— Вы уверены, что это тот же человек? Ларнер почесал нос, вид у него был уставший. — Из соображений безопасности круг людей, знающих все детали дела, бывает очень ограничен. В нашем случае все подробности были известны мне и сотруднику по фамилии Камерун. Дон Камерун умер в 1986 году от рака. Даже Джерри Шонбауэр не относится к числу посвященных, во всем Бюро я единственный человек, владеющий полной информацией. Все дело в щипцах. Щипцы те же самые, и вводятся они всегда одинаково, очень сложным образом. Поскольку теперь этим делом занимаетесь вы, я поделюсь с вами информацией при условии полной и абсолютной секретности. — А как сложилась судьба того человека из “Крутой команды”, который переехал в Нью-Йорк? — не успокаивалась Черстин. — Того, который стал биржевым маклером? Ларнер громко расхохотался. — Не иначе как мои мысли витают в воздухе этой комнаты, и вы, Халм, их ловите. — Черстин, — поправила его Черстин. — Пусть будет Черстин. Да, я действительно, не упомянул Стива Хэрригена в рапорте, который отослал вам. Но я занимался им. Эта информация есть в полных материалах, к которым вы получили доступ. Хэрриген теперь миллиардер и постоянно в разъездах. Тогда, когда были совершены шесть убийств из второй серии, он находился за границей. И сейчас он точно находится не в Швеции. А сейчас давайте прервемся — мы уже давно обещали Джерри, что через пять минут придем в кинозал. Ларнер провел их по коридорам в зал, который действительно напоминал кинотеатр. На столе перед экраном сидел великан Джерри и болтал ногами. Брючины задрались, из-под них торчали строгие черные носки и заросшие волосами ноги. Увидев входящих, Шонбауэр соскочил со стола и предложил им места в первом ряду. — Джерри перевелся к нам из кентукского отделения, когда начались новые убийства, — сказал Ларнер и уселся поудобнее в мягком зрительском кресле. — Он классный агент, в одиночку взял Роджера Пенни, если это имя вам о чем-нибудь говорит. Давай, Джерри, начинай. I’m gonna take a nap[58]. Сначала будет неприятно, но понемногу привыкнете. Лампы начали постепенно гаснуть, как в настоящем кинотеатре. Потом пошли спецэффекты, только, к сожалению, не голливудские, а настоящие. — Майкл Спендер, — раздался бас Шонбауэра, когда на экране показалось изображение мужчины, у которого полностью уцелела только голова. Голова была запрокинута назад, белая и огромная. В мертвых глазах застыло изображение той же запредельной боли, что и у Андреаса Гальяно. На шее виднелись два маленьких красных отверстия. Тело было обнажено. Кожа на животе свисала рваными полосками, ногти на руках и ногах были изуродованы, член разрезан пополам до самой мошонки. Тошнота подступила к горлу одновременно у обоих зрителей. Еще минута, и они бы выскочили из зала. Шонбауэр продолжал монотонно вещать: — Спендер был первой жертвой, он работал инженером-компьютерщиком в Луисвилле. Его тело обнаружили грибники в лесу на северо-западе Кентукки, смерть наступила примерно за две недели до этого. На работе не появлялся с 4 сентября 1978 года. Работал над созданием первого большого компьютера “Apple”. Следующая жертва — крупный мужчина славянской внешности, его личность установить не удалось. Снимок был не таким страшным, как предыдущий, и желудки зрителей реагировали не так остро. На мужчине сохранилась одежда, но его член и пальцы на руках были искалечены. — Похож на русского, — сказал Йельм, вспомнив старую абсурдную версию про “руку КГБ”. — Да, — согласился Шонбауэр. — Мы сразу отослали отпечатки пальцев русской полиции, но это ничего не дало. Мы не знаем про него ничего, кроме того, что он найден на юге Кентукки двумя месяцами позже Спендера. Его нашли в сортире возле заброшенного дома. Смерть наступила примерно за неделю до этого. Следующее фото. Еще один неизвестный. Мужчина лет шестидесяти, европеец, худой, спортивного телосложения. Совершенно голый и изуродованный так же, как Спендер. Фотография была очень страшной. Вечер, темнеющие вершины деревьев и единственное светлое пятно — труп. Он сидит на камне посреди леса. Прямые, как палки, руки и ноги, глаза, глядящие на зрителей с немым укором. Обещанного привыкания не наступало, Йельм чувствовал, что его вот-вот вырвет. Показ слайдов продолжался, их было много, целая галерея снимков, запечатлевших человеческое страдание. Скоро его стало так много, что оно превзошло границы человеческого разумения. Лишь сейчас шведы поняли, с какими глубинами страдания им предстоит столкнуться. Черстин два раза заплакала, беззвучно. Йельм только почувствовал, как задрожали ее плечи. Сам он тоже всхлипнул один раз, но довольно громко. — Хотите закончить просмотр? — спокойно спросил Шонбауэр. — Сам я смог это досмотреть только с третьего раза. А я человек привычный. Ларнер громко храпел в своем кресле. — Нет, продолжайте, — попросил Йельм, тщетно пытаясь убедить себя в том, что ему удалось взять себя в руки. — У нас их так много, — глухо произнес Шонбауэр. — Так много серийных убийц, и никто их не может понять, меньше всего — они сами. Храпеть Йельм и Хольм не начали, но к концу показа сработал защитный механизм, и они как будто отключились. Но тут появилось фото Ларса-Эрика Хасселя. Он сидел на стуле с изуродованными, растопыренными пальцами, вместо члена — сплошное кровавое месиво. На заднем плане виднелись окно и контуры большого самолета. Голова Хасселя была запрокинута, он смотрел на них сверху вниз, и в его взгляде читалась боль, смешанная с отвращением, страдание и необъяснимое облегчение. “Может, он был рад, что это не Лабан”, — подумал Йельм. Свет в зале стал медленно зажигаться. Шонбауэр вернулся к столу, сел на него и снова заболтал ногами, как подросток. Ларнер всхрапнул и проснулся. Йельм передернул плечами. Черстин сидела неподвижно. Все избегали смотреть друг другу в глаза. Ларнер поднялся, зевнул и, хрустнув суставами, потянулся всем своим ладным телом. — Ну, а чем вы порадуете? — только и сказал он. Черстин молча передала ему папки со шведскими материалами. Ларнер открыл их, быстро пролистал фотографии и отдал Джерри, который в самое ближайшее время должен был включить их в слайд-шоу. Не говоря ни слова, Ларнер пошел к выходу. Шведы поблагодарили Шонбауэра, который коротко кивнул в ответ, и последовали за Ларнером. Они опять шли коридором, пока не дошли до двери без таблички. Ларнер открыл ее. Перед ними была пустая комната. — Ваш рабочий кабинет, — сказал он, делая приглашающий жест рукой. — Надеюсь, вы сработаетесь. Комната ничем не отличалась от той, где сидел Ларнер, только была совершенно безликой. Но и они вряд ли могли бы чем-нибудь ее оживить. Стол был отодвинут от стены, возле него стояли два кресла, по одному с каждой стороны. На столе два компьютера вплотную друг к другу, рядом телефон и листок с номерами. Ларнер ткнул в листок пальцем: — Мой телефон, телефон Джерри, мой пейджер, пейджер Шонбауэра — если понадобится, вы нас всегда сможете найти, названия нужных файлов, их описание, личные пароли, гостевой пропуск с кодами, чтобы вы могли войти, но только сюда. Запертая дверь означает, что вам туда вход воспрещен. Вы не можете, да вам и незачем выходить за пределы этого коридора. Туалеты, мужской и женский, находятся рядом, через несколько комнат. Есть две столовых, я рекомендую “Ла Травиата”, она находится двумя этажами ниже. Вопросы? Вопросов не было. Или было слишком много, все зависело от того, как посмотреть. По крайней мере вслух никто ничего не сказал. Тогда Ларнер продолжил: — Сейчас половина четвертого. Если хотите, можете несколько часов поработать. Я буду у себя до шести. Вечером я, к сожалению, занят, а то могли бы поужинать вместе. Но Джерри предлагает поужинать с ним и обещает повозить вас по городу, если вы, конечно, не против. Сообщите ему о своем решении. А я желаю вам успешной работы. Компьютерами пользуйтесь спокойно, они специально для вас, ничего испортить вы не сможете, вся секретная информация хранится в другом месте. Связывайтесь со мной или Джерри, если будут вопросы. Чао. Он ушел. Они остались одни. Черстин потерла глаза. — Честно говоря, не уверена, что смогу работать. Дома уже половина десятого. Мы можем сегодня пожить по шведскому времени? — Сразу уходить как-то нехорошо, — сказал Йельм. — Надо проявлять дипломатичность. Она почувствовала в его голосе иронию и улыбнулась. — Да, любознательность меня погубила, каюсь. Дипломатия пошла прахом. — ЦРУ… — Да ладно тебе! Я прикинула и решила, что он не разозлится. — Он и не разозлился. Даже наоборот. А ты как думаешь? — Не знаю. Но я понимаю, почему он зациклился на Дженнингсе. — Да, и он прав в том, что нам не нужно на нем зацикливаться. — Ты уверен? Они посмотрели друг на друга. Разница во времени, переизбыток впечатлений. Оба глупо хихикнули. Усталость давала себя знать. Голова была легкой и пустой, и это было приятно, потому что обычные защитные механизмы уже не срабатывали. — Предлагаю послать экскурсию по городу к чертям собачьим. — Только нужно дипломатично сообщить об этом Шонбауэру. — Это ты у нас дипломат. — В теории. А тут практика. На практике у тебя сегодня гораздо лучше получилось. — Я просто был в полной отключке, — сказал Йельм и набрал номер Шонбауэра. — Джерри, это Пауль. Да, Ялм, Ялм. Мы решили, что поработаем, сколько сможем, а потом пойдем отдыхать. Разница во времени очень чувствуется. Вы не возражаете, если мы перенесем экскурсию по Манхэттену на завтра? Хорошо. О’кей. Гуд бай. Йельм положил трубку и выдохнул. — По-моему, он даже обрадовался. — Ну и отлично. Давай проглядим, что нам тут предлагают, а детали оставим на завтра? Сегодня с меня уже хватит деталей. В компьютере была вся необходимая информация. Подробный список жертв. Места, где они были обнаружены. Отдельная папка для каждого расследования. Файл с общей информацией о ходе расследования. Психологический профиль преступника, составленный группой экспертов. Папка с результатами вскрытия. Папка с газетными статьями. Файл с описанием орудия убийства, FYEO. — Это что значит? — For your eyes only[59]. Совершенно секретно. Видимо, те самые суперсекретные детали, которые позволяют связать две серии убийств между собой. Они проглядывали файлы. Огромное количество информации. Разве можно к этому что-то добавить? Даже думать об этом было смешно, и уж тем более не хотелось ничего делать. Поэтому они просто выключили компьютер, сопровождая свои действия легкомысленной считалочкой: “раз, два, три — нет игры”. — Как думаешь, нам удастся уйти от “хвоста”? — спросила Черстин. * * * Конечно, было бы интересно посмотреть Нью-Йорк by night[60], но они не жалели, что отказались от приглашения Шонбауэра. После недолгого беспокойного сна было принято решение поужинать прямо в гостинице. С трудом открыв глаза в два часа ночи по шведскому времени, они в восемь по местному принялись искать ресторан и только потом поняли, что уже стоят в нем. Просто он оказался очень маленький. Ресторан тоже был оформлен в традициях постоялого двора. Проигрывая в масштабах и разнообразии кухни, он зато выигрывал в качестве. Выбрав одно из двух возможных блюд — запеченное говяжье филе и бутылку вина бордо неизвестной марки “Шато Жермен”, шведы уселись за столик у окна. Так они хотя бы косвенно могли приобщиться к вечерней жизни Манхэттена. Маленький ресторан, где они поначалу были единственными гостями, понемногу стал наполняться. Вскоре все двенадцать столиков были заняты. У Пауля Йельма возникло ощущение дежавю. В прошлый раз их совместный поход в ресторан в чужом городе, начавшийся как тихий ужин вдвоем, имел неожиданные последствия. Пауль заерзал на стуле, пытаясь думать о жене и детях, о своем с таким трудом обретенном семейном счастье. Но вместо этого думал о том, как соблазнительна сидящая напротив женщина, как настойчиво она приходит к нему во сне, сохраняя наяву свою тайну. Черстин сделала легкий макияж и переоделась в маленькое черное платье с открытой спиной и тонкими бретелями крест-накрест. Она была такой тонкой и хрупкой. Ее лицо в обрамлении черных, стриженных под пажа волос казалось совсем маленьким. Прическа слегка растрепалась, или это было сделано специально? Не удержавшись, Йельм спросил: