «объезженных» протезах, так как передвигался с трудом, опираясь на трость. — Привет, Петруха! Какого чёрта ты ещё здесь сидишь? Они что, совсем оборзели? Боже, а какой у тебя ужасный вид! Прямо Кощей Бессмертный. Ну, сволочи, сегодня же поговорю насчёт тебя с кем надо. — Не надо ничего говорить, Костя. Ты лучше помоги освободиться из этого плена. Отстегни меня и кресло с этого проклятого места и отвези в общество ветеранов-афганцев. Наверняка в Москве есть такое. Константин отрицательно закачал головой. — Нет, Петруха, от них никуда не скроешься. Да и не помогут тебе в этом беззубом обществе, я в этом убедился. Я тебе лучше вот что посоветую. Константин склонил голову к самому уху Петра и тихо зашептал: — Не ерепенься, Петька. Плеть обухом не перешибёшь. Принимай их условия. Бери с меня пример. Один раз стрельнул и сейчас всё имею. И живу, как человек. Пётр отрицательно покачал головой и тоже тихо произнёс: — Ты сейчас не человек, а преступник. — Что? Тебе ли это говорить, который духов сотнями отстреливал? А они что, не люди? — Константин, ты спутал солдата с убийцей. — Да пошёл ты! Ну и кисни здесь. Сгниёшь ты со своей философией. Придурок! Ему дело предлагают, а он выё… — зло и обиженно произнёс бывший спецназовец и неторопливо покинул своего бывшего товарища по несчастью. Глава 18 Последнее время Петра стали привозить на крупный, спонтанно возникший рынок и там надолго оставляли, теперь уже без всяких опасений, что он может сбежать. Возле коляски неизменно лежала кепка, которая к вечеру наполнялась разномастными деньгами. Там, на рынке, у Петра появился сосед — невысокий худенький мальчишка, лет девяти от роду, тоже попрошайка. Но не свободного полёта, а тоже, видимо, под контролем попрошайной мафии, которая густо расцвела на сердобольности русского народа, попирая святые заповеди, уходящие корнями в глубину веков. Парнишка подолгу стоял рядом с Петром, опасливо озираясь по сторонам. Одет он был в старую мужскую куртку с большим капюшоном, который закрывал мальчишке всю голову до глаз. Внезапно мальчуган срывался с места и опрометью уносился восвояси. И тому была причина. Через некоторое время к Петру подходили его «опекуны и благодетели». Конечно же, разве могли они стерпеть конкуренцию? Так случилось раза три. На четвёртый Пётр присмотрелся к мальчишке, который буквально льнул к нему, и решил расспросить того. — Малыш, как тебя зовут? — Миша, — произнёс мальчуган тоненьким, почти девчачьим голоском. — Миша, а почему ты всегда приходишь сюда, ведь злые дядьки могут побить тебя? Ты не боишься? — Боюсь, дяденька, но меня заставляют сюда ходить, потому что здесь больше подают. — Мишенька, а кто заставляет тебя? — Дяденька, мне нельзя говорить, иначе меня накажет тётя Зина. — Сволочи, — громко проговорил Пётр. — Хоть бы уж детей не подставляли. Ничего святого нет у этих зверей в обличье человека. Ради прибыли мать родную продадут. Петру от волнения стало плохо, и он застонал. Мальчуган подошёл к нему и протянул бутылочку с водой. — Попейте, дяденька. Вы добрый, мне жалко вас. Кто вам так сильно расцарапал лицо? — Спасибо, малыш, — проговорил Пётр, не открывая глаз. Когда душевная боль спала, он вновь начал разговаривать с мальчуганом. — Миша, а ты любишь кораблики? — Нет, дяденька, раньше я любила куколки. — Любил, а не любила, — поправил мальчугана Петр. — Тебе в школу надо, а ты здесь время теряешь. — Дяденька, а ты под трамвай попал, и тебе ножки отрезало? — Да, малыш, попал, — тяжело вздохнув, произнёс Пётр. — Крупно попал. Оба на некоторое время замолчали. Только проделками дьявола можно было объяснить то вопиющее обстоятельство, что рядом находились отец и дочь — два любящих сердца, даже не догадываясь об этом. Разве бог допустил бы такое, что два родных человека, долгое время стремящихся друг к другу, так и не узнали об этом? — Миша, а у тебя родители есть? — Нет, дяденька. Папа умер, а мамочка бросила меня. Я их так любила. — А кто твоя мама? Малыш не успел ответить, потому что Пётр закричал: — Миша, уходи! Ко мне идут злые дядьки. Возьми мои деньги в кепке и быстро убегай! Мальчуган выхватил несколько купюр из кепки и опрометью бросился бежать, крикнув по дороге: — Дяденька, я завтра снова сюда приду. Ретивые «телохранители» всё же заметили сорванца-конкурента и бросились за ним вдогонку, но того и след простыл. Разъярённые, они вернулись к Петру и с руганью набросились на него. — Паразит такой! Ты ещё умудряешься отдавать наши деньги ублюдкам Зинки-подпольщицы? Ну ничего, мы тебе дома крылышки почистим, а этого пацана завтра же отловим и всыплем по первое число, чтоб знал, как воровать чужие деньги. И они сдержали слово: вечером избили Петра, а утром отволтузили мальчугана, шедшего на встречу с добрым дядей. В следующий раз «опекуны» учли предыдущий конфуз и перебросили Петра с рынка к большому универсальному магазину. Теперь там была его новая постоянная точка. Дня через три-четыре Пётр вновь стал впадать в тупое безразличие, не встречая мальчугана, к которому уже успел привязаться. На пятый день, в воскресенье, возле универмага было целое столпотворение. Всё жужжало и суетилось, как в пчелином рое. Суетливый народ в разноцветной одежде сновал туда-сюда, постоянно натыкаясь на инвалидную коляску. При этом кто чертыхался, кто возмущался, а кто по-прежнему останавливался и, пожалев солдата, бросал в его кепку свои кровные копеечки. Петру было всё равно, он находился как бы в зазеркалье, по ту сторону от этой кипящей и шумящей жизни. Ближе к вечеру к универмагу подъехала дорогая иномарка — редкостное явление по тем временам. Из неё вышла шикарно одетая молодая женщина и направилась в магазин. Её мужчина, естественно, остался возле дорогого авто, потому что по тем временам бросать машины где ни попадя, как сейчас, не практиковалось. Не дойдя до входа в универмаг, женщина резко остановилась и встала как вкопанная, задеваемая со всех сторон снующими туда-сюда покупателями. Она увидела изуродованного человека в солдатской форме, с табличкой на груди: «Подайте жертве афганской войны на протезы». Сердце Виолетты мгновенно дрогнуло, вспомнив погибшего мужа. Не обращая внимания на толчею, она медленно подошла к инвалиду-афганцу со стороны лица, изуродованного двумя шрамами. — Миленький мой, как жаль мне тебя, — сочувственно и искренне произнесла красивая женщина. — Мой муж тоже там служил и погиб. Солдат-афганец медленно повернул голову и, взглянув в лицо Виолетте, тихо произнёс: