– Ты себя не кори, – строго остановил его Трактирщик. – Не для того ты здесь. – А для чего же? – не понял Матфей. – Я же… умер? И – куда теперь? В… в мучения? – Кому-то и в мучения, – без улыбки сказал хозяин. – Ты дел тоже наворотил, друг сердечный. В старое-то время путь тебе был бы один – на Древо великое, самую чёрную работу делать, тех же демонов в узде держать. А теперь, во времена последние, по-иному выйдет. Но сперва ты сам говори, сам. Про всё. Про демонов тех же, как до них додумался да что с ними содеять успел. Матфей кивнул. Глотнул кваску, заел горбушкой – духовита, тепла, словно и впрямь он жив и всё по-прежнему. И принялся рассказывать. Трактирщик почти не перебивал, слушал внимательно. Только время от времени останавливал, особенно когда речь заходила про демонов, уточнял, переспрашивал. – Хозяин, – наконец не выдержал Матфей. – К чему это всё? Кто… кто ты сам? И что со мной дальше? – А вот это, приятель, сейчас и решается. Сам видишь – у меня темно да тихо, всё прахом пошло, как Дух великий эти пределы покинул. Мы все – части его, да только им быть не можем. – Темны твои речи, могучий, – Матфей склонил голову. – Прости моё непонимание, но… – Слушай далее, – перебил Трактирщик. – Тянут тебя сейчас обратно, изо всех сил тянут. Времена-то и впрямь изменились, что раньше неколебимо высилось, где потрескалось, а где и вовсе рухнуло. Ну, а кто тебя назад вызвать пытается, думаю, ты и сам догадался. – Царица Ночи, – вырвалось у Матфея. И внутри сразу же всё вспыхнуло, словно и не было ничего, не случилось смерти, и казалось – достаточно лишь выйти из вечного этого тумана, из серой мглы, чтобы там, за ней, тебя бы уже ждали горячие губы и крепкие объятия. – Неважно кто, – строго сказал Трактирщик. – Важно, что хочет. И силы у неё хватает. Раньше я бы посмеялся только – много их, некромансеров да некромагов по разным мирам бегало, суетилось, иные и впрямь могли каких-то отзвуков прошлого добиться, услыхать-увидать что-то смутное. А теперь – да ты ешь, ешь. Матфей машинально откусил от горбушки, не почувствовав вкуса. – А теперь дело другое, – продолжил Трактирщик. – Может, и вытянет тебя твоя краля обратно, как-никак из Истинных Магов, хоть и не прошла посвящения… Перед глазами – или что там у бестелесной души? – Матфея Исидорти всё поплыло. Вытянут обратно… вернут к жизни… спасут?! – Рано радуешься, – хозяин глядел прямо и неласково. – Не слыхал, что только что сказано было? Тянет тебя твоя краля, а того не знает, что нет из смерти простому человеку пути. Древнему богу – есть, а вот смертному, раз сюда вошедшему… тоже есть, но совсем не те, что Царице ведомы. И потому, Матфей Исидорти, если и вытянет она тебя – превеликой ценой, Магией Крови. И явишься ты, Матфей Исидорти, на отпущенное тебе второе время не тем, кем мать тебя родила или Царица тебя запомнила, – а упырём. Вампиром, кровососом, тварью злобной и ненасытной. – Вампиром? Какая разница кем, я буду жить, жить, жить!.. Скрипнула столешница, хозяин тяжело оперся о неё, сжав пудовые кулачищи. – Что, Матфей, засверкали глазки-то? Обратно захотелось, верно? Так не бывает. И не в тебе дело, а в тех, кого загрызть успеешь, кого замучаешь – а ты замучаешь, я знаю, коль выберешься отсюда. Поэтому, мил человек, я с тобой и речи эти веду. Нельзя тебе назад. Наступило молчание. Матфей не знал, что ответить, – а Трактирщик, казалось, как раз некоего ответа от него и ждал, терпеливо, никуда не торопясь. – Так… хозяин… что ж делать-то мне?.. – Что ж делать? А вот послушай, и поймёшь тогда. Очутился ты, парень, в серых пределах, во владениях Соборного Духа, великого Демогоргона. Растёт здесь Мировое Древо, истинное, настоящее – а всякие там иггдрасили есть лишь неверные его отражения. В серых пределах обитает великое множество существ, ибо Мировое Древо – место, где проходят преображение души. Но – есть здесь и демоны. Когда-то они были нерассуждающими слугами, присматривавшими за Древом, но время шло, и демоны становились… демонами. Тебе это хорошо известно. Сейчас, когда мир меняется, за ними надо… присматривать. Дыр в стенах, что ограждали некогда серые пределы, слишком много. И тебе, дружище Матфей, предстоит пасти это непокорное стадо. Оно не должно помешать. – Че-чему помешать? – только и смог выдавить Матфей. – Исполнению главного, – внушительно сказал Трактирщик. – Но это – не твоего ума дело, да и не моего, кстати. Нам надо порядок тут сохранить, а для этого… – он вдруг нагнулся вперёд, сильные пальцы ухватили Матфея за отвороты, притянули, – а для этого ты сюда приведёшь девку свою. Матфей дёрнулся, но здесь – словно он вновь оказался в реальности, живым, из плоти и крови – руки Трактирщика держали его намертво. – Нечего трепыхаться, приятель. Ты умер, всё, история дописана. Ты – во власти великого Демогоргона, и радуйся, что досталась тебе доля не как совсем пропащим – быть Им поглощённым и Им же извергнутым. Так что слушай, что я тебе скажу, и не возражай. А возразишь – здесь, у меня на дворе, разговор короткий: туман серый видел по пути?.. Видел, конечно, видел. Так вот, поплывёшь ты таким вот серым облачком, расточаясь и развеиваясь, покуда совсем не исчезнешь. Хочешь так? – я могу! Не один ты такой, кому демонов пасти поручено будет! Матфея окатило ужасом. Вроде бы, казалось, уже мёртвый, чего бояться? Ан нет, ты ж думы думаешь, не исчез, и память вернулась! Понял он в тот миг, до нутра, до сердцевины, что мигнёт сейчас Трактирщик – и поплывёт Матфей серой безликой мглой через тёмные сени, через пустой мёртвый двор, всё дальше, дальше, в густой туман, сливаясь с ним, растворяясь в нём, исчезая, исчезая, исчезая… Отродясь Матфей не знал такого ужаса. Всё, в нём бывшее, разом и заледенело, и вспыхнуло; мысли, какие были, исчезли и остались только жуткие буркалы Трактирщика, огнём буравящие душу. – Потянет тебя скоро краля твоя, – пробасил хозяин, и Матфей даже шелохнуться не смог. – Она тебя – а ты её. Сюда, к нам. Здесь она нам нужна. И у Матфея не достало сил даже просипеть: «Зачем?!» – Спросишь, как, мол, сюда её тянуть? – продолжал Трактирщик, не отпуская свою жертву. – А проще простого. Как ощутишь, что уводит тебя отсюда что-то, так свивай из тумана, что вокруг тебя, канат, да попрочнее. Представляй, что самое крепкое вервие в руках держишь, не выпуская. И давай на себя, изо всех сил! Изо всей моченьки, какая только найдётся!.. Страшен был сейчас хозяин полумёртвого дома. Страшен, и ничего не оставалось в нём от того Трактирщика, что потчевал усталые души на последней их дороге. – А… если… нет? – выдавил Матфей, чувствуя, что последние капли его смелости испаряются, словно вода с раскалённой сковороды. – Нет? – ухмыльнулся хозяин, угол рта его пополз вправо-вверх. – Нет? Рядиться со мной вздумал? Не-ет, брат Матфей, ничего ты не понял. Ни к чему здесь ни храбрость, ни доблесть, ни честь с отвагой. Ничем ты меня не одолеешь, не испугаешь, не купишь. Сделаешь, что нужно – да не мне, всему сущему, – молодец. Не сделаешь – тоже ладно. А коль решил мне твёрдость явить, нос задрать гордо – так ведь разговор короткий у нас: отпущу я руки, и поплывёшь ты облачком, как я уже сказал. Ну, Исидорти, решай, и решай быстро! Плетью обуха не перешибёшь. На хромой блохе скакуна не обгонишь. Коль нога одна, неча в беге с другими тягаться. И оттого Матфей непритворно удивился, когда кто-то другой, не он, твёрдо и презрительно бросил Трактирщику в лицо: – Нет. – Нет? – повторил тот, и не было в этом слове ни удивления, ни злобы, ни ехидства. – Ну, плыви тогда, Матфей Исидорти. Бывай, значит. Туман у меня густой требуется, всем места хватит. И отпустил руки. Неведомая сила подхватила Матфея словно за шиворот, приподняла над лавкой – кружка сама собой вывернулась из пальцев, едва их не сломав, – потащила к дверям, откуда уже тянуло холодом, тем самым, могильным. Заскрипела дверь, отворяясь, словно крышка гроба. Тьма в сенях кинулась со всех сторон, огонёк лучины в подставце рядом с недоеденной краюшкой хлеба замерцал, замигал, вот-вот готовый погаснуть. Матфей затрепыхался, забился, словно пескарь на крючке, – и ощутил, как тает его только что такое настоящее, такое всамделишное тело. Внизу – уже не ноги, а колышущаяся серая мгла. Впереди – уже не руки, а пара туманных рукавов. – Полетай, полетай, – донеслось из дверей. – Мне туману много надобно… Всё та же незримая сила волокла Матфея прочь со двора, вниз по склону – в упор взглянули чёрные провалы окон – туда, в трясину, в холодную топь, в невидимый зло шуршащий тростник, распадаться там, развеиваться, растекаться сырыми струями, чтобы вечно потом цепляться за ноги бесчисленных гостей, направляющихся к Трактирщику, – мол, стой, не ходи, не надо!.. Да только всё равно никто не остановится. Он же и сам первый не остановился… Заскрипев на всё болото, на всё туманное бесконечье, закрылась дверь – словно челюсть мертвеца хлопнула. Всё, конец тебе на сей раз, Матфейка, окончательный и бесповоротный. Развеешься по холмам смертной страны, разлетишься мглою – и всё. И тут его резко потянуло куда-то вбок, сильно, с болью – словно незримая петля глубоко врезалась в мясо. Дёрнула его, поволокла, прямо сквозь серые волны; сила, горячая и жгучая, вцепилась в него, обвила, словно прорастая прямо в то, что составляло сейчас самую его суть. Она. Царица Ночи. Трактирщик не лгал – его пытаются выручить, пытаются спасти!.. Обжигающая радость. Неважно, что будет там, кем он вернётся – что, упырём? Это ещё бабушка надвое сказала! – главное, вернуться!.. Холм и дом с мёртвыми окнами остался позади. Прощай, хозяин неласковый, не скоро теперь увидимся!.. Незримый аркан тянул всё сильнее, Матфея волокло через болото и туман, туда, где крылись незримые стены тех самых «серых пределов». Сейчас, сейчас, ещё немного, и… – Каррр! – раздалось негодующее. Ворон, огромный, размахом крыльев не уступит дракону. Горят алым четыре глаза, вытянуты когти; удар – и Матфея отбросило, петля враз ослабела. – Ха, приятель, – Трактирщик выпрямился, вновь принимая обычный свой облик. – Совсем меня за дурачка держишь, да? Никуда ты отсюда не денешься – если я не отпущу. А я не отпущу. Петля немного затянулась, незримая верёвка дёрнулась, но тяга исчезла. Трактирщик стоял, скрестив толстенные руки на груди, и ухмылялся. – Всю жизнь, Матфей, ты для себя одного прожил, о своих радостях да удобствах мечтал-заботился, для других у тебя и самой завалящей мыслишки не находилось. Ни об отце с матерью, ни о ком другом. А так не бывает, что всё только себе да себе; платить пора пришла, Исидорти! Тяни за аркан, тяни, сюда свою Царицу выдёргивай! Матфей застыл, оледенев. Руки – вновь руки, а не клубящийся туман. Ладони, пальцы, запястья. Обшлага рукавов. – Тяни! – гаркнул Трактирщик. – Или – дуй в болота. Там летать будешь, а не на воле душегубствовать! Матфея трясло. И – чуть опустив взгляд, увидал, как частицы его… низа, оборачиваясь рыхлыми полотнищами мглы, и впрямь отрывались, улетали, растворяясь в тумане, – туда, к стылой топи. – Нет! – вырвалось у него. И Матфей Исидорти что было мочи потянул за охватившую его верёвку. Ладони обожгло, однако он рванул, ещё раз и ещё, упираясь в какие-то кочки, застонал от стыда и боли, но тащил, волочил, ухватившись за незримый канат. «Обруби его, обруби, слышишь?! Останови обряд! Что бы ни делала – останови! Себя спаси – и меня!» …Но Царица Ночи решила бороться. Невидимый аркан напрягся, зазвенел туго натянутой струной; у Матфея брызнули слёзы, хотя какие слёзы у мёртвых?.. – Тяни! Тяни! – подзуживал Трактирщик. Он тянул. До пояса погрузился в болото, но тянул. Хозяин же просто прохаживался рядом, да понукал – сильнее! Ещё сильнее!.. Давай-давай, не ленись!..