— Много людей сгубил? Мужик намотал веревку на специально вбитый в бревенчатую стену крюк, поскреб в бороде. — Не губил я никого… А-а, — отвернулся он, — все одно не поверишь. Не убивал я, сам только неделю здесь. — Мужик протянул корявые, заскорузлые от тяжелой работы руки: — По дворам ходил — своего-то нет, — подсобить чего, репницу вскопать, скотину доглядеть. Хозяин, будь он неладен, соблазнил. Говорит: на лик ты страшен, будешь татей отваживать. А сам хуже любого изверга. Мне Павлина как рассказала, что тут деется, я чуть со страху не помер. — А чего ж с топором ко мне пошел? — Хозяин сказал: прибьет вместе с вами, ежели откажусь. — И что, порубил бы нас? — полюбопытствовал Середин. — Не знаю, — буркнул мужик, отворачиваясь. — Ну, и что с тобой делать? — Не знаю. — Эй, Олег, — донесся снизу голос Невзора, — срубил мужика, али как? — Пока нет. — Погодь. Баба говорит: ни причем он. Олег усмехнулся. — Это потому, что мы не спали — вот и ни причем. А так очень даже причем был бы. Что про девку расскажешь? — Посуду моет, скотину обихаживает. Иногда с хозяином спит, чаще с гостями. Хозяин, стервец, плату за это берет. Она здесь только за харчи, как и я, работает. Безответная, привыкла уж по чужим постелям спать. Приблуда, одно слово. — Хрен с тобой, живи. Только поруби всю эту погань, — кивнул Середин на жуткое приспособление и вышел. Заглянув в комнату и не обнаружив купца, он спустился вниз. Вторуша, похаживая за стойкой, по-хозяйски обстукивал бочонки. Невзор выглянул из кухни. — Отпусти ее, — сказал Олег, — пусть закусить чего соберет. Что-то голод меня пробил. Со страху, что ли. Слышь, Павлина? — Ай, — с готовностью высунулась девка в зал, — чего прикажете? — Поесть собери. — Ага, ага… — Девка скрылась в кухне, застучала чашками. Что-то грохнулось, раскатилось по полу. — Да не мельтеши, — прогудел Невзор, — никто не торопится. Вторуша, вышел из-за стойки с двумя кувшинами, грохнул их на стол. Расставил чашки. — Оказывается, и мед у хозяина имеется, и бражка, не чета той, что угощал. Вот чего не пойму — зачем он нас вином потчевал? — Успокоить хотел, — сказал Олег, — мол, иноземную выпивку не пожалею, вот я какой. Что и говорить, приветливый был хозяин. Со второго этажа послышались гулкие удары. Ставившая блюда на стол Павлина присела, со страхом глядя в потолок. — Чой-то? — А, мужик этот страхолюдный приспособу хозяйскую крушит. Покажи, где хозяин спал. Девка провела Олега через кухню в комнату хозяина. Ведун огляделся. Массивный сундук в углу, покрытый то ли ковром, то ли расписной попоной, широкая лавка, отдельный выход на задний двор, слюдяное окошко. Крепкие засовы на дверях — видно, хозяин не слишком доверял своим подельникам. — Товар краденый он здесь хранил? — спросил Середин. — Не, там сараюшка есть, — махнула Павлина в сторону заднего двора, — замок на двери заморский. Меня он туда не пускал. Олег прошелся по комнате, откинул ковер с сундука. Провел рукой по резной крышке, попытался приподнять, но сундук оказался заперт. Павлина, сторожившая каждое его движение, сбегала, принесла топор. Олег вставил топор в щель, поднажал. Дерево заскрипело. Поднажал сильнее, и язычок замка вылетел из пазов, полетели щепки. Ведун откинул крышку. Сундук до половины был заполнен дорогой одеждой и серебряными с позолотой кубками и чашами. Были тут кафтаны, прошитые золотой нитью, тончайшие шелка, женские сарафаны, украшенные бисером и жемчугами, высокие боярские шапки. Олег вытащил несколько кубков и велел отнести в зал — дескать, будем гулять красиво. Его внимание привлекли вощеные досочки для письма и берестяные свитки, аккуратной связкой лежавшие в углу сундука. Олег развернул один, — попытался разобрать корявые записи, вязью покрывавшие бересту. Старославянское письмо он бы еще попробовал разобрать, но хозяин вел записи небрежным почерком, явно не ожидая, что кто-то будет их читать. — Позови Невзора, — попросил он девку. Дожевывая на ходу, пришел дружинник с кубком в руке. — Грамоте учен? — спросил его Олег. — Читать могу, писать могу, но не люблю, — честно признался Невзор, — криво выходит. — Ну-ка, почитай, что тут хозяин писал. Шевеля губами, Невзор проглядел записи, то и дело покачивая в удивлении головой. — Здесь, — отложил он в сундук вощеные дощечки, — прибыль, расход. А вот здесь, на бересте, полагаю, опись товара, что купцы убиенные везли. Кому сколько плачено — видать, добычу делили. Почитай, народу десятка три загубили. Что делать будем? — Как что? Запалим воровское гнездо — пусть горит все синим пламенем. — Ой, не жгите, не губите… — Да тебя-то кто тронет, — оборвал Олег крики Павлины, — выжжем гнездо змеиное, а вы — гуляйте. — Куда ж идти-то? Ни кола ни двора. Я тут чуть горб не нажила — одна на все руки, и ночью покоя нет. Нешто не заслужила? — Угомонись, — поморщился Невзор, — все одно сама не потянешь хозяйство. — Зачем одна, — удивилась девка. — Молчун поможет. Он мужик хоть и страшенный, зато работящий, уж я приметила. Вместе и жить станем. — Гляди, как все разложила, — подивился Олег, — а его спросила? Может, не люба ты ему. — Притерпится, — безапелляционно заявила Павлина. — Ложь все в сундук, раз жечь не будем. Коли я хозяйка, так и неча тут распоряжаться. Середин только крякнул. — Это называется: дай бабе волю. — Ты особо не командуй, — прищурился Невзор, — никто тебя еще на хозяйство не поставил. Место это нехорошее, надо, думаю, все же огнем пройтись — он все очистит, — добавил он, подмигивая Олегу. — Не надо огнем, — твердо сказала Павлина, — я тут все отскребу-отмою, воровским духом и пахнуть не будет! Пойдемте лучше, гости дорогие, закусим, посидим. Путников загубленных помянем, а? — умильно заглянула она в глаза Середину. — А я знаю, где вино заморское хозяин держал. — Ха, ну, лиса, — усмехнулся Олег, — так и быть, владей хозяйством. Один уговор: как кто из нас мимо едет — без платы кормить-поить, спать класть… — …и девку на ночь, — добавил появляясь в дверях Вторуша. — Девку с собой вози, — отмахнулась Павлина, — а пить-есть, на ночлег приютить — это завсегда, благодетели. На том и порешили. Кликнули сверху Молчуна. Он долго не мог уразуметь, какое у него теперь положение. — Чего тут думать, — втолковывал ему Вторуша, — постоялый двор твой, баба твоя… — Да ить нету бабы… — Вот она, — Вторуша царским жестом указал на Павлину. — Владей, пользуй, не забижай. — Так не обженились. — Это недолго, — успокоил его купец, — али не нравится? Молчун поскреб затылок корявыми пальцами, соображая. — Вроде, ничего. — Хорошая баба. Откормишь маленько, эх, как заживете! Павлина собрала на стол, присела с краю, подливая гостям и искоса поглядывая на Молчуна. Тот махнул чарку меда, утер бороду, крякнул. За окном занимался рассвет. Уж не в первый раз заорал петух; слышно было, как завозилась скотина в хлеву, затопотали лошади у коновязи. — Ты чего сидишь, как у праздника, — вдруг рявкнул Молчун. — Скотина не кормлена, двор не метен. А вожжами не хошь? Олег от неожиданности выронил кубок с вином, поперхнулся, залился смехом так, что слезы выступили. Ему вторил купец, рассыпая мелкий хохоток. Даже Невзор хмуро улыбнулся. Павлина подхватилась и, подобрав подол, метнулась в двери. — Сидит и сидит, — пробурчал Молчун, — за бабой догляд нужен, уж я-то знаю. У меня не шибко побалует. — Ай, молодец, — хлопнул его Вторуша по спине, — ну, за новую семью. Хорошо пошло за новую семью. Закусили, налили по новой, помянули невинно убиенных. Молчун оказался из северян. Родную весь под Курском каждый год приходилось отстраивать — уж больно часто печенег набегал. Народ в лесу хорониться привык, а добро с собой не утащишь. Хорошо, если скотину успеешь увести. Вот в последний раз налетели вороги, а народ в поле. Согнали всех на майдан, стали вязать, да вдруг среди печенега шум, крик — еще кто-то припожаловал. Думали, дружина княжеская, ан нет: тоже степняки, но одежа другая, орут страшно, речь уж совсем непонятная. И стали они с печенегами сечься. Крики, звон, кровь. Пока степняки разбирались, кому полон уводить, народ и разбежался. Так и непонятно, кто победил, да только деревню под корень выжгли, скотину какую увели, а какую забили да и бросили. — На сходе решили уходить под Киев — надоело вполглаза спать. А я подумал, — Молчун печально кивнул, допил из чаши вино, утерся рукавом, — и решил: чего я под Киевом не видал? Родня померла, семьи нету, один хозяйство не потянешь — и ушел. С прошлой осени так и мотаюсь.