17 Штаб, наконец, получил полное право именоваться штабом. Последним штрихом стала белая доска, которую Хультин поставил позади, кафедры. Пришло время систематизации. Маркеры возле доски, кажется, даже подпрыгивали от нетерпения. В спортивной журналистике любят сравнение с кетчупом: “Сначала ничего, потом опять ничего, и вдруг всё”. Бывает, правда, что любимая народная приправа отстоится, и из бутылки выливается только верхний жидкий слой. Тогда вся еда плавает в красном липком сиропе. Как бы то ни было, но кентукский убийца проявился. В течение нескольких часов к одной предполагаемой жертве прибавились две новых, вполне очевидных. События завертелись, причем скорость вращения все увеличивалась. Часы давно пробили девять. Но никто не уходил. Никому не приходило в голову жаловаться на позднее время. Ян-Улов Хультин рылся в своих бумагах, пока наконец не нашел то, что искал. Тогда он поднялся, взял маркер и стал писать. — Итак, — произнес он бесстрастно и нарисовал четырехугольник, от которого в разные стороны расходились стрелки. — Третьего сентября в 8 часов ю минут утра кентукский убийца прибывает в Стокгольм под именем Эдвина Рейнолдса, убив предшествующей ночью в аэропорту Ньюарк литературного критика Ларса-Эрика Хасселя. После прибытия он, по всей вероятности, тут же отправляется в Риалу. Степень разложения трупа наркодилера Андреаса Гальяно свидетельствует о том, что он был убит больше недели назад, это соответствует времени прибытия кентукского убийцы в Швецию. После побега из тюрьмы Андреас Гальяно, судя по всему, скрывался в доме, через подставных лиц купленном на имя Роберта Аркаиуса, злостного неплательщика налогов, бывшего любовника матери Гальяно. Что произошло в доме, нам неизвестно, кроме того, что кентукский убийца лишил Гальяно жизни, применив уже отработанный метод. Затем он, предположительно, прожил неделю в этом доме, имея в подвале начинающий разлагаться труп. То, что преступник знал о существовании дома, находящегося в столь укромном месте, свидетельствует о его прежних контактах либо с Гальяно, либо с наркосиндикатом. Это нужно проверить. Что происходит дальше? Дальше уже сложнее. Бежевый “сааб” Гальяно обнаруживается рядом с местом двойного убийства. Конечно, он мог стоять там давно и не иметь отношения к делу, но на данный момент все говорит за то, что преступник приехал позапрошлой ночью, то есть в ночь на двенадцатое сентября, во Фрихамнен на машине Гальяно и там убил еще двоих людей: неизвестный, которого мы на американский манер называем Джон Доу, убит четырьмя выстрелами в сердце, другой — тридцатитрехлетний чиновник МИД Эрик Линдбергер — стал жертвой его фирменных щипцов. В то самое время, когда Йельм и Чавес обнаружили труп Гальяно, бывший директор, а ныне пенсионер Юханнес Хертцвалль нашел тело Линдбергера на территории яхт-клуба в Лидингё. У Эрика Линдбергера на шее те же отметины, что у Гальяно и Хасселя. По предварительным данным Кварфурдта, Линдбергер умер примерно тогда же, когда и неизвестный, то есть чуть меньше суток назад, к тому же яхт-клуб находится не слишком далеко от Фрихамнена. Следовательно, не исключено, что Эрик Линдбергер и есть тот труп, который в половине третьего ночи преступник запихивал в темно-синий “вольво” с номером, начинающимся на В. Хультин сделал паузу и оглядел слушателей. Они ловили каждое его слово и не спускали глаз с доски, на которой разворачивался страшный сценарий. Хультин продолжил: — Мой вариант сценария. Кентукский убийца отправляется во Фрихамнен, чтобы совершить два заранее спланированных убийства. Он едет туда в машине Гальяно, там его ждет другой автомобиль. Преступник совершает задуманное в заброшенном подвале, заворачивает жертвы в одеяла и начинает грузить их в машину. За этим занятием его застают юристы: они ехали с соревнований и везли полную машину клюшек и водки, но заблудились и спугнули преступника. Он успел погрузить в машину только один труп. Линдбергера. Второй, неизвестный Джон Доу, остался на дороге. Понимая, что свидетели сообщат в полицию, убийца поспешно покидает место преступления и мчится в Лидингё, где бросает труп в воду и удирает. — То есть, — вмешался Гуннар Нюберг, — вы полагаете, что взлом складских помещений “Линк коуп” не имеет отношения к этому делу? — В своем сценарии я не нашел места для неудавшегося ограбления. У кого-то есть возражения? Да, на мой взгляд, это событие к нашему делу не относится. Хотя возможно, ограбление не состоялось потому, что воры стали свидетелями значительно более страшного преступления, испугались и убежали. — Возможно и другое, — предположила Черстин Хольм, как всегда размышляя вслух. — Возможно, вы правы, считая преступление заранее спланированным, но жертвой его должен был стать только Линдбергер. Бедняга умер от этих ужасных щипцов. Но если выстрелы в сердце — тоже дело рук кентукского убийцы, то здесь он впервые отступает от привычных методов. Можно предположить, что именно Джон Доу был грабителем, который столкнулся с убийцей, когда тот тащил наверх свою жертву, и был им застрелен. Мне кажется, что спланировано было убийство Линдбергера, а Джона Доу убили случайно. Хультин задумчиво кивнул. Потом заговорил о другом. — Back to basics[51]. Зачем кентукский убийца приехал в Швецию? Знал ли он Гальяно, и если знал, то был ли Гальяно целью его приезда? Убив Гальяно, осуществил ли он то, ради чего приехал? Что есть остальные убийства? Результат его неутоленной кровожадности? Проведя взаперти девять дней в компании с разлагающимся трупом, он возжаждал крови и напал вновь? Или Гальяно был для него лишь средством? А целью был как раз Линдбергер? На эту мысль наводит странный выбор места преступления: вряд ли кто ночью специально поедет в безлюдный Фрихамнен в поисках жертвы. Нет, преступник знал, что Эрик Линдбергер там будет. И нам предстоит как можно больше узнать о личности этого человека. — Не факт, что Линдбергер там был, — возразила Черстин Хольм. — Преступник мог привезти его туда. Он мог познакомиться с ним в городе, выбрать себе в жертвы, усыпить и привезти в безлюдное место, или они могли назначить здесь встречу, и Линдбергер приехал сюда сам. Короче говоря, и место, и жертва могли быть выбраны случайно. Хультин мерно кивал, он уже начал привыкать к тому, что сотрудники не оставляют камня на камне от его сценариев. Может, он потерял нюх? Не пора ли передать управление второму пилоту? Тем более что Черстин Хольм, которая через много лет действительно сменит его, вела себя как активнейший второй пилот. — Нужно попытаться выяснить, где их убили, — только и сказал Хультин. — Но рядом с тем местом, где лежал Джон Доу, находятся сотни различных помещений. — Самое вероятное — склады “Линк коуп”, — сказал Нюберг, все еще пребывавший под впечатлением от посещения главного офиса компании. Хультин снова взял обсуждение в свои руки: — Мы слишком мало знаем о кентукском убийце, — медленно произнес он. — Основная информация у тебя, Черстин. И много еще белых пятен. — Надо понять, зачем он приехал в Швецию. Для этого надо быть начеку и держать постоянную связь с ФБР и Рэем Ларнером. Американцы могут не заметить шведский след, даже если он будет кричать о себе. Они, наверно, даже не знают, где Швеция находится. Для них Швеция — это швейцарские часы и белые медведи на улицах. Хольм перевела дыхание и продолжала уже в другом тоне. — В этот раз он от нас ускользнул благодаря перебравшим юристам. Мы можем сколько угодно продолжать проверять Гальяно, наркоторговцев, Линдбергера, МИД, “Линк коуп”, но я думаю, что единственно правильный след — американский. Мы должны узнать, кто он и что делал там. Если мы поймем, кто он и зачем приехал в Швецию, мы сможем его поймать. Иначе — нет. — Теперь у нас есть доказательства того, что преступник в Швеции, — сказал Хультин. — Пока мы не были в этом уверены, мы не могли тратить деньги налогоплательщиков на поездку в Америку. Теперь другое дело. У нас есть за что зацепиться и что предложить ФБР. Завтра я пойду к Мёрнеру и попытаюсь получить разрешение на командирование двоих из вас в Америку. Поедет тот, кто лучше всех знаком с материалом… Черстин и тот, кто, хм… — тут Хультин промычал что-то нечленораздельное и искоса посмотрел на Йельма: — кто может действовать. Йельм вздрогнул. Расследование наконец стало набирать ход, а он, несмотря на все усилия, пребывал в тяжелом и подавленном настроении. Давала о себе знать ночь, проведенная в пустом доме рядом с изуродованным, разложившимся трупом, и мысли о сыне, который оказался наркоманом. На этом фоне сообщение о поездке в Америку в компании не с кем-нибудь, а именно с Черстин, стало последней каплей. — Лагнмюр точит на тебя зуб, — сказал Хультин бесстрастно. — Лучше на время исчезнуть. — Мне ехать в США? — непонимающе произнес Йельм. — А при чем тут Лагнмюр? — Сванте Эрнстссон попытался тебя прикрыть, но Лагнмюр стоит на своем. Думаю, дело не в том, что потеряно хорошее место для слежки, просто ты ему не понравился. Так что поезжай в Америку. Расскажи Ларнеру про наши подозрения насчет КГБ. Это наверняка будет иметь успех. — Я не могу ехать в Америку, — возразил Йельм растерянно. — Вся работа здесь, а я там… — Ладно, посмотрим, — не стал спорить Хультин. — Но на всякий случай достань из чулана дедушкин чемодан. Итак, предварительное разделение обязанностей выглядит следующим образом: Пауль и Черстин едут в Америку, Хорхе занимается Гальяно, Гуннар работает с “Линк коуп”, Вигго берет на себя Джона Доу, Арто выясняет все про Линдбергера и МИД. Есть вопросы? Вопросов не было. Чувствовалось, что время уже позднее. — И еще одно, — устало произнес Хультин. — Средства массовой информации скоро обо всем узнают. И тогда нам мало не покажется. Можно сказать, что мы на пороге новых общественных катаклизмов. Газетчики будут надрываться в поисках сенсации, в обществе начнется истерия. По всей Швеции примутся ставить на двери дополнительные замки, вооружаться легально и нелегально, обращаться к помощи охранных предприятий, которые будут стремительно богатеть. До сих пор американские серийные убийцы казались чем-то экзотическим. Но теперь шквал всеобщей подозрительности развеет остатки невинности нашего общества. Все будут ходить и оглядываться. Хультин облокотился на кафедру. — Дьявол гуляет на свободе, дамы и господа. И что бы мы ни делали — даже если мы его поймаем, — нам не удастся исправить то зло, которое он причинит. 18 Взяв напрокат в полицейском участке зонтик, весь испещренный штампами полиции, Пауль Йельм шел по ночному Стокгольму. Дождь немного утих. Но угольно-темные небеса по-прежнему наводили на мысль о грядущем потопе. Что стало со Швецией? В этой маленькой северной крестьянской стране массовые народные движения когда-то заложили основу истинно народной демократии, которая, несмотря на внутренние проблемы и сложности, выжила и вышла из кошмара второй мировой войны, имея фантастическое преимущество перед своими европейскими соседями, а также средства для того, чтобы считаться совестью мирового сообщества. Но прошло время, и другие государства, более мобильные, догнали Швецию; она перестала быть страной с самым высоким в мире уровнем жизни, и совестью мирового сообщества тоже быть перестала. Странный наивный детерминизм и уверенность, что все образуется, привели к тому, что Швеция больше, чем какая-либо другая страна, в восьмидесятые годы доверилась иностранному капиталу и предоставила ему простор для действий. Неизбежный кризис был всего лишь продолжением повсеместных целенаправленных мер по ликвидации политического регулирования в угоду капризам высокотехнологичного капитала. Пострадали все. Кроме компании. Страна неумолимо катилась к пропасти банкротства, а крупные предприятия увеличивали свои прибыли. Расплачиваться пришлось простым гражданам, больницам, детским садам и домам престарелых, школам и университетам, культурным учреждениям — словом тем, кто работает на будущее. Любая попытка заставить предприятия раскошелиться и взять на себя хотя бы часть расходов по исправлению той ситуации, которую они сами же создали, разбивалась об их угрозы покинуть страну. Весь народ заставили в унисон думать о деньгах. Переполнившись мыслями о деньгах, шведская душа лопнула и разлетелась на части, уцелели только маленькие кусочки, не способные ни на что, кроме лотерей, тотализаторов и дурацких телевизионных шоу. Любовь заменили мыльные оперы и порнуха по локальному телевидению, тоску по духовности удовлетворили состряпанные на скорую руку идеи о новой эре, в эфире играет сплошь попса, средства массовой информации установили монополию на язык и сами себя объявили нормой, реклама присвоила чувства и направляет их на объекты по своему усмотрению, потребление наркотиков катастрофически растет. Девяностые годы — время, когда капитал впервые опробовал необходимые ему в будущем методы контроля над бесчисленными ордами безработных людей. Чтобы они не бунтовали, их усыпили развлечениями, легкими наркотиками, этническими конфликтами, которые дают выход раздражению и направляют его в другое русло, генными манипуляциями, которые в будущем позволят сократить затраты на уход за пожилыми людьми. И в довершение всего — постоянная зацикленность человека на своем ежемесячном финансовом балансе. Разве этого не достаточно, чтобы уничтожить тысячелетиями взращиваемую человеческую душу? Неужели еще остались места, где свободная, критическая, творческая мысль пытается расцвести, несмотря на запреты и помехи? “Убийства грандов” были реакцией на происходящее, но реакцией адресной. Слепого циничного насилия, которое рождается от отчаяния и не щадит никого, тогда еще в стране не было. Но скоро будет. Скоро все изменится, и это не удивительно. Подражая кумиру, сложно оставаться критичным, импортируя целую культуру, рискуешь получить и ее недостатки, раньше или позже. Сквозь плотную стену дождя светились окна домов, спланированных и построенных так, чтобы окончательно унизить человеческое достоинство. Пауль Йельм остановился, сложил зонт с иллюзорными символами органов правопорядка, и тут же на него обрушились воды потопа. Кто ты такой, чтобы бросать первый камень? Он плотно сжал веки. Неужели правда, что от той простой морали, которая в обществе никогда не выпячивалась, но всегда была и всегда стремилась к добру, не осталось и следа? Поступай с другими так, как хочешь, чтобы другие вели себя по отношению к тебе. Йельм собирался перед уходом домой выписать на себя служебную машину. Но оказалось, что ему нужно ехать в командировку, и машина пока не понадобится. Поэтому от метро он, как обычно, шел пешком. Он шел все быстрее. Потом побежал. Йельм бежал под проливным дождем, держа зонтик под мышкой. Бежал до тех пор, пока усталость не вытеснила из души весь сор. Вот, наконец, и его подъезд. Слегка пошатываясь, Йельм вошел в прихожую, с беспокойством отметив невесть откуда взявшуюся одышку. Было темно, часы показывали четверть двенадцатого. Из гостиной пробивался слабый свет, но он, как ни странно, шел не от телевизора, а как будто от неяркого маленького языка пламени. Йельм остановился в прихожей, дождался, пока восстановится дыхание, снял куртку, повесил ее на заваленную вещами вешалку. И прошел в гостиную. Сын ждал его. Никакого телевизора, никаких комиксов, никакой приставки. Только Дан и маленькая свечка. Пауль долго тер мокрые глаза, прежде чем наконец решился встретиться взглядом с сыном. Но и тогда это ему не удалось. Дан упорно смотрел в стол, перед ним в прозрачном подсвечнике горела маленькая круглая свеча. Не говоря ни слова, Пауль подошел к нему и сел рядом на диван. Так они сидели в полной тишине. Никто из них не знал, как начать. Никто не начинал первым. Наконец Дан прошептал, словно голос отказывался его слушаться. — Он мне наврал. Я не знал, куда мы пойдем. — Правда? — только и спросил Йельм. Дан кивнул. Снова стало тихо. Потом отец, собравшись с духом, обнял сына за плечи. Сын не отодвинулся. Взрослые отличаются от детей тем, что лучше умеют скрывать свою неуверенность. — Я слишком много видел таких ребят, — медленно проговорил Пауль. — Достаточно пару раз попробовать, и всё, жизнь разрушена. Это очень страшно. — Этого не будет. Сначала были небо, солнце, луна, лес, море. Все это видел древний человек. Позднее появился огонь, которого человек сначала до смерти боялся, потом приручил, и огонь стал его верным спутником. Маленький огонек на столе был костром. Вокруг него собрался их клан. Чтобы выжить. Сидя, словно древние люди, возле огня, они чувствовали, как просыпается память крови. Дурная кровь живуча. Сын и отец встали. Их взгляды встретились. — Спасибо, — сказал Пауль Йельм, сам не зная почему. Задув свечку, они вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Открывая дверь спальни, сын сказал: — Ну ты сегодня и дал… — Я очень за тебя испугался. Пробираясь в темноте комнаты к кровати, Пауль Йельм, как ни странно, испытывал чувство гордости за себя. Не умывшись и не почистив зубы, он сразу юркнул в постель, поближе к Силле. Сейчас он так нуждался в ее тепле. — Что с Даном? — пробормотала она. — Ничего, — ответил Йельм. И он действительно так думал. — Ты холодный, как лед, — сказала она, однако не отодвинулась.