Дальше началось творчество народов мира. Сочинение легенды, диагноза, их заучивание. Теперь я больной маниакально-депрессивным психозом Георгий Викторович Краснов. Пару дней я зубрил инструкции профессора, натаскивал себя в роли «маниакала». Проконсультировался и у Кобзаря. Наконец было решено, что все в порядке. Несостоявшийся артист, провалившийся в свое время абитуриент Щукинского театрального училища Георгий Ступин получил роль в обновленном варианте пьесы «Палата № 6»… И вот проведены последние подготовительные мероприятия. Завтра старт. После тянувшегося, казалось, вечность рабочего дня я пришел вечером в пустую квартиру. Свет включать не стал. Вытащил подсвечник с тремя свечами. Мое любимое времяпрепровождение – вечером смотреть на мерцающее пламя свечей. И смерти грядущей предвестье, Мерцали три бледных свечи. Неожиданно меня как молнией шарахнула мысль – что же я делаю, куда лезу? В банду «Татарина» в Екатеринбурге внедрялся. Вооруженных бандюков в одиночку задерживал. Всяко бывало. Но в такую холодную пучину еще не окунался. Хотя, говорят, трудно все по первому разу. Глядишь, еще понравится, и дальше в дурдома буду внедряться с легкостью и удовольствием. Зазвонил телефон. В трубке зашелестел знакомый голос. – Гоша? – Я Гоша. – Это Клара. Дорогой, ты что, не узнал меня? Забыл? Ага, размечталась. – Узнал. Куда ты пропала? – Как? Я пропала? Ты избегаешь меня, а я пропала? – Избегаю? Это тебе кажется. – Правда?.. А у меня тут такое. Немецкое издательство хочет заключить со мной договор на издание моей книги. – Чьей книги? Ты же не пишешь книги! – На книгу «Россия на перепутье». Или «Время расколотых небес». Как лучше назвать? – Лучше сразу «Моя судьба». Книга. Еще не хватало. Совсем завралась. – Я соскучилась. Я так хочу тебя увидеть. Завтра… Нет, даже сегодня. – Не могу. Уезжаю в командировку. – Как? Куда? – На другой конец света. – В Штаты? – обрадовалась Клара. – Гораздо хуже. – В Северную Корею? – поскучнела она. – Еще хуже. В Антарктиду. – Ой. – Вот тебе и «ой». Пока. Я укладываю в чемодан унты. – Унты? – И колокольчики. – Колокольчики? Зачем? – Для собачьих упряжек… * * * С лязгом закрылись ворота, отделяя меня тоннами металла, высоченной бетонной оградой, просматриваемым видеокамерами периметром от всего остального мира. «Оставь надежду всяк сюда входящий» – назойливо долбила мне мозг строчка из Данте. С прибытием. Теперь мой дом – дурдом. Впрочем, при ближайшем рассмотрении все выглядело не так плохо. Цивилизация на Земле за последние столетия сильно повзрослела и подобрела, ныне душевнобольных уже не держат на цепях и не поливают в лечебных целях ледяной водой из ведер. По нашим временам сумасшедшие дома – не самое худшее место. Тем более такие. У меня создалось впечатление, что я пересек не только границу клиники, но и госграницу. В свое время в живописном местечке в тридцати километрах от Москвы задумывалось создать санаторий четвертого управления Минздрава для партийных шишек и шишечек. В промежутке времени, когда старые привилегии пошатнулись под напором народного гнева, а новые еще не укрепились, происходила благотворительная раздача разным богоугодным заведениям номенклатурных объектов. На половине из них, отданных под санатории для престарелых бомжей-туберкулезников или детей пьяных родителей, тут же посвинчивали бронзовые ручки и фирменные розетки, разворовали или изрезали мебель, растащили все, что плохо лежит, и они превратились в обычные, милые сердцу объекты здравоохранения. Другие были освоены «новорусаками» под бордели и гольф-клубы или преступным миром под места проведения воровских сходняков. Дульсинский же на базе только что сданного объекта создал роскошную европейскую клинику. Двухэтажный и четырехэтажный корпуса, тенистые зеленые аллеи со стилизованными фонарями, лавочки и беседки – прекрасное место для душевного успокоения. И везде идеальный порядок. Персонал тоже был вымуштрован по западным стандартам. Из машины «Скорой помощи» меня провели в идеально чистое, прекрасного дизайна, в светло-зеленых и фиолетовых тонах приемное отделение. Собранный, строгий и вежливый молодой врач задавал вопросы, а красивая молодуха-медсестра сразу загоняла ответы в компьютер, ее длинные пальцы очень быстро бегали по клавиатуре. Два санитара стояли у входа в стойках, близких к «смирно». Да, дисциплинка здесь, как в кремлевском полку. – Вы понимаете, где и почему находитесь? – спросил врач, выяснив мои анкетные данные и ознакомившись с липовой историей несуществующей болезни. – Понимаю. У меня душевное заболевание. Мне нужно лечение, – вяло, как учили, произнес я. Это чепуха, что сумасшедшие не осознают своего заболевания. Многие еще как осознают. Мне выбрали такую форму маниакально-депрессивного психоза, которую легче симулировать. Пока в этой роли я чувствовал себя довольно уверенно. Лишь бы не вжиться в роль слишком крепко, чтобы потом не остаться в ней. Я ответил на все вопросы и в сопровождении медсестры и дюжего санитара отправился осваивать клинику. Мы прошли длинный, прямой, отделанный упругим зеленым пластиком, с лампами, льющими мягкий ласковый свет, коридор. Зашли в просторный, весь в зеркалах (даже потолок зеркальный) лифт. Четвертый этаж – приехали. Приемная была похожа на зимний сад – столько там было пальм, лиан, цветов и каких-то непонятных колючих зарослей. В зарослях водилась секретарша. Она пропустила нас в кабинет своего начальника. Им, естественно, оказался профессор Дульсинский. – Спасибо, – кивнул он медсестре. – Пока оставьте нас. Я вас вызову. Кабинет профессора абсолютно напоминал его офис на проспекте Мира, только выдержан был в тех же зеленых и фиолетовых тонах, только противоположная от начальственного стола стена была исчеркана линиями телеэкранов – насчитал я их семь штук. – Приятно встретить вас в моих краях, Георгий Викторович, – он пожал мне руку. – Отличная усадьба, – оценил я его владения. – Еще бы, – с гордостью произнес он. – Все здесь сделано моими кровью, потом и нервами. Расходы астрономические, госдотации микроскопические. – Как выкручиваетесь? – Спонсоры. Крупные банки. Компании. Психиатрия сегодня слишком актуальное и нужное ремесло, чтобы владеющие им пребывали в нищете… Кроме того, иностранцы. У нас лечится много иностранцев. Притом нередко очень богатых и влиятельных. Из США, Германии, Англии… – У них нет своих клиник? – Таких нет. У нас имеется несколько ноу-хау, тройка врачей-кудесников. Мы возвращаем в социум пациентов, от которых отказались самые лучшие клиники мира и которым пророчили до конца жизни смирительную рубашку. – Таких, как Грасский? – Грасский – неудача, но и то под вопросом. Вы бы видели его до клиники… Да и вообще – психиатрия не штамповка видеомагнитофонов. Кто тут может дать гарантию? Я устроился поуютнее в кресле. – Хотите посмотреть мою коллекцию? – неожиданно предложил профессор. – Она весьма поучительна и наталкивает на размышления. Дульсинский нажал кнопку на пульте на своем столе. Зажегся экран, в глубине которого метался мужчина. Рука его была заложена за отворот пижамы, нижняя губа вызывающе и презрительно выпячена. – Парафренный синдром, – пояснил профессор. – Классический случай. Изложен во всех учебниках психиатрии и во многих сотнях анекдотов. Это Наполеон. Его отношения с окружающим миром не слишком тесны. У него нет желания никому доказывать свою правоту. Сейчас он движет армиями, как шахматными фигурами, а вечерами беседует о военной тактике и стратегии с Александром Македонским и Суворовым. Профессор щелкнул клавишей. Следующим экземпляром коллекции был наголо стриженный верзила лет сорока. Он ожесточенно и очень быстро колотил пальцами-сосисками по клавиатуре пишущей машинки. Рядом на столике лежала пачка отпечатанных листов. – Станислав Семенович Павленко. Не слышали? Многие ваши коллеги хорошо его знают. Диагноз – кирулянство – бред сутяжничества. Уже десять лет он всего себя посвящает исправлению пороков общества и войне с истинными и мнимыми обидами. На протяжении всего этого времени его средняя ежедневная норма – шестьдесят страниц жалоб. Феномен не только психики отдельно взятого человека, но и бюрократической машины. Подсчитать, сколько чиновничьих человекодней потрачено на проверку и отписки по его заявлениям – ей-богу, Беломорканал новый можно вырыть. – Да уж, – кивнул я. – Это все мне знакомо. Действительно, сколько я видел подобных жалоб, исполненных людьми, не дружащими со своей головой, спущенных из самых высоких инстанций с резолюциями помощников, заместителей министра: «контроль», «разобраться», «срочно доложить», «принять меры»… – Жемчужина коллекции, – профессор еще раз вдавил клавишу. На спинке железной кровати всеми четырьмя лапами, ни на что не опираясь, сидел тощий нахохлившийся мужичонка с выпученными, непрерывно моргающими очами. Как же он сохраняет равновесие? – Человек-птица. Слезает с насеста, лишь чтобы поесть и поспать. Не устает. Не скучает. Доволен и собой, и окружающими. Следом на экране появилась толстая, с необъятным бюстом женщина бальзаковского возраста. Она жеманно морщилась перед зеркалом и строила своему отражению глазки.