Санитары лениво развалились на стульях, и, глядя на них сейчас, я понял, что они совершенно не походят на людей, замысливших преступление. Они начали нудно обсуждать футбольный матч – как на последней минуте американец послал гол в девяточку. Медсестра появилась через десять минут с окончательным вердиктом по моему делу. – Действительно, профессор сказал, что данная группа нейролептиков вам противопоказана, – произнесла она с явным недоумением. И тут я ясно понял, что эта троица – никакие не злоумышленники, они вовсе не стремились причинить мне вред, а только дисциплинированно выполняли предписание. Вот только чье? – Постарайтесь уснуть. И извините за беспокойство, – сказала медсестра перед тем, как закрыть тяжелую дверь. «Постарайтесь уснуть». После такого стресса? Как бы не так! Оставшуюся часть ночи я ни на секунду не сомкнул глаз. Противник перешел в наступление – это однозначно. Я расшифрован, и начал нащупывать верную тропинку. Вот враг и засуетился. Мы ожидали что-то подобное. И даже строили расчеты на возможность возникновения именно таких ситуаций. Эх, хорошо заниматься академическими расчетами в тиши кабинетов. Сейчас же, ночью, в полном одиночестве, я лежу на койке в закупоренной палате в сумасшедшем доме на вражеской территории, страх перебирает и нещадно трясет каждую мою поджилку. И опять в голову лезут назойливые мысли, что я взял на себя слишком много. И еще – вновь и вновь вставала перед глазами сцена – сжимающийся в серую сферу неопределенности и безумия мир. Что это было? Обычная галлюцинация? Или прозрение, весточка из будущего, которого мне пока удалось избежать?.. К утру я все-таки заснул. Проснулся ближе к завтраку. Без всякого аппетита съел яичницу и ветчину, запил чаем с лимоном. После завтрака медсестра, которую я принял ночью за своего палача, а днем за обычную, симпатичную девушку, ласково улыбаясь, сообщила, что меня вызывает руководитель клиники. В ее сопровождении я отправился к Дульсинскому. В приемной профессора за компьютером в поте лица трудилась секретарша, а в кресле, затерявшемся в зарослях, отдыхал молчаливый голубоглазый зомби Марсель – телохранитель и шофер. – Проходите, вас ждут, – дежурно улыбнулась мне секретарша, после чего опять с головой ушла в работу с компьютером. Краем глаза я заметил, что она осваивает милитаристскую игру «вертолет». Молодец! Готова к труду и обороне. – Не выспался, – зевнув, пожаловался мне профессор. – Из-за вас, дорогой друг. Когда меня будят среди ночи, я обычно слоняюсь по квартире до утра и ем бутерброды. Почему-то ночью на меня набрасывается голод. – Сожалею, что пришлось вас побеспокоить. – Не сожалейте. Я не устаю повторять персоналу, чтобы при возникновении каких-то нештатных ситуаций они не стеснялись звонить мне. Вам повезло. Вы были бы сейчас не в лучшем виде. Вам хотели вколоть «Т-замзин» – новейший убойный психотроп из группы фенотиазинов. Вы бы сейчас витали в космосе. – Вы колете больных такими препаратами? – сглотнув комок в горле, произнес я. У меня внутри стало как-то пусто после его слов, показалось, что мир качнулся. Такое же чувство бывает, когда пуля ударит рядом с твоей головой и ты печенкой поймешь, что было бы, ударь она чуть правее. – В крайних случаях. Кстати, в назначении указано другое лекарство. Но в ячейке на раздаточном столе его подменили. – Мне же вообще ничего не прописывали! – возмутился я. – Ошибаетесь, друг мой. Прописывали. Вот назначение, – он показал компьютерную распечатку, в которой значилось, что и как вкалывать больному из шестнадцатой палаты. – Вы же клялись, что избавите меня от таких моментов. – Вечная проблема интеллигенции. Пока мы говорим, кто-то в это время делает, – усмехнулся профессор. – Издержки компьютеризации. Кто-то загнал фальшивые данные в нашу компьютерную сеть. Доступ в нее и коды имеют восемнадцать человек. И любой из них мог это сделать. – А кто мог подменить лекарство? – Из этих восемнадцати десять вполне могли это сделать. Не так много. Есть перспектива поиска. – Зачем было впрыскивать мне эту дрянь? – Например, чтобы сломить волю. Сделать из вас пластилин, который можно мять. – Значит, я оказался у кого-то на карандаше. – Может, их растревожило ваше излишнее любопытство? – Что теперь? Мне сматывать удочки? – Не разобравшись во всем? Ничего не узнав? – пронзил меня взглядом профессор. – Ваша воля. – А если они опять решат начинить меня каким-нибудь препаратом для бешеных лошадей? – нервно спросил я, поглаживая гладкую кожаную поверхность моей любимой электронной записной книжки. – Я указал персоналу на то, что любые препараты вам категорически запрещены. В открытую на насилие ваш противник вряд ли решится. Все-таки у меня приличное заведение. – Вам так нравится моя компания? – Просто я не меньше вас хочу выяснить, что происходит в моей клинике. Так вы остаетесь? – испытующе посмотрел он на меня. Как же мне хотелось ответить «нет». Но я сам подписался на этот бой. И нехорошо после первого же удара сломя голову бежать с ринга. Противник проявил себя. Значит, я на правильном пути. Остается только стиснуть зубы и примериться, как нанести ответный удар. – Остаюсь… * * * Тянулся очередной дурдомовский день. Если у меня теперь и было ощущение пребывания в доме отдыха, то только в таком, который стоит на склоне готового рвануть в любой момент вулкана. После тихого часа я полулежал в моем любимом кресле в холле рядом с выключенным из сети телевизором. Утром розовенький, с расплывшейся на весь экран личиной бывший премьер-министр бойко рассуждал об инфляционных ожиданиях, падении денежной массы, лизингах, консалтингах и залоговой политике. Завидев экс-премьера, тихий и вечно улыбающийся маньяк вдруг птицей забился о бронированное стекло с громовым ревом: – Ветчина «Хам»! Того и гляди захрюкает! Его оторвали, тут же лечащий врач огласил приговор, который незамедлительно привели в исполнение – виновник был помещен на этаж «эфирных отказников». Досталось и другим, прямо как в песне Высоцкого – «и тогда главврач Маргулис телевизор запретил». Запретил, правда, ненадолго, до вечера. К этому времени улягутся страсти после такой выходки и в ящике привычно задвигаются живые марионетки из телесериала. Напротив моего кресла плешивый дедок, согнувшись на табуретке, сосредоточенно перелистывал невидимую газету, цокал языком и озадаченно качал головой: – Что ж деется?! Во христопродавцы! На диване рядом устроился морщинистый, похожий на гнома пациент, ожесточенно выдергивающий волосы из бороды, как старик Хоттабыч. Я слышал, что он жутко корит и проклинает себя за то, что не может никак сдержаться и раскачивает земную ось, отчего происходят землетрясения и гибнут ни в чем не повинные люди. Рядом с ним неподвижно сидел неразговорчивый узбек, положив широкие ладони на колени, и пялил немигающие глаза на черный экран «Сони». – И тут обман, – на соседнее кресло плюхнулся Самуил Кугель – человек без желудка. – Выключили телевизор. Перед спектаклем по Мольеру. Кугель в последние дни начал резко выкарабкиваться из черной депрессии. После той памятной беседы в первый день в столовой я несколько раз пытался вызвать его на разговор, но у меня ничего не получилось. Он был слишком поглощен переживаниями по поводу своих внутренностей. Сегодня он сам искал разговора. – Как ваше здоровье? – спросил я. – Много лучше, – он ощупал свой живот и удовлетворенно отметил: – Похоже, стал немножко отрастать желудок. Глядишь, и кишки появятся. – Рад за вас. Кстати, мне тоже нравится Мольер. «Тартюф», «Мещанин во дворянстве»… – «Брак поневоле», «Мнимый больной», «Скупой», – начал монотонно перечислять Кугель. Он не успокоился, пока не назвал последнюю пьесу великого драматурга, что заняло немало времени. Но куда спешить в дурдоме? Поспешишь – психа насмешишь. – Я боготворю театр, – наконец вставил я словечко. – Конечно, классический. Хотя есть и интересные авангардные коллективы. – Авангардные?! Тлен и претенциозное разложение! – Ну почему. Я был в театре «На завалинке у Грасского»… – Грасского?! – завопил Кугель. – Этого сумасшедшего «истребителя сумасшедших»! – Что вы имеете в виду? – Он считал, что сам вполне нормален, хотя нормальных здесь не держат. За редкими исключениями, как, например, в моем случае. Или в вашем, – он с сильным сомнением посмотрел на меня. – Грасский считал, что ненормальные для очищения Земли подлежат уничтожению. – Слышал что-то такое. Он вроде бы даже пытался организовать на это дело других больных – Шлагбаума, Касаткину… – «Революционера» и «Мата-Хари»? Вы смеетесь. Да, они общались с ним, но чуть ли не ноги о него вытирали. У них был другой авторитет. – Кто? – спросил я, почувствовав, что вышел на след. Меня всего подвело от ожидания, пока Кугель, задумчиво смотря вдаль, ощупывал свой живот. – Точно, подрастает желудок… – Кто у них был авторитет? – попытался я вернуть Кугеля к теме. – А их, ненормальных, поймешь? – Кугель почесал живот, похлопал по нему. – По кличке называли. «Товарищ Робеспьер». Ох, как же мне это надоело! «Товарищ Робеспьер». Точно, выйду я отсюда (если выйду), и придется самому становиться на учет в райпсихдиспансер! Доведут. – Я же вам говорил, тут мафия правит, – он продолжал щупать живот. – Нет, я вам скажу, желудок точно сегодня побольше вчерашнего. И это не обман!.. Так, значит, Грасского держали тут не за властителя дум, а за обычного недоумка, о которого такие волки, как «Революционер» и «Мата Хари», вытирали ноги. Отлично. Еще один элемент встал в нашем конструкторе на свое место. Есть еще несколько лишних деталей, которые не укладываются пока в общую конструкцию, но это не страшно – и они встанут куда нужно. Все, отдых закончен. Приступаем к завершающему этапу. Погостили – пора и честь знать. Домой надо. А то там Клара одна, она от скуки и одиночества еще завербуется в ЦРУ или МОССАД и изменит уже не только мне, но и Родине. Следующим утром я передал через Дульсинского на волю шифровку. Теперь оставалось ждать дальнейших событий. А ждать их пришлось недолго. Всего лишь до вечера…