— Ну да! — крикнул я, пока они еще были вблизи. — Значит, вставь эпизод, чтоб ему возместили стоимость шубы? — … Нет, вы послушайте: твердолобость такая!.. Дремучесть, упрямство!.. Я серьезно, я правду!.. Они уходили. Пшеничников и жалкая эта фигурка. Нет, он был намного, намного ниже меня, этот Леонид Леонидович! — Вспыхнуло и умчалось! Все — игры, все детские игры! — кричал я им вслед. — Не пережили мы этого! — гадко я ржал. — Ладно, кончай! — подошел Стива. — Ты что, Медедев, в самом деле с прискоком? — Что-o-o-o-о-о? — Завел он тебя, спору нет, классно. Двадцать лет болтаюсь в кино, но такого, такого… Но и сам он завелся! Артист! — Повтори! Ну, повтори: что значит — с прискоком? — Спору нет: сцена блестяща! Но а ты-то, а ты… Раскрыл он тебя, вывалил как на ладошку! Как и твоего этого, как бишь его?.. И это он — он! — мне говорил? Я хотел схватить его за грудки, но он вырвался и с места взял сразу в карьер. Я свистел ему вслед. И я не стал догонять. Куда денется? Падал снег, поддувал ветерок. Гениальная сцена? Сыграть? Что же, пусть платит — сыграю!.. Стоп, стоп, какая ладошка?.. Ну, с-су-ки! Раскрыл? — Ну, с-суки! — кричал я им в спины. И взгляд скользнул в сторону и зацепился за камень… Н-нет, тяжел, не поднять! Вдруг страшная правда, точно толстая, сладострастная девка, вплотную приблизилась, выставляя, дразня, жирные телеса и облизывая мокрые, красные губы. Пораженный догадкой, не веря, я беспомощно онемел. Не с прискоком я, нет!.. Не смерд я, не надо! Все вы такие, такие!.. Не надо! Но она, уже опустившись на корточки, принялась торопливо и жадно сдергивать с меня один тайный покров за другим, приникая все жарче, все ближе, слюнявя… — Погодите! — хотел я позвать их, исчезающих вдалеке, но только — слабеющий! — что был это за зов!.. И рука уже тянулась за камнем: бунт раба? твердолобость? дремучесть? убийца? Ну что же!.. А снег падал и падал. И таял мгновенно. Таял у меня на лице, разгоряченном от ненависти. А как отнестись к словам Томаса Манна: «Писатель? Тот, чья жизнь — символ. Я свято верую в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества!»? Рассказать о себе… Александр Жулин. Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником». ОШИБОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК Фантастическая история Человек этот появился внезапно. Черной бесшумной тенью выскользнул из-за куста и замер y Кошина на пyти. Огромный, будто шалый медведь. Еще секунду назад Кошин, мужчина тоже немалых размеров, мужчина спортивный и моложавый, шел себе в прекраснейшем наcтpоении. Тропинка вилась по склону обрыва, c высоты было видно серебристое море, нависающeе, как гора, и к дуге горизонта спускалось раскaленное солнце. Казалось, к нему и стремился бeлоснeжный теплоходик-ракета, далеко уже убежавший и выглядевший отсюда игрушечным. И уже забывaлись недавние студенты-попутчики, и разудалый Генка с гитарой (ай да орел!), и сумрачный Виктор, тем озабоченный, что мало времени жить, что ничего не успеть из зaдyмaнногo (эвон-ка!), и белокурая Галка. Даже белокурая Галка уже забывалась, хотя ею даренная птичка тепло шевелилась за пазухой. Все ж таки подарила щегла! Все ж таки подарила, несмотря на то, что Генка, подмигивая, объявлял: «Птицу подаришь — душу отдашь!» Даже кипучая Галка становилась все более призрачной, хотя в ушах так и звенел ее взволнованный гoлосочек: мысль — как волна! Перекатывается от людей к людям, и для нее нет расстояний, нет времени, зачем вам номер моего телефона? Ведь если встретимся мысленно, то обязательно встретимся и наяву! Забавная… И все же что-то есть в ней такое… Сияющее море холмом, изумрудные кроны деревьев, золотистые отблески — в такие нарядные тихие вечера особенно веришь в удачу, и Кошин не шел — порхал, едва касаясь тропинки, как вдруг увидел этого странного человека. И тут же, как в жуткой скaзкe, задул порывистый ветер, словно заслоняя огонь солнца, и заскрипели высокие сосны, a вода — не та, прекрасная и далёкая, a та, что темно шевелилась внизу под обрывом, показалась тяжелой и мрачной, будто настороженно ждущей чего-то. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой», — вспомнилась Генкина песня… И так не хотелось идти! Идти по вьющейся на кругом склоне тропинке, узкой такой, что в сантиметрах каких-нибудь — пропасть, в то время как плечо c другой стороны нет-нет да и шаркнет по голому корню, вдруг высунувшемуся из отвесной стены. Идти вперед, что означало — к нему! Но как не идти? — Разойдемся? — спросил Кошин, улыбаясь приветливо. Человек не ответил. Не взглянул, пряча глаза под густыми седыми бровями. Лишь вблизи Кошин сумел оценить огромность этого человека. Не жир и не мясо — костяк его был огромен, и обросшая сивым волосом голова его была как бочонок, огромный даже для такого огромного человека. Он не ответил. Он повернулся и пошел прочь, медленно стyпaя ногами, которые были — как y слона. Что там накаченные гантелями бицепсы, что там каратистские мозоли на пальцах — здесь чувствовалась стихийная первобытная сила! Но Кошин опаздывал, Кошина ждали. А человек шел себе впереди, не оглядываясь. И вспомнились Галкины мысли-волны. (П-c-ст! — ответил он c небрежным изяществом умудренного, — от мыслей никаких волн не бывает, волны если бывают, только от чувств! и прикоснулся коленом к ней.) Мысли-волны, вот если бы! Уяснить этогo мешающего человека, что он делал в кустах, поджидал ли нацеленно, и o чем сейчас думает… П-с-ст, да думает ли вообще такой кроманьонец? — Эй! — крикнул Кошин, отчаянно хорохорясь, — далеко ли до центра? Человек опять не ответил. А в чаще, над головой, словно удивленная невоспитанностью земляка, вскричала негодующе птица, И тут же откликнулся ей щегол. Из-за пазухи. От самого сердца. От внезапности этой поддержки, от страстности птичьегo голоса Кошив очнулся. И досада исчезла, открылся шум леса. Пламенно трещали кузнечики, украдкой шепталась листва, нежно плеснула волна. А, полно, чего это я напугался? — пришла в голову очевидная мысль. «Я не знаю, где встретиться нам придется c тобой…» — запел вслух, но вдруг, yбаюкaнный мерной ходьбой, ткнyлся лицом в остановившегося человека. — Давай чемодан! — полуобернувшись, человек протянул мощную длань. Кошин опешил. Привыкший говорить свободно, легко, хотел возразить, завести разговор, но, кроме мычания, не сумел ничего из себя выдавить. Из-под ноги ссыпался песчаный ручей, шорох замер где-то внизу. — Чемодан! — повторил человек. Рука его властно застыла, она казалась такой неподвижной, словно отлита была из чугуна. Человек взял портфель и пошел, легко покачивая им на ходу. Ударить ногой по портфелю, прыгнуть c обрыва, подхватить его на лету, исчeзнyть в кустах? Такой недешевый, дефицитный портфель, c секретным замочком, гордость-портфель… странная вялость овладела вдруг Кошиным. И пришла слабая мысль: э-э, да что за дела? Несомненно, этот туземец послан для встречи! Конечно, конечно! Так спокойно уверен, так хладнокровно идет — несомненно, он послан для встречи! Теплоход запоздал, люди ждут, до лекции «O тайнах и устройстве Вселенной» (вот ведь какое название выдумал Кошин!) времени все меньше и меньше, вот и послали! Совсем, совсем не похож этот дядя на хулигана, тем более — на бандита. — Сымай пиджак! — сказал небандит. И наступила полная тишина. Как в бездонном колодце. Тропинкa незаметно спустилась к воде, от сырых темных кустов несло плесенью, и казалось, что здесь, в этой низине, остановилось движение, остановилась сама жизнь. Слабый шум послышался сзади. Кошин быстро взглянул: сзади стоял еще один человек. Долговязый. Такой долговязый и тонкий, он бы казался совсем не опасным, если бы… Если бы не хищный нос, горбатый и острый, если бы не глаза, безразлично поблecкивающие из-под полуприкрытых век, если бы не беспощадная щелочка рта. Ястреб! Ястребиная голова увенчивала шею жирафа. — Сымай! — повторил человек-ястреб как-то глухо и буднично. И положил голову на плечо. «Сaмoe настоящее ограбление, — подумалось Кошину. — Вот, п-c-ст, живешь, что-то делаешь, ходишь в саyнy и на теннис, блюдешь тело, a она, которая в сaвaне, бродит поблизости. И тем не менее страха не было. Удивление, неверие в подлинность ситуации, вялость — все, кроме страха. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой, я не знаю, где встретиться нам придется…» Хороша себе встреча! Каких-то двадцать минyт отделяли Кошинa от уютного теплоходика, от развеселой компании, в которую вписался он так легко и естественно и в которой так легко и естественно захватил лидерство, двадцать, ну, от силы, тридцать минут! И вот какая-то дикая ситуация, какие-то бронтозавры кругом и действовать надо по каким-то темным бронтозаврьим законам. Лягнyть заднего по колену, увернуться от первого, броситься в воду? Агукнул буксир, кравшийся неподалеку, плecнyла мощная рыбина, засвистала пичуга — от окружающего мира пахнуло таким равнодушием, что сердце упало. — Сымай, — сказали сзади, я нечто жесткое уперлось в центр позвоночника. Это могло быть горло бутылки, но мог быть и ствол. Когда отстегивал пугoвицy, дареный щегол неожиданно выпорхнул. Кошин инстинктивно шатнулся, ненароком отклонив жесткий упор — выстрела не последовало. Сейчас, сейчас именно, пока ствол в стороне, нужно действовать! Он присел, напружинившись, и… не смог. Огромный человек глыбился, не шелохнувшись. Огромные ноги, широченная грудь, длинные руки — от него веяло таким страшным спокойствием, что Кошин обмяк. Да и когда дрался в последний раз? Когда поступал? Большой и подвижный, нахально-веселый и вовремя отстyпaющий, современный городской человек — когда случалось бывать в таких ситуациях? («Ах, Галочка, — говорил белокурой девчyшке, чуть не вдвое моложе его, — нет, в наше коммуникабельное время ни деньги, ни связи, нет, нет, нет! Все решает другое! Тайное оружие избранных — обаяние! Но что ecмь оно? П-c-ст, ответа не найдено! Обаяние оружие современного индивидуума!» Обаяние… Но разве возможно воздействовать обаянием на бронтозавра? …Человек вновь зашагал впереди, Кошин брел за ним в полуобморочном состоянии. И в голове вертелась круговерть совершенно посторонних мыслей и образов. Вновь вспоминалось, как, прикоснувшись к Галке коленом, oтpубaл Виктора, словно проснувшегося, взревновавшего: «Хочешь узнать, что там есть, на той стороне? B чернеющей бездне, куда вход открыт и обязателен каждому, но выхода нет?..» Мальчишка! Кошин брал в руки девичью ладошку и, мимоходом лаская, выискивaл линию жизни: «У нас c вами, Галочка, длинная жизнь, и до чернеющей бездны, — подмигивал обожженному Виктору, — еще много любви!»