— Хи-хи-хи, ха-ха-ха! — Фролов, закрой-ка свой громкоговоритель. Не к добру, смотрю, раздухарился. Как бы плакать при смене дежурства не пришлось… — попытался одернуть опера дежурный, чтобы быстрее выпроводить на место происшествия. Кулинич и сам любил анекдоты, причем, не только слушать, но и рассказывать. Но в данных обстоятельствах было не до анекдотов. — Да ладно, Александр Иванович, разберемся, — посерьезнел оперуполномоченный. — Чай, не пальцем деланы, и головы не только для ношения фуражек годны… — Тогда отправляйтесь, нечего время тянуть… Да не забудьте мне отзвониться, когда разберетесь, — на всякий случай напомнил Кулинич. — Сами знаете, сейчас начнут из УВД города и области спрашивать: что, да как? Не отмолчишься и пустыми фразами не отделаешься. В словах оперативного дежурного был резон, но все дружно промолчали, словно и не слышали слов Кулинича. То ли молча соглашались, то ли близко к сердцу не принимали. — Фролов, это возлагается на тебя. Слышишь? — видя такую реакцию членов СОГ, уточнил Кулинич. Знал, знал опытный, не раз ученый дежурный, что если кому конкретно не поручишь, то и спрашивать будет не с кого. В соответствии с русской пословицей: «У семи нянек ребенок без догляду». — Так точно, товарищ майор! Слышу. — Дурашливо вскинул руку к голове и выпятил огромную грудь старший оперуполномоченный. — Как только, так сразу! — Давай без дурости, — оставался по-прежнему серьезен Кулинич. — Хватит дурака ломать! Отзвонись, как разберетесь. Понятно? — Понятно, — уже без какого-либо скоморошества отозвался Фролов. — Чего уж не понять-то… Члены СОГ потянулись на выход, а оперативный дежурный, закрыв за ними дверь на задвижку, пошел будить своего помощника. Если не спать, то уж всем не спать! КРЮК Крючков Дмитрий Афанасьевич, 1959 года рождения, уроженец и житель города Курска, как значилось в милицейских учетах спецконтингента, он же Крюк, за свои тридцать лет уже трижды успел поспорить с законом. И трижды, не приняв урок впрок, этот спор проиграл. Первый раз он был осужден Промышленным нарсудом, а точнее, судьей Промышленного суда Бессоновой Еленой Александровной, за злостное хулиганство, будучи еще несовершеннолетним. На пару со своим другом избили и порезали перочинным ножом одноклассника. Отделался легким испугом и условным наказанием. Учла Елена Александровна и молодость подсудимого, и его вроде бы чистосердечное раскаяние, и ходатайство школьного коллектива о взятии на поруки отбившейся от стада овцы. Если бы это был взрослый, то получил бы на «полную катушку». Не жаловала судья Бессонова хулиганов и грабителей. Не жаловала. Но к малолетним преступникам проявляла снисхождение. И как женщина, и как мать, и как судья. Все надеялась, что образумится молодой человек, что встанет на путь исправления. Так зачем же ему сразу ломать жизнь и судьбу. И, действительно, многие, оставаясь на свободе, и исправлялись, и вставали на честный путь. Только не Крюк. Этот, как огромная пчела из поучительной притчи, пищал, но лез в леток криминала. Второй раз, но теперь уже совершеннолетним, «залетел» он крепко. Опять же на хулиганстве. И условным наказанием отделаться не удалось. Опять судила Бессонова. Но уже без какого-либо снисхождения. Отмеренные судом три с половиной года отбыл полностью — с амнистией не подфартило и с УДО не повезло. На свободу вышел не с чистой совестью, как гласил большой красный плакат над воротами колонии, а такой же безнравственный, каким и был. Зато весь разрисованный татуировками и на «понтах». А главное, с административным надзором. В третий раз присел на нары, конечно же, за надзор. По статье 198 со значком 2 УК РСФСР. Не на много, всего лишь на годик. Но времени хватило кое-что добавить к прежним татуировкам и познакомиться с болезнью под названием туберкулез. Что, впрочем, никак не мешало ему после освобождения лечиться исключительно спиртными напитками, в основном домашнего изготовления, попросту, самогоном. Но тут нагрянула перестройка, а затем и вообще пришла демократия с рыночной экономикой. Наступило время всеобщего воровства и растащиловки. Словно рыба в воде, почувствовал Крюк себя в этой стихии. Под шумок выхлопотал свидетельство ЧП на занятие торговлишкой — и вот уже из бывшего зэка появился бизнесмен средней руки. Где воровством, где мелким рэкетом, где махинациями с самопальной водкой, Крюк скопил небольшой капиталец, хвативший на приобретение гаража и подержанной иномарки. Дотянуться до «нового русского» духу не хватило, но малиновый пиджак имел. А как же без пиджака-то — братва не поймет… На пике своей бизнесдеятельности даже жениться успел. Совсем респектабельным стал. Не каждый мог его по старой памяти Крюком назвать. По имени-отчеству величали. Дмитрием Афанасьевичем! Но черную натуру малиновым пиджаком не переделаешь. Как не прикрывай ее малиновым нарядом, она все равно на волю вырвется. Вот и с Крюком то же вышло. Запил великий бизнесмен. Сбежала жена к его же другу по бизнесу, но пока что не пьющему. Прогорела торговлишка. Отобрали палатки более удачливые партнеры. И пришлось Крюку устраиваться сторожем на оптовую базу, что за Мясокомбинатом, на улице Строительной располагается. Там, где конечная остановка троллейбуса маршрута номер шесть. Туда, где он раньше, в бытность бизнесменом, товар получал. 10 марта Крюк на работу не пошел. Он круто отпраздновал женский праздник, потом перебрал с похмельем девятого, и десятого ему было не до работы. Голова раскалывалась, как перезрелая тыква, хоть медными обручами ее окольцовывай. Встав и кое-как умывшись (о том, чтобы побриться, даже на ум придти не могло), он медленно оделся и побрел на улицу, до первой продовольственной палатки. Там же, за палаткой, слегка «полечил» себя бутылкой импортного пива. Немного повеселел. Голова не проходила, но в ней уже не так стучало и било по вискам невидимыми молоточками. Возле палатки встретил таких же «страдальцев», с которыми, сбросившись, сообразили на пару пузырей и пошли «на гаражи», то есть в ГСК, в его «кабачок» «Тринадцать стульев». Жизнь налаживалась. Да так, что к вечеру он не только успел надраться до поросячьего визга в своем «кабачке», но и подраться с кем-то из собутыльников. Какая же выпивка да без драки. Даже и неинтересно! Это же Россия, а не какая-нибудь зачуханная Америка или прилизанная Европа. Понимать надо. У нас, где пьют, там и бьют! Там возьмут пятьдесят грамм их облегченного пойла и весь день через губу цедят, дринькают, пузыри пускают; у нас — только стаканами. Чего уж мелочиться… С кем конкретно не поделил в этот раз стакан водки и из-за этого подрался, он, и сам, не помнил. Но подрался на совесть: и собутыльнику нос расквасил, и сам с разбитой сопаткой оказался. И одежду свою всю кровью перемазал. Домой добрался к двадцати трем часам, и как был весь в грязи и крови, так и уснул, повалившись на диван, не раздеваясь и не снимая обуви. ДУРНАЯ ПРИМЕТА. ПРОДОЛЖЕНИЕ — Кажется, приехали, — сказал водитель дежурного автомобиля, когда дежурный автомобиль ОМ-7 остановился напротив подъезда. — Вываливай! Остановка «Бирюза» — безбилетным вылезать! Водителем «дежурки» на этот раз был Ветров Игорек, сержант милиции, голубоглазый балагур и зубоскал. Как всякий милицейский водила, он насобачился отбрехиваться не только от рядовых офицеров, но и более крупного начальства, а потому уже напрочь забыл, что такое служебная субординация. Только во время строевого смотра волей-неволей приходилось о ней вспоминать. Но строевые смотры два раза в году, а между ними целая вечность… Вывалили из милицейской «таблетки», почти не разговаривая. В салоне, пока добирались, пригрелись, и теперь было не до разговоров. Поеживались от ночной прохлады. Топтались на месте, переминаясь с ноги на ногу. Адаптировались. Возле дома снега было мало, лишь на чахлых подобиях газонов между подъездами. Что же касается подъездных путей, то они уже давно освободились от снежного наста и тускло чернели асфальтовым полотном в колеблющемся свете фонарей и редких освещенных окон здания. Большого мороза не было. Впрочем, и всю зиму в этом году больших морозов не было, как и не было обильных снегопадов. Ученые. Если верить телепередачам. Поговаривали о глобальном потеплении. Однако члены следственно оперативной группы, вывалившиеся из относительно теплого нутра дежурного автомобиля, враз продрогли. Потепление — потеплением, а холод — холодом… Во всех квартирах первого этажа подъезда, где остановился автомобиль милиции, горел свет. Верный признак того, что люди здесь не спят. «Скорой» возле злополучного дома не было: или еще не приехала, или уже отъехала. Пошли гуськом. Впереди, как броненосец, опер; за ним в кильватере следователь, эксперт-криминалист и участковый. Водитель остался в автомобиле. Каждому — свое, как говорится. Прямо на бетонных ступенях площадки перед подъездом при тусклом свете лампочки, прикрепленной к железобетонному козырьку подъезда, увидели капли крови. — Кровь! — обратил внимание следователя и эксперта Фролов. — Видим, — за обоих ответила Подаркова. — Не слепые. Идем дальше. На полу коридора, от наружной подъездной двери до квартирных дверей на лестничной площадке, виднелись пятна крови, или на процессуальном языке — пятна вещества темно-бурого цвета, похожего на кровь. Кровью был испачкан не только пол, но и стены. Точнее их нижняя, окрашенная темно зеленой краской, часть. Кровь на стенах не капельками, не струйками, а широкими бесформенными мазками. По-видимому, от ладоней рук, ног и всего тела. — Ни хрена себе! — поразился участковый Клыков. — Тут что, поросенка резали? — Похоже на то, — отозвался тихо эксперт криминалист. — Придется повозиться. Еще как придется… — Разберемся, — не терял оптимизма опер. — Не такое видали… Сказать — сказал, а в глубине своей души порадовался, что все случилось не на его зоне. Не его будут «иметь» при «разборе полетов». «Да, работы будет по самое «не балуй»! — вздохнула про себя следователь Подаркова. — Вот и примостила свой зад на стол…» Дверь квартиры оказалась незакрытой — узкая полоска света из коридора явно указывала на данное обстоятельство. Но на всякий случай позвонили. К двери подошла молодая женщина, зареванная блондинка в светлом халатике и домашних тапочках. На халатике и тапочках были видны следы свежей крови, что враз насторожило сотрудников милиции. Женщина без вопросов впустила членов следственно-оперативной группы в квартиру. — Что случилось? — пробасил вполголоса опер. — Муж зарезан… — сквозь всхлипывания последовал невразумительный ответ. — Где он? — «Скорая» забрала. И опять поток слез и всхлипываний. Того и гляди, с женщиной начнется истерика. Необходима первая, пусть самая поверхностная, далекая от детализации информация, чтобы сориентироваться, решить, с чего начинать. Уточнения, детализация — это все потом! Инициативу, опережая следователя, взял на себя опер. И это было пусть не по инструкции, но правильно. Его солидность: рост под два метра, косая сажень в плечах поневоле заставляли собеседника проникнуться к нему уважением и доверием. Немаловажен был и психологический момент: на фоне огромного опера даже средний человек чувствовал себя малой мышкой перед здоровенным охотником-котищем. Что уж тут говорить о всякой мелюзге, которой приходилось взирать на опера снизу вверх, как на гору. Они чувствовали себя еще мельче и ничтожней, чем были на самом деле. Комплексовали и без вины были виноваты перед собой. Члены следственной группы Фролову не мешали. Ждали продолжения беглого разведопроса. Да и что толку встревать со своими вопросами, перебивать друг друга — только потеря времени и делу задержка. — Постарайтесь успокоиться, ведь жив! — продолжил все также вполголоса опер. — Жив-то — жив, да все горло перерезано, — вымолвила женщина и вновь затряслась от рыданий. — Врачи, увидев рану, удивились, что еще жив. И-и-и, — завыла в голос она. — С такими ранами не живут… — И кто его порезал так? — Не знаю! — Как не знаете? — повысил слегка голос оперативник. — Как не знаете, если вся квартира и весь коридор в крови?