День, когда провалилась шведская операция по перехвату заморского убийцы, ознаменовался еще одним нападением на полицейского. Когда часы в гостиной пробили двенадцать, Ларс-Эрик Хассель посмертно напал на Пауля Йельма: последний резко проснулся от того, что “Паразиты общества” углом воткнулись ему в левую бровь. Наступал второй день пребывания кентукского убийцы в Швеции. 7 Арто Сёдерстедт жил с женой и пятью детьми в центре города и был очень этому рад. К тому же он был уверен, что и дети этому рады, все без исключения, от трех до тринадцати лет. Отводя детей в школу и детский сад, он ежедневно сталкивался с городскими родителями, которые страдали от невозможности обеспечить своим чадам клочок земли за городом и думали, что дети тоже от этого страдают. Слушая их, Сёдерстедт размышлял о странностях психосоциальных механизмов, заставляющих большинство горожан терзаться постоянным чувством вины. Иначе обстояло дело у тех, кто жил за городом. Все они прилагали огромные усилия, чтобы убедить окружающий мир в том, что им удалось вкусить прелести рая земного. При ближайшем рассмотрении выяснялось, что рай состоит из трех вещей: во-первых, можно выпускать детей во двор гулять одних, во-вторых, легче запарковать машину, в-третьих, можно жарить шашлыки на гриле. Угрызения совести и гипертрофированное чувство вины сгоняли жителей столицы с насиженных мест и заставляли переезжать куда-то в южные, северные или западные регионы. Сёдерстедт попробовал в своей жизни и то, и другое. Когда была создана ‘Труппа А”, он продал собственный дом в Вестеросе и перебрался с семьей на улицу Бундегатан в центральной части Стокгольма. И теперь без всякой жалости вспоминал прошлую жизнь: вынужденное общение с владельцами соседних домов, подспудное соперничество с соседом, зависимость от собственной машины, огромные расстояния и отсутствие общественного транспорта, шашлыки, тихое безделье, нарочитая близость к природе, беседы обо всем и ни о чем во время поливки огорода, газоны и посадки, которые требуют кучу времени и воды, безликая архитектура и никакого намека на культурную жизнь. Что же касается детей, то у него был наготове целый список доводов, который родители, живущие в городе, могут повесить на стену особо агрессивным сторонникам жизни на свежем воздухе, если те станут обвинять их в ущемлении интересов детей. Образы детства остаются с человеком на всю жизнь, и видеть в детстве только игровую площадку, поле, гравий да пустую дорогу вряд ли лучше, чем разнообразные фасады, соборы и людей. Вероятность получения хорошего образования в городе намного выше, доступность развлечений и впечатлений больше, возможность общения с разными людьми практически безгранична. К тому же внимание и острота ума в городе развиваются не в пример лучше, чем в деревне. Размышляя так, Арне Сёдерстедт шагал по улицам этого самого города и вдруг понял, что вся длинная цепочка умозаключений родилась исключительно из его собственного глубокого чувства вины. Какие же социальные стереотипы определяют наше представление о счастье? Понятно, что счастье — это не пять комнат, в которых теснятся семь членов его семьи. Другой вопрос, имеет это значение или нет. Сегодня детей отвозила жена, и Сёдерстедт мог позволить себе пройти от дома до работы пешком. Интуиция подсказывала ему, что в следующий раз такая возможность представится не скоро. Сразу по приходу на работу он отправился в служебный гараж и выписал себе надежную “ауди”, сунул ключи в карман и сел в лифт. В лифте Арто Сёдерстедт посмотрел на себя в зеркало: “Вот и еще одно лето прошло без рака кожи”, — подумал он и постучал по деревяшке. Арто Сёдерстедт был по-старушечьи суеверен, считал, что такая кожа, как у него, бывает только у англичан и финнов и что загар ему категорически противопоказан. К четвертому сентября он с большим трудом решился наконец перейти от детского крема с максимальной степенью защиты к более легкому варианту солнцезащитного крема. Да, что ни говори, осень он любил больше. Хотя нынешняя осень его пока не радовала. Еще во время расследования “убийств грандов” он перелопатил много материала о серийных убийцах и прочитал о них много лекций. Постепенно он стал думать и говорить об этом меньше, но теперь, судя по всему, ему придется вернуться к старому. Последний оплот шведской безопасности рухнул, и преступники мирового масштаба, как пишут в газетах, хлынули в страну. И это, похоже, только начало. Дело в том, что кентукский убийца был его старым знакомым. В свое время он читал о нем и запомнил его. Одного из первых в длинном списке ему подобных. Этот преступник вел себя странно и не соответствовал привычному образу серийного убийцы. Его отвратительные щипцы… Арне никак не мог понять, что именно его настораживает. Ему хотелось поговорить напрямую с агентом Рэем Ларнером из ФБР, но он не знал, как это сделать через голову Хультина. Ян-Улов был лучшим из всех начальников, с которыми Сёдерстедту когда-либо приходилось работать, но он не знал оборотной стороны деятельности судебной машины, с которой так хорошо был знаком Сёдерстедт. В свое время он считался ведущим адвокатом в Финляндии, и однажды ему пришлось защищать правого экстремиста, одного из самых оголтелых. Совесть взбрыкнула, Сёдерстедт бросил практику, переехал в Швецию, поступил, несмотря на достаточно солидный возраст, в Полицейскую академию, закончил ее и осел полицейским в Вестеросе. Сейчас ему пришло в голову, что прежний опыт защиты преступников может опять пригодиться. Чтобы поймать серийного убийцу, нужно уметь поставить себя на его место. Он так увлекся мыслями о детях, родителях и серийных убийцах, что не заметил, как опоздал. Это было ему не свойственно. Поэтому когда он открыл дверь в “штаб”, все с удивлением воззрились на него, и он увидел, что вся группа уже в сборе, а на месте Хультина за кафедрой сидит и нетерпеливо барабанит пальцами Вальдемар Мёрнер собственной персоной. От неожиданности Сёдерстедт расхохотался. И это было его ошибкой. Мёрнер выглядел безукоризненно, события в Арланде никак на нем не отразились, однако Сёдерстедт отныне попал в черный список. Бросив в сторону входящего короткий, но убийственный взгляд, Мёрнер заговорил. — Я надеюсь, вы избавитесь от привычки опаздывать, Сёдерстедт, — желчно произнес он. — Перед нами стоит задача, равной которой нам еще не приходилось решать. Но tempus fugit[21], и мы меняемся с ним. Так что не будем зацикливаться на четырех жалобах из “Арланды” и продолжим заниматься расследованием. — Четырех? — спросил Нурландер. — Да, — с непроницаемым лицом ответил Хультин. Мёрнер их не слышал, он продолжал, все больше воодушевляясь: — Мне пришлось приложить много усилий там, наверху, чтобы дело передали вам, и я надеюсь, что вы оправдаете оказанное доверие. И, поскольку в данном случае необходима всемерная концентрация сил, от вас потребуется широта видения проблемы и глубина проникновения в ее суть. Проницательность руководства является залогом успешной работы. И есть все основания надеяться на то, что свет, брезжащий в конце туннеля, будет достигнут. Ваша тяжкая работа будет по достоинству вознаграждена. Делайте свое дело, не теряйте времени, ловите момент. Трудитесь, господа. И, конечно, дамы. Дама. Счастье Швеции в ваших руках. С этими сакраментальными словами Мёрнер взглянул на часы и стремительно удалился. В комнате стало тихо. Все молчали. После такой речи любое сказанное слово прозвучало бы крамольно. Любой звук был бы воспринят как вторжение в святая святых шведского языка. — С такими друзьями и враги не нужны, — наконец тихо произнес Хультин, очевидно, пытаясь при помощи пословицы вернуть сотрудников к нормальному общению. Затем он продолжил: — Я провел ночь с кентукским убийцей. — Тогда мы знаем, где его искать, — подхватил Сёдерстедт, который так и не успел оправиться от происшедшего. Хультин проигнорировал его реплику. — Результаты я обобщил и положил каждому из вас на стол. Материал огромен, и где-то в нем есть выход на Швецию. Мой анализ не дал ничего нового, но если у вас будет время досконально изучить материалы, возможно, вы найдете в них то, чего не увидел я. Боюсь, мы сможем выйти на его след, только когда он начнет действовать. — А может, он решил выйти на заслуженный отдых и приехал к нам за этим? — сказал Нюберг, сам мечтавший о пенсии. — И мы будем до пенсии ждать, пока он начнет действовать. Мысль о такой возможности грела душу Гуннара Нюберга. Во время охоты за “убийцей грандов” его ранили в шею. Врачи думали, что исполнитель церковных псалмов Нюберг больше никогда ничего не споет. Но после полугодичного лечения он все же вернулся в хор своей церкви в Нака — бас его даже стал более глубоким и звучным, а душу переполняло ликование — не от милости Божьей, хотя не исключено, что о ней он тоже много думал, — а от того, что голос сохранился и можно было петь. Щипцы, которыми кентукский убийца пережимал связки своим жертвам, были для Нюберга настоящим орудием дьявола, и он чувствовал, что принимает это дело слишком близко к сердцу, гораздо ближе, чем ему бы хотелось в преддверии пенсии. Проблема заключалась в том, что до пенсии ему было еще двадцать лет. — Он приехал сюда, испачкав свои руки в крови, — ответил Хультин. — И я не думаю, что он решил на этом закончить карьеру. Учтите, он ведь мог приехать совершенно незаметно, но инстинкт взял верх. Нет, у него есть какая-то цель… — И я об этом думала, — взяла слово другая участница церковного хора, Черстин Хольм. Она всегда одевалась в черное, и сегодня ее узкая черная кожаная юбка не оставила Йельма равнодушным. Он вдруг вспомнил все, что было между ними почти год назад. Вчерашняя семейная идиллия как будто освободила его от внутренних запретов, и он впервые за последнее время подумал про Черстин, про то, что не знает, как у нее дела, кто ее новый муж и как она сейчас относится к нему самому. Их отношения были бурными, но недолговечными. Испытывает ли она к нему ненависть? Иногда ему казалось, что да. Кто из них кого оставил: он ее? Или она его? Все было странно и непонятно. “Misterioso”[22], — подумал Йельм. Голос Черстин вернул его к действительности. — Серийные убийцы убивают, чтобы привлечь к себе внимание, — задумчиво произнесла она. Она всегда мыслила по-своему, не так, как они. Может, потому, что она женщина. — Жертва должна видеть своего убийцу, и желательно подольше. Публика должна видеть жертву, а через жертву — убийцу. Серийные убийцы не прячут свои жертвы. Если только это не какой-нибудь особый случай. Как Томас Квик[23], например. А этот? Он когда-нибудь прятал свои жертвы? Хультин снова начал листать записи. — Навскидку — вроде бы нет. Но если ты думаешь, что это важно, посмотри материалы внимательно. В этом деле что-то явно не сходится. Что — непонятно. При всей своей невероятной кровожадности, преступник пятнадцать лет бездействует. Он приходит в аэропорт с фальшивым паспортом, но без билета. В одном из самых крупных аэропортов мира, находясь в окружении сотен людей, он незаметно убивает Хасселя — и оставляет труп практически на виду. Он демонстрирует классические признаки серийного убийцы и одновременно — профессионализм киллера. Хотел ли он привлечь к себе внимание? Сообщал ли нам о своих намерениях? Или о своих мотивах? Мы уже это обсуждали, но пока понятно одно: этот человек опасен и необычен. Чем, пока непонятно. Насчет “пока непонятно” он был прав, и группа была с ним солидарна. — Может, все-таки дело в Хасселе? — спросил Йельм. — Я проглядел его маоистские сочинения семидесятых годов. Это нечто! Он потрогал заклеенную бровь и продолжил: — А что если за кентукским убийцей стоит КГБ, и серия убийств в Америке — дело рук Советского Союза? Отсюда и множество неизвестных жертв. Хассель в 70-е годы мог иметь доступ к какой-то секретной информации. Знал какие-то тайны, или предал кого-то, или стал двойным агентом. Может, потихоньку узнать у Ларнера, что они об этом думают? — Кстати, — возбужденно прервала его Черстин, — тогда становится понятно, почему он пропал на пятнадцать лет. Он — или они, если их было много — после смерти Брежнева был отозван домой, поскольку в начале восьмидесятых КГБ сократил свою деятельность. Проходит пятнадцать лет, в России поднимается волна недовольства, опять активизируются коммунисты, и тут вспоминают про этих агентов: нашего друга снова посылают в США, начинается новый виток. — Только теперь уже в Швеции, — принял эстафету Йельм. — Убийца-профессионал — он точно выверяет степень опасности и знает, как предупредить будущих жертв о своем появлении и не выдать себя. Он действительно хочет привлечь к себе внимание, но не так, как мы думали раньше. Он хочет привлечь внимание тех, кого должен покарать. Он отправляется в крестовый поход и должен внушить страх предателям. Напомнить, что прежнее государство живо, что от советской системы не уйти, что она живет и процветает, как государство в государстве. — Но при этом, — добавила Хольм, — он понимает, что его послание, в первую очередь попадет к полиции. Значит, он либо надеется на утечку информации, либо, напротив, обращается к полиции, причем именно к тем полицейским, которые, как он знает, будут заниматься его делом. — Если кто-то из руководства или членов “Группы А” в молодости увлекался теми же идеями, что и Хассель, ему стоит поберечься, — вставил Йельм. — Предупредить об этом, — продолжила Хольм. — Выйти из подполья, — закончил Йельм. Стало тихо. Вдруг оказалось, что предстоящее дело связано не только с продолжением холодной войны и большой политикой, но и лично с членами “Группы А”. Неужели это правда? Неужели кентукский убийца обращается к кому-то из них? — Что мы знаем о прошлом Мёрнера? — злорадно поинтересовался Йельм. Ответом ему были недоумевающие взгляды коллег. И взгляд Черстин. Впервые за долгое время они смотрели друг другу в глаза, читая в них то, что так и не было сказано вслух. Черстин едва заметно улыбнулась. Хультину было не до смеха. — Мёрнер вряд ли представляет опасность для кого-нибудь, кроме себя самого, — ядовито произнес он. — Кто-нибудь еще хочет выйти из подполья? Никто не отозвался. Хультин продолжил сахарным голосом: — Гипотезы приветствуются, но эта заслуживает первой премии среди версий для параноиков. Одного банального факта вам хватило, чтобы выстроить целую цепочку: КГБ охотится за “Группой А”, волны серийных убийств в США подстроены советским режимом, все двадцать четыре жертвы — перебежчики, ФБР — лохи, а один из ваших ближайших коллег — в прошлом сотрудник КГБ. Отлично. — Зато весело, — так же сладко ответил Йельм. Хультин игнорировал его реплику и повысил голос: — Если все происходящее имеет отношение к большой политике, мы в этой игре только пешки. Эту возможность нельзя исключать. Но в любом случае дело обстоит совсем не так, как вы сейчас нарисовали. Как — мы пока представляем себе довольно слабо. — Ясно, что мы еще многого не знаем, — сказала Черстин. — Давайте поступим так: ты, Черстин, займешься американскими жертвами. Кто они, что о них известно ФБР, есть ли между ними общее, и следующий шаг: есть ли у них связь со Швецией? Вдруг тебе попадется что-нибудь, чего не заметило ФБР. Задача сложная, но извини, сама напросилась. Хультин опять начал листать свои записи и на мгновение, кажется, совсем в них запутался. Но быстро собрался с мыслями. — В принципе, все, что я сейчас сказал, я говорил в основном для Хорхе, который провел ночь в интернете. Чавес сидел в углу, и вид у него был крайне изможденный. Для того, кто проводит много времени в интернете, виртуальные перекрестные ссылки не паранойя, а реальность, искать их увлекательно, и было видно, что Чавес увлечен не на шутку. Но очень устал.