Перелестник презрительно скривил губы, оглянулся, и улыбка сбежала с его лица. Увидев, что в узелке у Олега, он совсем помрачнел. — Хороша компания. Да, я мог бы сразу сообразить. Ты — ведун. Ладно, оставлю девку тебе… — Мне она не нужна. — Дело твое. Но ты уйдешь, а я вернусь с новой звездой. — Это вряд ли. С новой звездой и память у тебя новая будет. Ты про Белославу и не вспомнишь. Забирай свои подарки и уходи. Красивое лицо перелестника исказила гримаса. Он шагнул к девушке и сорвал с нее трепетавшие светом бусы. По щеке Белославы скользнула слеза, губы задрожали. Бусы растаяли в руке перелестника, словно снежинки. — Быстрее, — поторопил Середин. Исчезая на глазах, перелестник отступил за колодец. — Не тот волк, кто по лесу рыщет, а тот, кто за спиной стоит. Оглядывайся почаще, ведун. Подождав немного, Олег провел ладонью по лицу, снимая заговор «на кошачий глаз». Сразу стало темно, будто он из солнечного дня шагнул в глубокий погреб. Исчезли радужные краски, луна показалась битой тарелкой, а звезды — крошками на темной скатерти. Почти неслышно всхлипнула Белослава. — Не слушай его, Олег, — подошел поближе Невзор, — змея напослед всегда куснуть норовит. — Не переживай, дружинник, — хлопнул его Олег по плечу, — знаю, это он по злобе сказал. Высыпав щепотку травы на ладонь, он сдул ее на лицо девушки. Белослава охнула, глаза ее закатились. Невзор подхватил падающее тело под руки. Середин завязал узелок, сунул за пазуху. — Все, спасибо, друг. Теперь я сам. — Он поднял на руки безвольное тело Белославы и зашагал к дому старосты. — Захочешь попариться — под утро я баньку освобожу. — Мне теперь любой пруд — баня, а туман — пар душистый, — невесело сказал Невзор. Плечом открыв дверь, Олег проследовал в предбанник и, войдя в парную, положил Белославу на нижний полок. Воздух в бане был сухой и горячий, как в пустыне. Оглядевшись, ведун нашел связку лучин, запалил несколько, зачерпнул ковшиком отвар туи из бадейки и выплеснул на каменку. Камни зашипели, как Змей-Горыныч на богатыря. Высыпав горсть растертой травы на ладонь, он кинул ее на раскаленные камни. Заклубился, смешиваясь с паром, дымок, засвербило в носу от терпкого запаха трав. Середин вышел в предбанник, скинул куртку, рубашку, сапоги, взялся было за штаны, но подумал и снимать не стал. Белослава лежала с закрытыми глазами, густой пар клубился над ней; рука свесилась с полка, безжизненная, словно ветка мертвого дерева. Олег плеснул на камни еще пару ковшей и подошел к девушке. — Ну что, радость моя? Купаться будем, — пробормотал он, развязывая тесемки на вороте свадебной рубахи и узорный пояс. Приподняв Белославу, он стал стягивать рубашку через голову. Впечатление было такое, будто он готовил покойника к погребению — настолько неживой казалась девушка. Под свадебной оказалась нижняя рубаха свободного кроя из тонкого выделанного льна. — Да что ж это такое! Кочан капусты на огороде, а не девка на свидании. Олег привалил девушку спиной к верхнему полку, приподнял ноги и задрал рубашку до пояса, перехватил уже повлажневшую от пара ткань и стянул рубаху через голову. Вполне оформившееся тело девушки белело сквозь пар, как парус плывущего в тумане корабля. Руки Белославы безвольно упали вдоль тела, голова поникла, и она стала заваливаться на бок. Олег придержал ее за круглые плечи, поднял на руки. Прямо возле лица оказалась крепкая девичья грудь с розовыми сосочками, похожими на недозрелую землянику. — Спокойно, Олег, спокойно, — пробормотал Середин, — мы здесь не за этим. Он взвалил девушку на верхний полок, где жар был посильнее. Оставшуюся в узелке траву Середин высыпал в глиняную чашку, достал из печки несколько угольков и положил туда же. Над чашкой заклубился дымок, он поставил ее возле головы Белославы так, чтобы дым овевал лицо. Вода в бадейке с запаренным веником слегка остыла, и Олег, двумя щепками подхватив с каменки несколько раскаленных камней, бросил их в бадью. Березовый веник распарился, молодые листочки развернулись, ветки стали гибкими, словно лоза. Ведун подтащил бадью поближе к полку, собрал в левую руку ветви туи, в правую взял березовый веник, взобрался на полок и взмахнул веником над девушкой. — Свет звезды падучей, к земле-матери сошедший! Отпусти девку красную, отзови гостя нежданного, дурман-морок сними с лица белого, с чела ясного, с тела чистого. Ветками туи провел Олег по телу девушки, от лица до пальцев ног, затем — березовым веником в обратную сторону. Обмакнул веник в бадью и повторил процедуру, после чего, вперемежку похлопывая пучком туи и веником, прошелся вдоль мышц по рукам, ногам, по телу Белославы. Кожа ее слегка порозовела, несколько березовых листочков, резко контрастируя с незагорелым телом девушки, налипли под грудью и на животе. — Давай, милая, просыпайся, — пробормотал Середин. Белослава прерывисто вздохнула, затрепетали ресницы. Блеснули из-под век еще затуманенные слабостью карие глаза. — Маменька… — Не маменька, — проворчал Середин, — и даже не папенька. — Ой… — Белослава, быстро приходя в себя, приподняла голову. — Ты кто? — Конь в пальто… Куда?! — Середин бросил веник и едва успел повалить обратно на полок метнувшуюся в сторону девушку. — Лежи-ка смирно! Но она забилась в его руках, словно пойманная рыба. — Пусти, пусти… — Да погоди, не трону я тебя, — уговаривал Олег. Руки его скользили по обнаженному телу Белославы, желание ударило в голову, сделало пальцы тряскими, сбило дыхание. Ладонь легла на крепкую девичью грудь. Ведун почувствовал, как твердеет сосок, и, тихо выругавшись, отступил назад. Нога встретила пустоту, и Середин, нелепо взмахнув руками, рухнул вниз, грянувшись о землю так, что в глазах потемнело. — Ох, блин… — Он перевернулся на бок, хватая ртом влажный воздух. — Дура набитая… Ты бы так от своего любовничка отбивалась. Он с трудом сел, мотая головой, потер ушибленное плечо. Девушка жалась на верхнем полке, прикрыв рукой грудь, и настороженно смотрела на него. — Ну, чего уставилась? — Середин поднялся на ноги, охнул, схватившись за поясницу. — Ты кто? Хазарин? — Какой я тебе хазарин, глаза-то протри! Ведун я. Ты неделю пластом лежала, а по ночам к перелестнику бегала, любовь крутила. Отец твой помочь попросил… Помог, мать твою… Белослава приоткрыла рот, похлопала глазами, и сразу стало видно, что она еще совсем девчонка, несмотря на свое вполне оформившееся тело. — Ничего не помню. А маменька? — В избе они, спят поди давно. — Олег отдышался, покосился на девушку. — Ты как себя чувствуешь? Она вздохнула несколько раз, словно прислушиваясь к своим ощущениям. — Будто спала долго, руки-ноги как чужие. — Брыкаться будешь? — Это смотря что сделать захочешь, — слабо улыбнулась девушка. — Хворь из тебя выгнать надо, а боле ничего. Нужна ты мне… — Точно? — Точнее некуда. — Ладно. — Она легла на полок, перевернулась на живот и положила голову на руки. — А ты ничего, ведун. — Спасибо на добром слове. Олег подобрал ветки туи, окунул в бадейку веник и влез на полок. — А чего порты не снимешь? — покосившись, спросила девушка. — Жарко поди? — Потерплю. Чашку видишь, что перед носом стоит? Вдохни оттуда. И руки вытяни — всю хворобу прогнать надо. Похлопывая легонько веником, Середин прошелся по рукам девушки, вдоль позвоночника, спустился к тонкой талии. Под ветками туи дрогнули мышцы ягодиц. — Ой, щекотно. — Терпи. — Середин кашлянул, стараясь внушить себе, что он просто врач. Похлопав по розовым пяткам, вернулся к рукам, увеличил размах, снова прошелся вдоль тела. Кожаные штаны прилипли к ногам, пот катился по лицу, щекоча солеными каплями. Белослава прикрыла глаза, ресницы ее слегка подрагивали в такт ударам веника. — Не больно? — спросил Олег. — Да не бойся ты. Гладишь, как скатерть перед гостями. И пару поддай. Раз командовать взялась — значит, дело на поправку пошло, решил Олег. Он плеснул на каменку и помахал над девушкой, подгоняя жар. Тускло светили сквозь пар лучины, багровели камни, молодое тело Белославы розовело, наливаясь жизнью, становилось упругим, притягивая к себе взгляд. Олег смахнул пот со лба. — Перевернись. Девушка легла на спину, раскинула руки. Блеснули сквозь пар карие глаза. Ни следа смущения не осталось на ее хорошеньком личике. — Так что, любый мой в девках меня оставил? — спросила она. — Не того ты себе парня выбрала, красавица. Голову заморочить, хворь напустить — на это он горазд. А в следующий раз как увидишь падающую звезду, глаза закрой, наговор скажи. Я научу. И траву дам. Будешь ее на груди носить. Тирлич-трава перелестника отваживает. — Вот опять не сподобилась, — словно не слыша его, вздохнула Белослава. — Подружки на Ивана Купалу с парнями любились, хороводы водили, в росе купались, а я все девка да девка. — Вот незадача какая, — усмехнулся Олег, — это поправимо, не горюй. Тебе по какой весне?