— Хоть какая-то была бы определенность, не согласился с корешем Крюк. — А то, словно за яйца, подвешен. Ни в одну, ни в другую сторону. Хуже нет неопределенности! — Ну, придет, и что ты ему скажешь? Не виноват! А он ответит, что у тебя было три ходки — и ни разу ты не был виноват, однако суд вину находил и срок назначал. — Согласен. Но тогда хоть было не обидно: наказывали за то, что делал. А тут — клянусь на пидора — не резал я эту скотину Смирнова. Не резал. И в глаза не видел. Да, раньше грозил, что прибью. Грозил. Но не делал. Я об этом и следователю сказал, и операм говорил — не верят. Я рассказал, поверишь ли, с кем был и с кем пил, а потом и подрался. И они, кореша мои, знаю, это подтвердят… если уже подтвердили… А меня тут держат. Сапа молчал, не прерывая монолога. Пусть дружок выговаривается, облегчает душу. — Если бы меня обвинили в хулиганстве, в драке, то было бы понятно. Я этого и не отрицаю. А меня подозревают в покушении на убийство. Это же голимый червонец с учетом моей прежней трудовой деятельности. Червонец! — произнес он слово по слогам. И еще раз повторил: — Червонец! Опять помолчали. Исповедь кореша без всякой блатной шелухи, как исповедь любого обыкновенного человека, подействовала на Сапу. «По-видимому, не врет. Какой смысл ему мне врать. Столько водяры вместе выпито, столько баб одних и тех же оттрахано! Так и изложим операм: не он. Не причастен. Но, может, знает: кто? Надо аккуратненько поспрашивать». — Слушай, Крюк, не трави душу. Ни свою, ни мою. Может, все и обойдется. Сейчас не те времена, чтобы мокрое дело в нагляк шить. Ну, поволынят день-другой и отпустят. — Сказал тоже: не те времена. Времена может и не те, но менты те же самые. И судьи — тоже… — Может, результатов экспертизы ожидают. А получат, убедятся, что не ты, и отпустят. С тебя следы крови чужой брали? — Брали. И с куртки, и с брюк, и окровавленную рубашку забрали… Ну и что? Им экспертизу подстроить, что два пальца обмочить. Своих-то, небось покрывают… Слышал о двух телках, задушенных или зарезанных м найденных в фонтане возле ДК? — Да что-то такое слышал, — без особого интереса отозвался Сапа, но внутренне напрягся до предела, интуитивно почувствовав, что может услышать что-то сенсационное. — Так вот, ребята поговаривают, что это дело рук мента. То ли участкового, то ли опера. Точно не помню… по пьяной лавочке базар был… Поведав о пьяном базаре, Крюк задумался, по-видимому, стараясь вспомнить подробности. Сапа, хоть и навострил ушки, но решил тоже молчать. Информация наклевывалась интересная. Алелин, работая еще в шестом отделе, нацеливал его на раскрытие этого двойного убийства. Он, Аркашка, пытался, но информации об этом факте не было. Одни вопросы стояли. И вот, когда уже и не ждал, и даже думать об этом забыл, что-то наметилось. Это мог быть и пустой треп кого-нибудь из подвыпившей «братвы», или просто злой оговор самого Крюка, как бывшего зэка и бывшего «бизнесмена», ненавидящего всю милицию. «Сообщать или не сообщать куратору, — возникла дилемма перед Сапой, даже грамма заинтересованности не проявившего внешне к сенсационному сообщению Крюка. — Может быть пустышка, но может и премия. Впрочем, Алелин всегда говорил, что важна любая информация, даже самая что ни на есть фантастическая. Сообщу, — решил он для себя, — а там, что хотят, то пусть и делают». — Сами творят беспредел, а на нормальных мужиков пытаются свалить, — после паузы продолжил Крюк. — Полный беспредел. Кто-то козлу горло чиркнул, а Крюк отдувайся. Как же, не один раз судимый. Сволочи, красноперые! — Не говори, — вроде бы согласился Сапа с доводами дружка. — Слушай, а тебя не подставляют? Не подстава ли тут со стороны твоих друзей-бизнесменов? Это был новый разворот событий. Крюк задумался: «А что? Друг говорит вполне резонно». — Не знаю, не знаю… Как-то не подумал, — с долей заинтересованности и сомнения в голосе заговорил Крюк. — А ты подумай. Может, кто-то из тех, кому ты деньги задолжал, или из тех, с кем ты водку хлестал, в том числе и в тот вечере или в ту ночь, — уклонился от уточнения даты Сапа, — сам сделал, а тебя подставил? А? Разве мало такого было? — Наверно, не мало. Но я так поднабрался, что даже сейчас не помню из-за чего со своими в гараже подрался. — Вот-вот! Может, это кто-то и принял во внимание. Пока ты водяру жрал, кто-то на время отлучился и пришил этого, как его… — Да Артема Смирнова. — Во-во, Артема этого самого. Ишь ты, гад, имя на мое смахивает: я — Аркашка, он — Артемка… Крюк задумался. Даже заворочался на нарах. — Слушай, а ты верно базаришь. Я только сейчас, благодаря тебе, вспомнил, что видел ночью возле гаража Артема каких-то молодых качков. Просто этому обстоятельству никакого внимания не предавал. Точно, двух молодых козлов видел. — Начал потихоньку вспоминать Крюк. — Один был покрепче, а второй тебе под стать — худощавый… Неужели это они Артема замочили? Он опять стал молча размышлять. Молчал и Сапа, умело подведший другана к нужной теме. — Слушай, — вновь начал разговор Крюк, — если я об этих парнях следователю скажу, меня не отпустят? — Не знаю. Может, и отпустят… Впрочем, у тебя остается хулиганка… — Ха, хулиганка. Это по фигу. Если на следствии не помирюсь с ребятами, во что не верю, то уж в суде точно. И никакой хулиганки не будет. Подумаешь, друзья между собой поссорились. Тут будет не 213, а 115 статья, неприязненные отношения, — блеснул юридической эрудированностью Крюк. — А она подлежит прекращению за примирением. Верно? — Верно, — не стал разубеждать Крюка Сапа. — А западло тут не будет? — вдруг засомневался Крюк. — Да какое тут, к свиньям собачьим, — смешал Сапа в кучу домашних животных, — западло? Тут полный резон валить на неизвестных. Любой правильный корешок такое скажет. Свой зад дороже чужого, к тому же неизвестного. Их, может, и в природе нет? И, вообще, лоха вломить не то, что западло, но и необходимо. Надо же дураков учить! Не нам же одним баланду тюремную хлебать, пусть и другие пробуют. — Не, есть, — поспешил опровергнуть сомнения Сапы Крюк. — Есть. Только мне одно непонятно: я не видел с ними самого Артема. — Может, видел, да значения не придал. — Может быть… Зашуршал ключ в замке — механизм замка густо смазывался, чтобы можно было без особого шума открывать камеру — дверь камеры открылась и крепенький выводящий громыхнул баском: — Крючков, на выход, без вещей! Крюк вскочил с нар и направился на выход, на ходу поправляя одежду. — Вот и дождался, — прокомментировал Сапа это обстоятельство. — Меня когда вызовут? — спросил он выводящего, пока тот возился с замком двери. — Или бросили в клетку и забыли, так что ли? Слова Сапы вроде бы и обыкновенные, даже задиристые. Но это для тех, кто их не понимает. Для выводного они были сигналом, что, мол, пора и ему идти на встречу с опером. — Не спеши в камыши, — грубо пошутил выводящий, или вертухай на жаргоне зэков, — придут к тебе — и тебя выведем… А пока сиди смирно, не ищи на свою задницу приключений… И пошел, сопровождая, Крюка и покручивая на пальце связку ключей. — Вам бы только людей мучить! — крикнул вдогонку Сапа. Но его крик, если и услышали, то только в соседних камерах. Впрочем, он никому иному и не предназначался… Когда через полчаса Крюк возвратился в камеру, то Сапа, с накинутым на голову пиджаком, тихонько похрапывал, свернувшись в калачик. — Опять дрыхнешь, — беззлобно констатировал Крюк, толкая Сапу в плечо, — и судьба друга тебе не интересна? — Если нужно, сам скажешь. Я не из числа любопытствующих. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, слышал? — из-под пиджака отозвался Сапа, тем самым демонстрируя свое безразличие к тому, что было между подозреваемым дружком и ментами. — Слышал, — не обиделся Крюк. — У меня новости… — Что, следачка обвинение предъявила? — наконец вынул Сапа голову из под пиджака. — И грозится арестовать… — Не, не предъявила. Опер сказал, что теперь у меня следак. — А, значит, опять опер, — протянул равнодушно Сапа. — Все тянут, на измор берут… Пусть, нас не возьмешь. Давай подремлем. — И сделал вид, что собирается опять спрятаться под пиджак, как черепаха в свой панцирь. — Опер, опер, — подтвердил Крюк, — но прессингует куда как меньше, чем раньше. Особенно после того, как я упомянул о двух парнях. Знаешь, не отверг мою версию, как я думал, а начал расспрашивать, что да как, да какие приметы у этих ребят… — Значит, попался на крючок оперок. Не все ему нас ловить, рыбаком быть. И мы умеем леску потихоньку стравливать… и мы умеем, если надо, по дну поводить… — подзадорил Сапа Крюка. — Что это мы все обо мне да обо мне, — осклабился Крюк, оживившийся после последней встречи с опером. — Тебя еще не вызывали? — Пока не вызывали. Да я и не спешу… Не успел Сапа сказать последнюю фразу, как вновь зашуршал ключ в замке. — Сапин, на выход, — пробасил тот же самый выводящий, приоткрыв дверь. — Без вещей. Ушлые зэки уже знали, что если выкликают без вещей, то это или на допрос или на свидание с адвокатом, или на беседу с опером. Если же выкликивали с вещами, то или освобождают, или переводят в другую камеру. — Держись, — напутствовал Крюк. — Не скучно? — улыбнулся курирующий опер, когда остались вдвоем в специальной комнатушке областного управления. — Подкрепись пока. На столе лежали сигареты, пакеты с молоком, свежие булочки и бутерброды с колбасой. На тумбочке, в уголке, вскипал самовар, чтобы «побаловаться» чайком. — А что мне скучать… Дело-то привычное, — ухмыльнулся и Аркашка, выкурив сигарету с фильтром и принимаясь за еду. — Крюка расколоть, что два пальца обсосать, — смягчил он известную поговорку, — трус и хвастун. Только корчит из себя крутого. Чуть прижали — мать родную готов заложить. Еще и спрашивает: западло или не западло? Ты присоединяйся, — взглянул он на опера, — не стесняйся. Наверное, с утра ничего во рту не было. Или брезгуешь? Курирующий внутрикамерные разработки опер — это не опер с земли. С них и спрашивают меньше, и свободного времени у него больше. Он успел пообедать, был сыт, поэтому с чистым сердцем и, не кривя душой, ответил, что недавно плотненько покушал, и попросил подшефного не обижаться за отказ. — Ну, как знаешь, — сказал Сапа, откладывая в сторону пустой пакет. — Чифирьчик готов? — Какой чифирь, — поправил куратор, — чаек. Крепенький чаек… — Чаек, так чаек! Нам без разницы. Лишь бы покрепче, да погорячей.